Наследство колдуньи

В задумчивости он не сразу заметил мальчика, подбежавшего к его столу. Только когда тот потянул его за рукав, Ангерран пришел в себя.
— Для тебя! — с трудом выговорил ребенок и протянул ему записку. Было очевидно, что язык франков ему не родной.
Удивленный Ангерран решил проверить, нет ли тут ошибки, и вопросительно посмотрел на трактирщика — пузатого грека с отвисшими до середины шеи щеками. Тот кивнул в знак подтверждения. Когда Ангерран сунул мальчику в руку монетку, тот убежал, не дожидаясь ответа. Оставшись в одиночестве посреди этого гама, шевалье де Сассенаж тихонько развернул записку.
 
«Будьте сегодня ночью, с двенадцатым ударом часов, у южной потерны монастыря Святой Магдалины. Вы один можете мне помочь».
 
Подписи не было, но красивый почерк и надушенная бумага не оставляли сомнений в личности особы, написавшей это послание. Ангерран шепотом спросил у девицы, которая принесла суп, как пройти к монастырю Святой Магдалины, а потом занялся своим ужином, с нетерпением дожидаясь назначенного часа.
Монастырь находился в северо-восточной части города, по соседству с кварталом, отведенным под казармы госпитальеров. Завернувшись в плащ, почти невидимый в тени столетних олив, Ангерран укрылся за стволом дерева неподалеку от низкой сводчатой двери, вырубленной в стене. У него над головой, меж пудрово-синих облаков, через равные промежутки времени мелькали, оставляя за собой короткий огненный след, падающие звезды. Никогда небо не казалось ему таким ярким, а ожидание — таким тягостным. Когда прозвучал, двенадцатый удар колокола, дверь приоткрылась, выпуская на улицу почти невидимую в ночи тень. Он бросился навстречу. Это была Муния.
— Спасете ли вы меня еще раз, шевалье? — спросила она без всяких преамбул, сжимая его руки в своих.
— Не раздумывая! Но какая опасность вам угрожает? Турки покинули город.
— Я боюсь их меньше, чем эту свинью Гуго де Люирье!
Такой ответ стал для Ангеррана полной неожиданностью.
— Неужели он вас…
— Много раз, пока мы были на корабле. Он сказал, что это — плата за то, что я до сих пор жива.
Ангерран в гневе сжал кулаки.
— Подлец! Попадись он мне сейчас…
— Я до сих пор в его власти, шевалье. Он пристрастился к удовольствиям, к которым меня принуждает. Вчера он сказал, что собирается на мне жениться, поскольку тогда сможет потакать своей гнусной природе совершенно безнаказанно.
— Может, вы не так его поняли? Он — монах, и не думаю, что ему позволят…
— Увы, шевалье, существует правило, согласно которому член ордена, который становится наследником дворянского титула, может отречься от сана. При одной мысли об этом меня охватывает дрожь!
Она протянула ему руку, чтобы он смог убедиться в правдивости ее слов. Взволнованный молочной белизной ее кожи, юноша постарался взять себя в руки, дабы не выдать своих чувств.
— Это так ужасно? — спросил он тихо.
Она посмотрела на него своими большими, полными слез глазами, а потом приподняла, повыше рукав. Света звезд было достаточно, чтобы увидеть довольно большой след от ожога.
Ангерран был поражен.
— Значит ли это, что он…
— Он — сумасшедший, мессир! И все мое тело покрыто стигмами, свидетельствующими о его извращенных страстях! Он затыкает мне рот кляпом, чтобы я не кричала, и связывает, чтобы не смогла сопротивляться.
— Но почему вы не пожалуетесь монахиням? Пьер д’Обюссон защитил бы вас!
Она лишь усмехнулась.
— Я пыталась. Мне предложили выбрать — замужество или монашество. И в обоих случаях Гуго де Люирье сможет делать со мной все, что ему заблагорассудится. Эти отметины — тому доказательство. Вчера я сказала, что не выйду за него замуж, став христианкой. И никто не вмешался, когда он держал мою руку над пламенем свечи. Наоборот, мне сказали, что я должна терпеливо сносить все наказания, ибо их цель — навсегда излечить меня от мусульманской скверны. Одна из послушниц все же сжалилась надо мной. Она согласилась мне помочь встретиться с вами. Она открыла для меня эту дверь. Мессир, помогите мне!
— Как? У меня, в отличие от него, здесь нет ни поддержки, ни друзей.
— Возьмите меня в жены, и тогда он уже ничего не сможет со мной сделать!
Муния подалась к нему всем телом, и он погладил ее по щеке. Сколько надежды было в ее глазах! И столько боли! Сердце Ангеррана сжалось.
— Боюсь, это будет непросто. Гуго де Люирье наверняка принял все меры предосторожности.
— Тогда увезите меня отсюда, я буду вашей верной рабыней, клянусь!
— Мы даже до порта живыми не доберемся. Пока вас не окрестят, вы принадлежите ордену, Муния.
Она отстранилась. Подбородок ее дрожал от рыданий, но в глазах сверкнула решимость.
— Тогда покончим с этим, шевалье! Убейте меня! Никто не станет меня оплакивать. Наоборот, госпитальерам это будет на руку, потому что в таком случае они заверят принца, что его месть свершилась. Если ваш Бог и вправду милостив, как о том твердят мои наставники, он примет меня в свое царство и некрещеной. Когда я предстану перед ним, у меня еще будет надежда. А если не примет, то и в ад я отправлюсь без страха. Здесь я обречена на муки.
Она упала на колени, стиснув руки и закрыв глаза. Никогда раньше Ангерран не чувствовал себя таким беспомощным, таким презренным. Он помог ей встать и крепко обнял.
— Если кто и должен умереть, то он, а не вы, Муния! Он никогда больше не приблизится к вам, даю вам слово!
В спонтанном порыве она прижалась губами к его губам, а потом скрылась в недрах монастыря.
  
