Пляжный ресторанчик

Мои друзья и родственники уже готовы были махнуть на меня рукой, когда однажды, в семь часов вечера, я проснулась и услышала оживленный разговор в гостиной. Надо признать, родители изо всех сил старались говорить вполголоса, но дом, построенный в шестидесятые, обладал такой же акустикой, как собор Святого Павла, и я отчетливо слышала каждое слово.
— Просто не знаю, что с ней делать, — говорила мама в отчаянии. — Девочка угасает на глазах.
— Я думал, она придет в себя — столько времени прошло, — отвечал кто-то.
— Я тоже так думала. Но она убедила себя в том, что все еще любит его. Даже теперь, когда Ричард ушел к этой модели.
— Я всегда знал, что он недостоин нашей девочки, — сказал отец.
— Она так и будет цепляться к ветреным типам, — произнес голос, который я все еще не узнавала. — Думает, что местные парни недостойны ее, и снова свяжется с каким-нибудь лондонским наркоманом.
— Не думаешь же ты, что Ричард принимал наркотики?! — спросила мама шепотом, но даже в нем была слышна паника.
— Они там в Лондоне все «подсаженные», мам.
Теперь я точно знала, кому принадлежит этот голос. Это мой брат-близнец Колин, который в последний раз был в Лондоне в 1995-м, угодив в самую гущу демонстрации «голубых» за свои права: искал Музей естествознания и попался под ноги двухметровому амбалу в свадебном платье, который начал к нему приставать. С тех пор братец был уверен, что Лондон — колыбель разврата.
— Колин, не пугай меня, — взмолилась мама.
— Есть чего испугаться, — спокойно заметил Колин. — Лондон — не Солихалл, знаешь ли.
В яблочко. Лондон так же отличается от Солихалла, как шампанское от воды. Именно по этой причине я предпочла жизнь в столице, а Колин в отчаянии выбрал родной городок. Ему вода показалась вкуснее. Причем даже не минералка, а водопроводная.
Колину достались все гены практичности и благоразумия, которые были в нашем роду. По крайней мере так он всегда говорил мне. Братец окончил колледж в Солихалле, здесь же устроился на работу, женился на местной девушке и наверняка уже встал на очередь, чтобы получить место на солихаллском кладбище лет эдак, уф-ф, через шестьдесят, если все пойдет по его четкому расписанию. Колин распланировал свою жизнь до минуты.
Наши взаимоотношения с Колином бросали вызов всем законам, которые психологам удалось вывести за последние двести лет. Мы не были похожи внешне, мы по-разному говорили и думали. Разумеется, мы голосовали за разные партии, читали разные газеты: он — «Телеграф», я — «О’кей» и «Хеллоу!». Колин называл меня безответственной. Я считала, что он состарился раньше времени. А теперь брат, очевидно, решил, что раз он наладил свою жизнь, то пришла пора браться за мою.
— У этих художников нет никакого чувства долга, — продолжал Колин со знанием дела. — Сегодня они сгорают от любви к одной, а завтра им уже нужна новая муза. И пускаются на поиски этой музы, — хмыкнул брат. — Но, если хотите знать мое мнение, это всего лишь красивое слово для очередного флирта.
— Я думала, в один прекрасный день они поженятся, — сказала мама.
— После того, как она переехала к нему? — фыркнул Колин. — Вряд ли это могло случиться, мам. Зачем покупать корову, если можно получать молоко бесплатно?
— Я тоже так считаю. Я думаю, это неправильно — жить вместе до свадьбы, — поддержала его Салли.
Малышка Салли, слащавая женушка моего брата, которая недавно отказалась от повышения в должности, чтобы уделять больше времени приему лекарств и витаминов, необходимых для рождения ребенка. Это с учетом того, что приступить к зачатию они собираются годика этак примерно через три.
— Какой будет стимул брать на себя обязательства? — продолжала она. — Отношения следует оформлять сразу.
— Ну чем мы можем помочь ей, Колин? — спросила мама. — Если бы она хоть чуточку была похожа на тебя! Ты никогда не заставил бы меня волноваться, вернувшись жить домой в тридцать лет. Твоя жизнь идет как по маслу еще с тех пор, как ты закончил школу. Все в ней налажено — жилье, брак, в старости тебе обеспечена пенсия. Не то что у Лиззи. Иногда мне кажется, что она так и осталась подростком.
