Увязнуть в паутине (ЛП)

  
Зигмунт Милошевский
 
УВЯЗНУТЬ В ПАУТИНЕ
 
 
Злых людей нет, есть только увязшие
 
Берт Хеллинджер
 
 
Монике, тысячекратно
 
  
ГЛАВА ПЕРВАЯ
 
воскресенье, 5 июня 2005 года
Сумасшедший успех воскрешенного к жизни Яроцина, [1] тысячи человек слушало Джем, Армию и TSA. Поколение JP2 [2] участвовало в ежегодном молитвенном собрании на Леднице. Збигнев Релига [3] объявил, что подаст свою кандидатуру в президенты, и что желает быть «кандидатом национального согласия». На юбилейном, десятом уже авиа-пикнике в Гурашце появились два истребителя F-16, возбуждая энтузиазм собравшихся. В Баку польская сборная в ужаснейшем стиле разгромила Азербайджан, а тренер азеров [4] избил судью. В Варшаве полицейские в качестве предостережения вручали водителям ужасные снимки жертв аварий; на Мокотуве [5] загорелся автобус 122 маршрута, на Киновей перевернулась карета скорой помощи, везущая печень для пересадки. Водитель, медсестра и врач с синяками и ссадинами попали в больницу, печень спаслась и в тот же день была пересажена пациенту клиники на ул. Банаха. Максимальная температура воздуха в столице — 20 градусов, возможны краткосрочные осадки.
  