Глава 8
 
На следующее утро Ангерран явился во дворец Великого магистра и заявил, что дело его не терпит отлагательств. Пьер д’Обюссон отсутствовал, однако юноше предложили дождаться его возвращения, но без всяких гарантий. Ангерран просидел в приемной до полудня, прежде чем предстать перед этим высоким и крепко сложенным мужчиной, железной рукой управляющим христианским сообществом Средиземноморья. Время свое Пьер д’Обюссон ценил дорого. Когда Ангерран вошел, Великий магистр сидел за письменным столом. Запечатав письмо своей печатью, он посмотрел на посетителя.
— Добро пожаловать на Родос, шевалье! Мне сообщили, что вы желаете поговорить со мной о деле исключительной важности.
— Вы, разумеется, знаете, что принц Джем приказал убить одну из своих жен, египтянку, и что убийца предпринял попытку выполнить приказ, когда судно уже входило в порт Родоса.
Пьер д’Обюссон нахмурился.
Это мне известно. Но каким дьявольским образом вы оказались замешаны в эту историю? Она, по-моему, хранится в строжайшем секрете!
— Я был на борту того судна. Вы отдали руку этой дамы сиру Люирье?
Она признательна ему и желает выйти за него замуж тотчас же после крещения. Но я не понимаю, каким образом это касается вас, шевалье.
— Нас обоих обманули, мессир. Вас — когда рассказали о деянии, которое совершил другой, меня — когда обещали, что мои заслуги получат признание.
— Вы хотите сказать, что не Гуго де Люирье спас египтянке жизнь?
— Я утверждаю это! Кинжал, который перерезал горло тому янычару, висит у меня на поясе.
Пьер д’Обюссон кивнул в знак понимания.
— Вижу. И вы ожидаете получить заслуженную награду, не так ли? Это справедливо.
— Вы неверно истолковали мои слова, мессир. На Родос я прибыл с единственной целью — отдать мое имя и меч на службу ордену. На то, что этот негодяй де Люирье обманул мое доверие, я мог бы закрыть глаза. Но он силой принуждает девушку к браку, и с этим я мириться не могу!
Д’Обюссон с задумчивым видом потер подбородок.
— Какие цели он преследует, желая этого брака? У дамы нет приданого.
— Понятия не имею. Но я вмешиваюсь в это дело прежде всего потому, что эта молодая женщина сама попросила меня об этом. Разрешите ли вы мне покинуть остров, если я решу увезти ее с собой?
— Почему бы я должен вам это запретить?