Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
И остается только удивляться, что бедная, замученная нуждой женщина находила время, чтобы прививать детям ненависть к России, культивировать в них пафос национальной польской борьбы против России.
«Как множество детей интеллигентных семей, и Феликс Дзержинский пил ядовитый напиток воспоминаний… о подавлении польских восстаний. Злопамятное ожесточение накапливалось в нем. Легко воспламеняющийся будущий палач русского народа, фанатический Феликс Дзержинский… и тут перебросил свою страстную ненависть через предел: с русского правительства на Россию и русских» {17} .
Несколько отвлекаясь от основного повествования, все-таки обратим внимание на странное, никак не объяснимое с рационалистической точки зрения явление…
В одних и тех же местах, с разрывом в десятилетие, рождаются люди, сыгравшие огромную, можно сказать, ключевую роль в разрушении Российской империи.
10 (22) апреля 1870 года в Симбирске, в семье инспектора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова и Марии Александровны, в девичестве Бланк, родился Владимир Ильич Ленин.
Директором гимназии, в которой учился В. И. Ленин, был Ф. И. Керенский, отец будущего главы Временного правительства.
Сам же Александр Федорович Керенский родился 22 апреля (4 мая) 1881 года в семье, как мы сказали, директора мужской классической гимназии Федора Михайловича Керенского и Надежды Александровы, в девичестве Адлер.
Если рожденный десятилетие спустя после В. И. Ленина, А. Ф. Керенский по интеллекту и уступал своему политическому преемнику, то в ненависти к России вполне мог, на наш взгляд, соперничать с ним.
Ну а в Ошмянском уезде, десятилетие спустя после Ф. Э. Дзержинского, родился будущий маршал Польши — Юзеф Пилсудский. И они с палачом № 1 — тоже из одной гимназии…
И вот и спрашивается, откуда, не из сатанинской ли русофобии, обуревающей дворянство и «прогрессивную интеллигенцию» Российской империи, и явились на склоне XIX века эти двуединые враги России?
Нет…
Ленин и Керенский, Дзержинский и Пилсудский не дублировали друг друга, не дополняли, они просто перекрывали своей разнознаковой ненавистью все пространство русской общественной жизни.
В 1920 году, когда Пилсудский повел польские войска на Киев, его интересы столкнулись с интересами Дзержинского, назначенного главою будущей большевизированной Польши, однако столкновение это, как и столкновение Ленина с Керенским, чисто внешнее.
Подтверждая, что русофобия для него осталась выше классовой ненависти, Дзержинский запишет: «Еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей»…
Как раз в те годы, когда Дзержинского одолевали подобные мечты, умер отец, и мать начала учить Феликса читать по-еврейски.
Официальная научная биография Феликса Эдмундовича Дзержинского, выпущенная в 1977 году Издательством политической литературы, никак не комментирует этот факт и вообще, кажется, даже и не упоминает о том, что Дзержинский при всех своих талантах владел еще и еврейским языком. Между тем факт этот важен не только для понимания некоторых моментов в чекистской биографии Феликса Эдмундовича, но и для представления, как шло духовное формирования «кровавого Феликса».
Надо сказать, что научиться читать по-еврейски тогда могли позволить себе далеко не все даже и ортодоксальные евреи. Карл Радек вспоминал потом: «Мы смеялись позже, что в правлении польской социал-демократии, в которой был целый ряд евреев, читать по-еврейски умел только Дзержинский, бывший польский дворянин и католик» {18} .
Будущему начальнику ВЧК, когда он начал укреплять в себе злопамятное ожесточение еврейской грамотой, было семь лет.
Видимо, эти занятия так увлекли юного Феликса, что на другие предметы у него просто не оставалось сил. За неуспеваемость по русскому языку Дзержинский был оставлен в первом классе Виленской гимназии на второй год.