1
 
— Позвольте рассказать вам сказку. Давным-давно, в небольшом провинциальном городке жил-был себе столяр-краснодеревщик. Люди в городке были бедными, они не могли себе позволить приобрести новые столы и стулья, так что столяр тоже был беден. С трудом он сводил концы с концами, и чем старше становился, тем меньше верил, будто бы судьба может измениться, хотя желал этого, как никто другой на свете, поскольку у него была дочка-красавица, и ему хотелось, чтобы у нее жизнь была получше. Как-то раз, летом в дом столяра пришел богатый сановник. «Столяр, — сказал он, — ко мне приезжает брат, которого я давно уже не видел. Я желаю сделать ему ошеломительный подарок, а поскольку он прибывает из страны, обилующей золотом, серебром и драгоценными камнями, я решил, что подарком станет деревянная шкатулка чрезвычайной красоты. Если тебе удастся изготовить ее до воскресенья после ближайшего полнолуния, ты никогда уже не будешь жаловаться на нужду». Понятное дело, столяр согласился и тут же приступил к делу. Работа была исключительно сложной и трудоемкой, ведь столяр хотел соединить множество пород дерева и украсить шкатулку резными миниатюрами всяких сказочных созданий. Он мало ел, почти что не спал, а только работал. Тем временем, известие о визите сановника и необыкновенном заказе разнеслась по всему городку. Его обитатели очень любили скромного столяра, каждый день кто-нибудь приходил с добрыми пожеланиями и пытался помочь в работе. Пекарь, купец, рыбак, даже трактирщик — каждый из них хватал долото, молоточки и пилочки, желая, чтобы столяр закончил работу в срок. К сожалению, никто из них выполнить его работу никак не умел, и дочка столяра с печалью глядела, как ее отец, вместо того, чтобы, собрав все силы, вырезать шкатулку, поправляет то, что напортили его приятели. Как-то утром, когда до срока оставалось всего четыре дня, а отчаявшийся ремесленник рвал головы с головы, его дочка встала в дверях и гнала каждого, кто приходил с помощью. Весь городишко обиделся на них, никто уже не говорил о столяре-краснодеревщике иначе, как о неблагодарном грубияне, а о его дочке — как о невоспитанной старой деве. Хотелось бы мне сказать вам, что краснодеревщик, пускай и потерял приятелей, зато очаровал сановника своей мастерской работой, только это было бы неправдой. Потому что, когда в воскресенье после равноденствия богач прибыл в дом столяра, он уехал в бешенстве и с пустыми руками. Лишь через много дней столяр закончил шкатулку и подарил ее собственной дочке.
Цезарий Рудский закончил рассказ, откашлялся и налил в кружку кофе из термоса. Трое его пациентов, две женщины и мужчина, сидели с другой стороны стола. Не хватало лишь пана Генрика.
— И какая же из этого следует мораль? — спросил мужчина, сидящий слева, Эузебий Каим.
— Только лишь такая, какую вы сами в этой сказке найдете, — ответил Рудский. — Я знаю, что хотел сказать, но вы лучше меня знаете, что хотите понять, и какой смысл вам сейчас нужен. Сказкам комментарии не нужны.
Каим замолк, Рудский тоже ничего не говорил, поглаживая седую бороду, которая, по мнению некоторых, делала его похожим на Хемингуэя. Он размышлял, следует ли как-то провести связь с событиями предыдущего дня. В соответствии с принципами — ему этого делать не следовало. Тем не менее…
— Пользуясь тем, что пана Хенрика нет, — сказал он, — мне хотелось бы напомнить всем, что мы не комментируем не только сказки. Не комментируем мы и ход психотерапии. Это один из базовых принципов. Даже если какая-то из сессий была столь интенсивная, как вчера. Тем более, нам следует молчать.
— Почему? — спросил Эузебий Каим, не поднимая головы от тарелки.
— Поскольку тогда мы прикрываем словами и попытками интерпретации то, что мы выявили. Тем временем, правда обязана начать действовать. Найти дорогу к нашим душам. Было бы нечестно, по отношению к нам всем, убить эту правду посредством академических дискуссий. Поверьте мне, пожалуйста, что так лучше.
Кушать продолжали молча. Июньское солнце впадало сквозь узкие, похожие на бойницы окна и окрашивало темный зал светящимися полосами. Помещение было очень скромным. Длинный деревянный стол, не покрытый скатертью, несколько стульев, распятие над дверью. Шкафчик, электрический чайник, микроскопический холодильник. Больше ничего. Когда Рудский обнаружил это место — пустынь в самом центре города — он был восхищен. Ему казалось, что церковные помещения в большей мере будут способствовать психотерапии, чем снимаемые до сих пор хозяйства, участвующие в программах зеленого туризма. И он был прав.
Несмотря на то, что в здании размещались костёл, школа, врачебная амбулатория и несколько частных фирм, а рядом проходила Лазенковская Трасса, [6] здесь чувствовался глубокий покой. А именно в нем нуждались его пациенты.
Покой имел свою цену. Здесь не было никакой кухонной инфраструктуры; пришлось самому купить холодильник, чайник, термос и посуду. Обеды заказывали в городе. Проживали в кельях на одного, кроме того в их распоряжении имелась небольшая трапезная, в которой сейчас сидели, и такой же небольшой зальчик, в котором проводили сессии. Небольшой такой зал с крестовым сводом, опирающимся на трех толстенных колоннах. Да, криптой Леонарда [7] это назвать было нельзя, но, по сравнению с комнаткой, где он сам принимал пациентов — почти.
Но теперь в голову ему приходили мысли, а не выбрал ли он место излишне мрасное, слишком замкнутое. У него складывалось впечатление, что высвобождаемые в ходе сессии эмоции оставались между стенами, отражались от них словно каучуковый мячик и били рикошетом всякого, кто имел такую незадачу здесь появиться. Сам он был едва живым после вчерашних событий, радуясь лишь тому, что вскоре все закончится. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее.
Рудский отпил глоток кофе.
Ханна Квятковская, сидящая напротив Рудского женщина тридцати пяти лет, крутила в пальцах ложечку, не спуская с психотерапевта глаз.
— Да? — спросил он.
— Я беспокоюсь, — ответила та деревянным голосом. — Уже четверть десятого, а пана Хенрика нет. Быть может вам следует пойти и проверить, все ли в порядке, пан доктор.