— Не волнуйся, мама. Я поговорю с ней, — пообещал Колин. — Как брат с сестрой.
Как брат с сестрой? Я больше не могла терпеть. Я распахнула дверь в гостиную и предстала в пижаме перед изумленной публикой. Все уставились на меня так, словно увидели привидение.
— Не могла уснуть, — пояснила я.
— А, привет, Лиззи, — нервно сказала Салли. — Мы как раз говорили о том, как прекрасен сад в это время года.
— Да? — спросила я бесцветным голосом.
— Розы просто восхитительны, да, дорогой? — обратилась она к Колину за поддержкой.
— Хватит про сад, — отрезал Колин. — Лиззи известно, для чего мы собрались здесь, а собрались мы не для того, чтобы обсуждать тлю на цветочках.
— А чтобы надеть на меня смирительную рубашку? — поддразнила я.
— Тебе бы это не повредило, — ответил братец. — Я был бы только «за». Но мама с папой против. Они лишь хотят понять, когда ты собираешься взяться за ум.
— Никогда, — заявила я. — Мой ум и душа уже умерли.
— Очень смешно. Не сомневаюсь, в Лондоне это душераздирающее признание оценили бы по заслугам, — сказал Колин, — но меня не интересуют твои самозабвенные страдания. Мне интересно, когда ты снова собираешься пойти работать. Нельзя же вечно сидеть на шее у родителей.
— Я могла бы замолвить за тебя словечко у нас в офисе, — быстро добавила Салли. — У тебя же большой опыт, верно? И ты хорошо умеешь печатать. Сколько знаков в минуту?
— Не хочу я работать в твоем офисе, — хмуро ответила я. — И сказать по правде, я скорее сдохну, чем пойду работать в какой бы то ни было офис в Солихалле.
— Не хами, — рявкнул Колин. — Ты ведешь себя как неблагодарная свинья, а Салли просто пытается помочь. Как и все мы.
— Я понимаю. Но я не могу работать в офисе. Не могу и дальше жить с мамой и папой. И не могу оставаться в Солихалле.
— Тогда что ты можешь? — спросил Колин.
— Я училась на актрису. У меня была мечта.
— У Мартина Лютера Кинга тоже была мечта. И чем это кончилось? — ухмыльнулся Колин.
— Его застрелили, — подсказала Салли на тот случай, если я не знаю.
— Но до этого он кое-что успел! Он успел вдохновить миллионы людей на то, чтобы постараться сделать мир немного лучше.
— Давай! Вперед! Есть хороший пример — Линда Маккартни. Стань вегетарианкой. Борись за мир во всем мире. Что еще ты намерена делать?
— Играть, — с сарказмом сказала я. — Я актриса, если ты об этом забыл.
— Ты дура, — бросил Колин. — Да как актриса ты не заработаешь ни гроша!
— Посмотрим, — с вызовом ответила я. — Я найду работу еще до Рождества, и буду играть. Вот увидите!
— Ну разумеется, — рассмеялся брат, — а я полечу на Луну с секретным заданием. Да кому нужна актриса Лиззи Джордан? Ты целый год моталась по Лондону после окончания своей актерской школы в поисках работы, и тебя не пригласили ни на один поганый просмотр.
— Пригласили. На роль девушки в рекламе чипсов. И я дошла до последнего тура, между прочим.
— Но взяли-то не тебя, — подколол Колин.
— Знаю, — сказала я, сдерживаясь, чтобы не двинуть ему по носу, — и именно поэтому я решила, что Лондон мне не подходит. Там мой талант не оценят по достоинству.
— Ну хоть это ты теперь понимаешь, — начал Колин, но я оборвала его прежде, чем он снова упомянет Солихалл:
— И поэтому я еду в Лос-Анджелес.
Четыре челюсти синхронно отвисли.
Честно говоря, я и сама не поняла, как у меня это вырвалось. Мама, папа, Колин и Салли молча уставились на меня. Тишина была такая, что я слышала стук собственного сердца.
— В Лос-Анджелес? — выговорила наконец Салли так, словно я собиралась сесть на белого коня и отправиться на поиски сокровищ. — Не хочешь же ты сказать, что уезжаешь в Америку, Лиззи? А?
— Именно это я и хочу сказать. Я еду Америку. В Голливуд.