Пляжный ресторанчик

— Меня только что бросил любимый человек, — попыталась я объяснить, когда она близко поднесла к моим глазам кисточку с тушью и попросила не моргать так часто. — Самый любимый на свете. На прошлой неделе. Просто сказал, что я ему больше не нужна. Мы четыре года были вместе. И никаких объяснений.
— Уф-ф, — сказала девушка. — Неудивительно, что вы так ужасно выглядите. Пожалуй, в этом случае нам понадобится водостойкая тушь.
Полчаса спустя, когда она нанесла побольше румян — причем кисточку визажистка подносила в основном не к бежевой, а к ярко-рыжей коробочке, — она спросила: «Ну а молодой человек у вас есть?»
Как я ее не убила — не знаю. Помогло только то, что я была слишком поглощена более заманчивой идеей — покончить с собой.
За двадцать минут до прибытия машины, которая должна была везти нас (меня и двух других подружек невесты — Джинни, восьми лет, и Тринни, шести с половиной) в церковь, я ушла в туалет, сказав, что мне надо всплакнуть последний раз перед церемонией. Мэри как раз прилаживала к голове нелепую фату до пола, так что ей сейчас было не до меня. Мы еще не приехали в церковь, а на шлейфе платья уже красовался черный след детского ботинка размером с тот, что носят дети шести с половиной лет.
Я прихватила в туалет сумочку. Там у меня лежал швейцарский армейский нож. Небольшой. Ричард подарил мне его на втором году совместной жизни, когда мы втроем — я, Мэри и наша подруга Сима — отправились кататься на лыжах в Колорадо. Я призналась ему, что боюсь медведей.
«Я всегда буду защищать тебя, — сказал он тогда, протягивая нож, — даже когда меня не будет рядом».
Сейчас, когда я сжимала этот нож с острым лезвием в потной трясущейся руке, я чувствовала себя беззащитной как никогда. Голой. Без кожи. Я чувствовала себя гладиатором, которого вытолкнули на арену без меча, без щита, с куском мяса, обмотанным вокруг тощей шеи в качестве приманки для голодных львов.
Лезвие ножа было острым. Я никогда не использовала его по назначению. Медведей в Колорадо мы не встретили, и с тех пор я иногда обрезала ножом нитку или чистила ногти.
И вот я прижала лезвие к запястью, там, где вены просвечивали теперь, после недели голодания, еще сильнее. Я где-то слышала, что если, вы решили покончить с собой таким способом, надо резать вены вдоль, а не поперек. Так быстрее и надежнее. И больнее.
На глаза набежали слезы. Как ни странно, я изо всех сил попыталась проглотить их, чтобы тушь не потекла. Потом, надавив на лезвие посильнее, я медленно повела им вниз. Кожа стала сдвигаться вместе с ножом, отказываясь рваться. Я нажала посильнее. Алая капелька. Крошечное пятнышко на белоснежной коже появилось как свидетельство того, что дело пошло.
— Лиззи! Тетя Мэри говорит, ты можешь, если хочешь, намочить штаны прямо, в церкви, но нам пора!
Дверь с размаху открылась.
— Что?
Я резко обернулась, все еще сжимая нож в руке.
На пороге стояла маленькая Тринни. Она смотрела на меня, и я видела, как девочка меняется в лице. Даже в свои шесть с половиной лет она поняла, что с тетей Лиззи что-то не так.
— Тетя Мэри говорит, мы уезжаем, — сказала она серьезно. — Бери меня за руку. Одну меня не пустят в лифт. — Она протянула мне ручонку. — Почему ты грустная? Мы подружки невесты, мы должны улыбаться.
Дети, как собаки, — все чувствуют.
Итак, хотя официально я была главной подружкой невесты, именно Тринни держала все под контролем в тот день. Со злополучного дня рождения Мэри она сильно выросла.
— Мне тогда было всего пять лет, — объяснила она мне в машине. — А теперь уже шесть.
Именно Тринни, с чувством того, что она уже большая девочка (в этом возрасте каждый год добавляет ответственности) сделала замечание Джинни, которая ковыряла в носу, когда нас фотографировали перед началом церемонии. Именно Тринни придерживала Джинни, чтобы та не наступила Мэри на шлейф, когда мы шли к алтарю по-прежнему чуть быстрее, чем это было нужно. Именно Тринни напомнила мне взять букет у Мэри, чтобы та могла протянуть жениху руку для кольца.
