Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

В полной растерянности стояли консулы перед исполинской крепостью. В конце концов, собравшись с духом, они пошли на штурм. Манилий двинулся со стороны материка, Цензорин — с болот и моря, омывавшего город с востока. Но они были отброшены. Они приступили снова и снова были отброшены. Наконец им удалось пробить брешь в стене. Римляне ринулись внутрь. Лишь один офицер не последовал за другими и удержал свой отряд. Вскоре римляне в полном смятении повалили из отверстия, а за ними неслись пунийцы. И тогда этот офицер, державший свой отряд в боевой готовности, ударил на врагов и прикрыл отступление римлян. Офицер этот был Публий Корнелий Сципион. Тогда он впервые спас римское войско (Арр. Lib., 97–98).
Этот случай отбил у консулов охоту штурмовать город. Они решили перейти к правильной осаде. Они отступили и расположились в двух укрепленных лагерях: Манилий — на перешейке, Цензорин — у озера. Настало лето. Взошел знойный Сириус. Безжалостное африканское солнце сжигало все вокруг. От болота потянуло зловонием, а огромные стены Карфагена загораживали доступ свежего морского воздуха. В лагере открылись болезни. Цензорин в конце концов вынужден был бросить это место и перейти ближе к заливу. А вскоре он вообще уехал в Рим. Командовать остался Маний Манилий. Консул был человек мягкий, добрый, честный, образованный, прекрасный юрист, но завоевание Карфагена оказалось задачей не по нему. В неожиданных ситуациях он неизменно терялся и не знал, что предпринять. В довершение всех бед он был абсолютно неспособен поддерживать дисциплину в армии. Молодые офицеры были с ним непростительно дерзки. К тому же война тянулась уже много месяцев и приобрела позиционный характер. Каждый офицер стал как бы независимым начальником. Они сами начинали боевые действия, заключали временные перемирия, а на консула смотрели с презрением (Арр. Lib., 102; 101; Diod., XXXII, 7).
Вот тут-то на римское войско обрушилась новая пагуба, а именно Гамилькар Фамея. То был, по словам Полибия, пуниец цветущего возраста, сильного, крепкого сложения, великолепный наездник и отчаянный смельчак (Polyb., XXXVI, 8). Он был начальником карфагенской конницы, но вел себя совершенно независимо и фактически стоял во главе партизанского отряда. Этот-то Фамея был для римлян хуже чумы. Он прятался в зарослях, лощинах, оврагах. Но стоило какому-нибудь легиону выйти на фуражировку — трибуны делали это по очереди, — как Фамея «вдруг налетал на них из своих тайных убежищ, как орел», причиняя страшный урон, и исчезал (Аппиан). Римляне стали бояться Фамеи как огня. Они шли на фуражировку, как на смерть, зная, скольким не суждено будет вернуться. Был только один отряд, который выходил из лагеря совершенно спокойно. То был отряд Сципиона. Ни разу страшный Фамея не решился на него напасть. Он даже близко не показывался, если на фуражировку шел Публий, хотя и не робкого был десятка, замечает Полибий (Арр. Lib., 101; Polyb., XXXVI, 8, 1–2).
Сципион был самым популярным человеком в римском лагере. Римлянам он внушал восторженную любовь, врагам — глубокое уважение. Отряд Сципиона резко отличался от остального войска, где послушание и дисциплина пошатнулись. Воины его всегда двигались в строгом порядке. Во время фуражировки он оцеплял поляну конниками и сам непрерывно объезжал ряды. Если кто-нибудь из пехотинцев хоть немного выходил из очерченного Сципионом круга, его строго наказывали (Арр. Lib., 100). Солдаты повиновались малейшему знаку своего трибуна. Быстрые, собранные, стремительные, они готовы были в любую минуту броситься на помощь тому, кто в ней сейчас нуждался.
И карфагеняне знали Сципиона. И никто из них не рисковал встретиться с ним в битве. Но он стал известен пунийцам не только этим. Как я уже говорила, в те дни часто случалось, что отдельные отряды заключали временное перемирие. И вот другие офицеры зачастую нарушали слово и нападали на отступающих врагов. Публий же не только свято блюл клятву, но, дав слово врагам, сам провожал их до лагеря, чтобы никто не мог на них напасть. В конце концов пунийцы стали заключать договоры только в присутствии Сципиона (Арр. Lib., 101; Diod., XXXII, 7). С пленными он обращался неизменно ласково и мягко. «Вследствие этого по всей Африке распространилась справедливая молва о нем» (Diod., XXXII, 7). Надо быть откровенными — славу ему прибавляло его имя. И в Риме оно звучало прекрасно, но только в Африке он осознал его почти магическую силу: оно, как некое «Сезам, откройся!», растворяло перед ним все двери.
