Наследство колдуньи

— Пускай и для вас этот день будет приятным, дорогой Филибер!
Он вышел так же стремительно, как и появился. Альгонда наконец выпрямилась и подняла голову.
— Турок во Франции, слыханное ли дело? — высказал свое возмущение услышанным юный сеньор де Мелль. Он был рад поддержать лестную для него тему разговора.
С тех пор как Филиппина соблаговолила подарить ему несколько танцев, юнец преисполнился высокомерия. Альгонда решила его немного осадить. Повернувшись к нему, она сказала:
— А почему бы и нет? В наших краях появился турецкий петушок, а своих у нас и так хватает!
Пару секунд он смотрел на нее с недоумением, не понимая, что происходит, а потом, услышав звонкий смех Филиппины, понял насмешку и покраснел как маков цвет.
— Ко-ко-ко-кого это вы называете петушком? — с трудом выговорил уязвленный юноша.
— Ну вот, что я говорила! — обронила Альгонда, воздевая руки к небу.
Теперь смеялись все присутствующие. Сеньор де Мелль вскочил на ноги и заявил с обидой:
— Есть вещи, над которыми нехорошо смеяться, сударыня Альгонда!
— Разумеется, мессир Жан, однако, как мне кажется, нам есть о чем поговорить, кроме визита этого принца.
— И о чем же, к примеру?
— О неприятностях, которые так и сыплются на Пьера и Анну де Божё [4] с тех пор, как они опекают нашего юного короля, о чуме, надвигающейся на нас с востока, не говоря уже о хлебах, которые гниют на полях! Мне продолжать?
Юноша что-то пробурчал недовольным тоном, но вернулся на свое место на ступенях у ног Филиппины.
Мадемуазель де Сассенаж, желая разрядить обстановку — лица всех присутствующих омрачились при упоминании о постигших Францию несчастьях, — хлопнула в ладоши и обратилась к нахмуренному де Меллю:
— Не хмурьтесь так, мой дорогой Жан, или я стану думать, что вы что-то замышляете!
Ответом ей был сердитый взгляд.
— Лучше пригласите меня на танец!
Юный де Мелль тут же забыл о своем недовольстве. Вновь преисполнившись высокомерием, он встал и подал Филиппине руку, чтобы помочь спуститься с помоста. Музыканты, которые умолкли с появлением госпитальера, заиграли бранль. Мысли Альгонды, наблюдавшей за танцующими в центре зала парами, были далеко. Не танцы и пустые разговоры занимали ее.
С тех пор как Альгонда поселилась в Бати, ее магические способности многократно усилились. Вероятно, в немалой степени этому способствовал яд волшебной змеи, который попал в ее кровь. Теперь Альгонда могла переноситься мыслями в любое место, видеть и слышать все, что там происходит, даже не закрывая глаз, и те, кто находился с ней рядом, не замечали в ее поведении ничего необычного. Ей было достаточно мысленно сосредоточиться на каком-то конкретном человеке. В данный момент все ее внимание было приковано к великому приору Оверни и турецкому принцу, пребывавшему под его опекой.
Ги де Бланшфор и Жак де Сассенаж находились в эту минуту в кабинете владельца замка. Они сидели друг напротив друга, поигрывая бокалами с миндальной настойкой.
— Мне понятна ваша сдержанность, мой дорогой Жак, — говорил великий приор Оверни, — но пусть воспоминания о той дуэли в аббатстве Сен-Жюс де Клэ не вводят вас в заблуждение. У Филибера де Монтуазона горячая кровь, не стану отрицать. Но это мужественный человек и доблестный воин, и я ручаюсь за него, как за самого себя. Полагаю, вам не хотелось бы, чтобы приданое Филиппины попало в руки ничего из себя не представляющего труса?
— Разумеется, нет.
— Так в чем же дело? Филибер мечтает о браке с вашей дочерью. Он безумно влюблен в мадемуазель Филиппину. Разве лучше приобрести зятя, которого интересует только собственная выгода?
— Я наслышан о его чувствах к моей дочери. Я обещаю, что подумаю об этом, а пока вернемся к делу, которое привело вас в Бати. Вы утверждаете, что, позволив этому Джему охотиться в моих землях, я впоследствии не пожалею о своем решении?
Понимая, что настаивать бесполезно и решение все равно остается за бароном, Ги де Бланшфор опустошил свой бокал и ответил так:
— Предлагаю вам самому составить собственное мнение о принце и его манерах.
— Почему бы ему не удовольствоваться охотничьими угодьями Рошешинара, столь любезно предоставленными в ваше распоряжение моим соседом Барашимом Альманем?
— Жак, нам обоим прекрасно известно, что самые богатые дичью леса находятся на склонах ваших холмов и в вашей долине. Всем известно, что вам принадлежат лучшие земли в Руайане и вы устраиваете самые веселые празднества в провинции. Джем — утонченный и образованный человек, и, поверьте, вы очень скоро забудете, что перед вами — мусульманин!
— То, что вы, великий приор, цените принца столь высоко, говорит в его пользу… Решено! Завтра я сам приеду в Рошешинар, познакомлюсь с Джемом и составлю о нем свое собственное мнение.
— В добрый час! Подумайте и о том, что, время от времени приглашая принца в Бати, вы поспособствуете сближению Филиппины и Филибера. Вот увидите, они обязательно поладят! А вы, мой дорогой, скоро поймете, что зятя лучше де Монтуазона вам не найти, я в этом уверен!
Жак не ответил. Разговор перешел на другие темы, не представлявшие для Альгонды интереса. Она мысленно перенеслась к Филиберу де Монтуазону. Тот шел по коридору к покоям Сидонии, располагавшимся в противоположном крыле замка. Остановившись перед дверью, он постучал. Открыла Марта. Альгонда тотчас же вернулась в свое обычное состояние, дабы гарпия не почувствовала ее мысленного присутствия. Она уже знала, что в такие моменты становится особенно уязвимой для злой силы, воплощением которой являлась Марта.
В том, что она узнала в Сассенаже незадолго до отъезда, для Альгонды заключалось единственное преимущество, ее единственный шанс на спасение, и она была решительно настроена сохранить эту тайну. Даже если ради этого придется играть все навязанные ей роли…
  