Когда мы слушали напутствия родителей, именно Тринни удержала меня от слез скорбным выражением лица, с которым она смотрела на миссис Бэгшот. Мама невесты выбрала для чтения отрывок о любви из послания апостола Павла, особо подчеркнув слово «верность» и бросив при этом красноречивый взгляд на своего бывшего мужа, отца Мэри.
По окончании церемонии Тринни отвлекла от меня внимание гостей тем, что смешно кривлялась, прыгая по проходу в церкви.
— Придет время, — сказала я ей, когда мы позировали для памятной фотографии, — и ты сама придешь сюда прекрасной невестой.
— Бр-р, — поморщилась Тринни. — Никогда не выйду замуж. Ненавижу мальчишек.
— Ну посмотрим. Вот подрастешь и, может, побьешь еще все рекорды.
— Мама говорит, если я побью еще кого-нибудь, меня переведут в другую школу.
Стало ясно, что я преувеличила понятливость Тринни.
— Подружка невесты и шафер! — пригласил фотограф.
— Это тебя, — подсказала девочка.
Да, и шафер. Брайан Корен.
До предательства Ричарда Брайан оставался самым важным «бывшим» в моей жизни. Мы познакомились, когда еще учились в колледже, неподалеку от ступеней церкви, где нас сейчас собирались фотографировать в качестве официальных свидетелей. Брайана прислали учиться в Оксфорд из Нью-Йорка «по обмену», в рамках образовательной программы. Мы встречались почти весь год, который он провел в Англии, потом Брайан вернулся в Америку, чтобы закончить курс и начать блистательную карьеру в сфере финансов. Тогда мне казалось, что он увез мое сердце с собой.
С тех пор, как говорится, много воды утекло, и теперь, спустя восемь лет, мы снова были друзьями. Хорошими друзьями.
— Ты прекрасно держишься, — прошептал он, пока фотограф заправлял пленку, — учитывая обстоятельства.
— Кто тебе сказал? — Впервые за день мне пришлось заговорить с Брайаном.
— Билл — по телефону. Он боялся, ты не сможешь прийти на церемонию из-за шока. Я всю дорогу думал, как тебя уговорить, если его худшие опасения сбудутся. Готов был притащить тебя в церковь на руках, если понадобится.
— Я ни за что не подвела бы Мэри, — сказала я, забыв, что чуть не поступила как раз наоборот.
— Тебе, должно быть, очень больно? — спросил меня Брайан.
— Да ладно, — я решила, что нужно блефовать, — ты же меня знаешь. Мне не впервой, выживу. Меня постоянно бросают. Быть брошенной — мое предназначение.
— Я не бросал тебя, — напомнил он. — Эх, сложись все по-другому…
Сложись все по-другому? Я внимательнее взглянула на него. Что он имеет в виду? Значит ли это, что, если бы ему не пришлось тогда вернуться в Америку, мы бы могли пожениться?
— Улыбочку! — скомандовал другой фотограф, на этот раз из числа гостей.
Невеста Брайана несколько раз щелкнула нас на ступенях церкви, пока мы обменивались нет, не кольцами — остроумными репликами. Эх, не суждено нам с Брайаном стать больше чем друзьями.
— Ну а когда ваша свадьба? — спросила я, выдавливая улыбку при взгляде на его красавицу невесту. Однажды мы уже встречались, Анжелика Пирони и я.
Тогда, в свете любви Ричарда, я вполне благосклонно отнеслась к ней, несмотря на то что Джулия Робертс померкла бы рядом с этой девушкой, что уж говорить обо мне…
— Пятого декабря, — сказал Брайан. — Мы пришлем тебе приглашение, у нас есть адрес. Тафнелл-парк, верно?
— Увы, — вздохнула я, — меня выкинули из квартиры. Я снова живу с родителями.
— Как? В Солихалле? — Брайан был в ужасе. — Боже ты мой!
— Мне казалось, тебе там нравится, — напомнила я.
— Да, нравится. Там хорошо погостить — природа и все такое. Но, Лиззи, там невозможно жить. Тебе нельзя там оставаться. Особенно с родителями.
— Да, я так и сказала своему агенту, но боюсь, он не найдет ничего подходящего меньше чем за триста фунтов в месяц в центре Лондона, — саркастически заметила я, — тем более за неделю.