Между тем консул решительно ничего не предпринимал. Газдрубал, видя его неуверенность, смелел не по дням, а по часам. Он задумал повторить подвиг Сципиона Великого, который ночью ворвался в лагерь карфагенян, сжег его и уничтожил все войско. И вот однажды ночью Газдрубал напал на римский лагерь. Все были в полном смятении, войско охватила паника, как всегда бывает при ночных нападениях. Консул совершенно потерял голову. Между тем Сципион вскочил, поднял свой отряд и они стремительно проскакали через весь лагерь, выехали в ворота, противоположные тем, возле которых находился Газдрубал, обогнули лагерь и ударили пунийцам в тыл. Не ожидавший такого отпора, Газдрубал в свою очередь смешался и отступил (Арр. Lib., 99). Так Сципион во второй раз спас римское войско.
Через несколько дней последовала новая ночная тревога. В темноте карфагеняне появились возле кораблей с явным намерением уничтожить римский флот. Врагов было много, римляне не готовы были к отпору. Манилий, как всегда, растерялся и приказал никому не выходить из лагеря. Но ничто в мире не могло удержать Сципиона. Никто не успел опомниться, а он уже вскочил на коня и только со своим маленьким отрядом выехал из лагеря и поскакал во весь опор прямо к гавани. У него было всего 640 всадников. По дороге он дал воинам строжайший приказ не вступать в бой — их всего несколько сотен против огромной армии — и повиноваться каждому его слову. По приказу Сципиона, римляне взяли зажженные факелы и, разделившись на маленькие отряды, стали быстро проезжать мимо гавани. Описав круг, каждый отряд возвращался и вновь проезжал мимо Газдрубала. Пуниец решил, что против него вышло огромное войско, и поспешно ретировался. Так Сципион в третий раз спас римлян. «Имя его было у всех на устах» (Арр. Lib., 101).
Чудесное спасение лагеря и флота, видимо, ободрило Манилия. Он задумал наконец сам нанести удар карфагенянам. Он решил взять Неферис. То был мощный город, расположенный в горных теснинах и окруженный бурной рекой, — оплот и защита Карфагена. Взять Карфаген, не захватив Нефериса, было невозможно. Поэтому сама по себе мысль пойти на Неферис была весьма здравой. Вопрос заключался лишь в том, мог ли это сделать Манилий.
Войско шло вперед. Местность была вся изрезана оврагами, покрыта густыми зарослями, то здесь, то там вздымались крутые холмы. Сципион осмотрелся и решительно заявил, что из предприятия не выйдет ничего хорошего. Но все-таки римляне пошли дальше. Они достигли быстрой реки. На другом берегу поднимались ущелья; среди скал и расселин на высотах были воины Газдрубала. Сципион остановился, внимательно оглядел противоположный берег и сказал, что надо немедленно поворачивать назад.
— Против Газдрубала нужны другое время и другие силы, — заметил он.
Но тогда три трибуна, которых раздражала его все возрастающая популярность, закричали, что это уже явная трусость, это несмываемый позор для римлян, увидя врага, бежать назад. Тогда Публий посоветовал построить у реки укрепленный лагерь, куда можно будет укрыться, если их разобьют в сражении. Но трибуны подняли шум, а один даже воскликнул, что бросит меч, если командовать будет не консул, а Сципион. И Манилий перешел реку.
Все случилось, как и предсказывал Сципион. Римляне были разбиты и обращены в бегство. Их прижали к бурной реке, Газдрубал наседал на них. И тут Сципион стремительно повел на врагов 300 всадников. Они должны были, чередуясь, бросать в пунийцев дротики и отскакивать назад. Наконец он достиг своей цели — войско Газдрубала оставило римлян и обратилось против него одного. Таким образом, он дал римлянам возможность перейти реку. И только тогда, когда все легионы благополучно перебрались на другой берег, Сципион и его воины сами бросились в реку, хотя их никто не прикрывал. Римляне с мучительным волнением смотрели, как их спаситель борется с течением и одновременно отбивается от пунийцев. Со всех сторон в него летели копья и дротики. Жизнь его висела на волоске. Но вот, наконец, он достиг берега. Он был цел и невредим, среди своих, хотя и измучен тяжелой переправой.