Глава 2
 
Джем снова обрел вкус к жизни. Разумеется, он оставался пленником без надежды на освобождение, разумеется, сир де Монтуазон ходил за ним по пятам, и все же у него появилась возможность скакать во весь опор по обширным долинам и крутым склонам местных гор. Вчера утром он обставил Филибера де Монтуазона, к слову, отличного наездника: скакун принца легко перепрыгнул через бурный ручей, в то время как лошадь госпитальера остановилась у воды как вкопанная. За то время, что ушло у Филибера де Монтуазона на переправу, Джем успел насладиться хотя бы иллюзией свободы.
Подстегивая коня, он несся вперед и вперед, а ветер доносил до него полные ярости окрики его цербера. Не сбавляя скорости, принц пересек установленные шевалье границы территории, на которой ему дозволялось прогуливаться, из одного лишь желания его позлить. Остановившись на вершине холма, он полной грудью вдыхал напоенный ароматами цветов воздух и смотрел на поднимавшееся из долины облако тумана, скрывавшее владения барона Жака де Сассенажа. Он знал, что уединение не продлится долго: дробный стук лошадиных копыт по граниту приближался. С сожалением Джем повернул своего коня и направил его навстречу мечущему громы и молнии Филиберу де Монтуазону. Предотвращая упрек, он позволил себе утонченную роскошь — посмотрел на шевалье с презрением.
— Выезжать на прогулку с вами для меня — сущее наказание. Когда вы, наконец, научитесь за мной поспевать?
Не дожидаясь ответа, он снова пустил свою лошадь галопом. Они вместе промчались через несколько небольших долин и лесков — плечо к плечу, презирая все препятствия и время от времени обмениваясь полными ненависти взглядами, пока наконец не достигли крепости Рошешинар — настоящего орлиного гнезда, возведенного на скале с обрывистыми склонами и обнесенного высокой стеной. Филибер де Монтуазон первым спрыгнул с коня и тотчас же устремился в донжон, где жил вместе со своими товарищами по ордену. Джем упивался своей победой. Он долго ждал случая досадить шевалье — по правде говоря, с той кровавой ночи в Поэ-Лавале. С того момента как он узнал о предательстве Мунии.