Вообще надо сказать, что ни талантами, ни способностями Дзержинский в гимназии не блистал. Поступивший в гимназию после Дзержинского будущий маршал Польши Юзеф Пилсудский отзывался о своем предшественнике как о серости и посредственности {19} .
Хорошо успевал Феликс только по Закону Божиему. Впрочем, и здесь он брал не столько знаниями, сколько чувствами.
«Бог в сердце… — писал он тогда брату. — Если бы я когда-нибудь пришел к выводу, что Бога нет, то пустил бы себе пулю в лоб».
Этого обещания Дзержинский — увы! — не исполнил, хотя вскоре «вдруг понял, что Бога нет!».
Душевный переворот совершился в юном Феликсе после того, как знакомый ксендз категорически воспротивился его карьере католического священника. Со свойственной порывистой натуре последовательностью Дзержинский рассердился не только на ксендза, не желающего помогать ему, но и на Бога.
Хотя и ксендзу он тоже отомстил.
Причем отомстил с такой изуверской изобретательностью, которую трудно было и предположить в столь юном существе.
Дзержинский, как будто ничего не произошло, по-прежнему подбегал к ксендзу, едва тот появлялся в гимназии. Но, испрашивая у него духовного совета, незаметно подкладывал в калоши духовника записочки своей подружке из женской гимназии, где ксендз также преподавал Закон Божий.
О том, что ксендз бегает у него на посылках, пылкий Феликс поведал своим друзьям, и это возмутило всю гимназию, но скандал замяли. Так и так выходило, что Дзержинский прав, и ксендз, действительно был почтальоном юных любовников.
Впрочем, гимназию юный Феликс все равно не закончил.
В 1896 году, осерчав на учителя немецкого языка, поставившего плохую отметку, Дзержинский прилюдно влепил ему пощечину {20} .
Надо сказать, что не знающая моральных преград предприимчивость местечкового обитателя как-то странно совмещалась в Дзержинском с высокомерием польского шляхтича, не желающего задумываться о последствиях своих действий.
Политиздатовская биография Дзержинского, рассказывая об эпизоде исключения Дзержинского из гимназии, как раз и подчеркивает это свойство его характера.
«Твердо решив добровольно оставить гимназию, Феликс зашел однажды в учительскую и открыто выступил с резкой критикой одного из наиболее ненавистных, реакционных педагогов — шовиниста Мазикова по прозвищу Рак. Дзержинский смело высказал ошеломленным учителям свои взгляды на постановку воспитания, а вернувшись домой, поделился об этом с близкими, чувствуя удовлетворение от выполненного им долга» {21} .
Тетке Феликса, Софье Игнатьевне Пиляр, с трудом удалось упросить директора гимназии замять дело и выдать свидетельство, что ученик 8-го класса Феликс Дзержинский выбыл из гимназии, согласно ее прошения.
Тем не менее Феликс со своей шляхетской гонорливостью не сумел ужиться у родственников после смерти матери.
Полученная в наследство тысяча рублей быстро растаяла, и Дзержинский оказался в трущобах, на окраине Вильно, где обитало множество уголовников. Однако Дзержинский не прижился и в этой среде. Возможно, жидковат оказался, чтобы пробиться в верхушку, а бегать в «шестерках» не позволяла все та же шляхетская гонорливость… Пришлось идти к польским революционерам, цели и методы которых тогда мало чем отличались от бандитских.
«Мне удалось стать агитатором, — писал Ф. Э. Дзержинский в своей автобиографии, — и проникать в совершенно нетронутые массы на вечеринки, в кабаки, там, где собирались рабочие» {22} .
В июле 1897 года в Ковенскую полицию поступило агентурное сообщение о появлении в городе молодого человека в черной шляпе, всегда низко надвинутой на глаза. Подозрительный молодой человек угощал в пивной рабочих с фабрики Тильманса, уговаривая их устроить на фабрике бунт, а в случае отказа грозил жестоко избить своих собутыльников.