Где-то на Северном Донце
Тому стало жаль похудевшего, измочаленного заботами брата. Николай работал в Наркомате авиационной промышленности, и ему в самом деле доставалось. Он тоже только что вернулся из командировки и с минуты на минуту ждал направления в новую. Николай уснул почти тотчас, продолжая чему-то горько улыбаться во сне, будто не грохотали взрывы и не ревели моторами истребители-перехватчики в черном небе над притаившимся в снежной темноте огромным городом.
Купревичу же это было в новинку. Он уехал, когда Москва еще не знала воздушных тревог. Потому сейчас, когда брат уснул, он погасил свет и, отогнув штору, выглянул в окно.
Пустынно, тоскливо. Мутно сереет грязный мартовский снег. А в черной высоте пляшут над крышами высоких безглазых домов оранжевые зарницы взрывов.
Купревич аккуратно задернул штору, включил свет и устроился на стуле поближе к телефону. Он не знал, когда придет за ним обещанная автомашина, не знал и другого — куда его повезут. Вообще не знал ничего.
А совсем недавно все было ясно и просто. Был Юрий Купревич — старший научный сотрудник института химии Академии наук СССР, была своя тема, своя лаборатория, была семья, жена Лена… Потом началась война, его направили на химические предприятия Востока — внедрять новые технологические схемы, разработанные институтом. И пошло: мотался с завода на завод, организовывал связи, помогал, покрикивал, хвалил и жаловался… Сам всевышний не поймет, кто сейчас кандидат химических наук Купревич: не то научный работник, не то толкач, не то инспектор…
Пока крутился волчком в этой затянувшейся командировке, немцы успели оккупировать чуть не половину европейской части страны, брат Николай получил ранение и вернулся на работу в наркомат, а Лена стала военврачом. Купревич застал дома лишь пачку ее грустных, нежных писем, присланных оттуда, с войны, где давно полагалось быть ему, а не ей…
* * *Они поженились три года назад, и брак их был полной неожиданностью для всех родственников, друзей и знакомых. Никто не подозревал, что скромный, степенный студент (а потом аспирант) Юрка Купревич давно тайно влюблен в бойкую соседскую девчонку Ленку Тихомирову. И уж совсем не подозревали, что бой-девка Ленка платит ему взаимностью. Да и как тут догадаться, когда на людях Ленка не упускала случая подразнить не по возрасту серьезного соседа, а тот умел снисходительно не замечать ни насмешек, ни самой сероглазой Кудриной девчонки, которая со временем превратилась в пресимпатичное создание, вслед которому на улице все чаще поглядывали мужчины всех возрастов. Ленку никогда не видели одну, она всегда находилась в обществе подруг, друзей, многочисленных поклонников. Где уж тут ей заинтересоваться неприметным аспирантом, бывшим много молчаливее, солиднее да и несколько старше девчат и ребят из Ленкиной компании.
Так продолжалось несколько лет: пока Лена заканчивала десятилетку, пока училась в медицинском институте… Очевидно, они так бы никогда и не узнали о взаимных чувствах, если бы Купревич в один счастливый вечер не решился на отчаянный шаг.
Сначала все происходило как обычно. Возвращаясь домой, Купревич на скамейке возле подъезда увидел девушек-медичек и среди них Лену. Они о чем-то спорили, заглядывая в свои объемистые конспекты.
— Жрецам науки! — заметив соседа, привычно кивнула Лена. — Как поживают глубокоуважаемые фенолы-бензолы?
— Успешной зубрежки! — церемонно, как это он привык делать в институте, поклонился Купревич.
Девушки прыснули (а Лена всех громче), им, видимо, была забавна старомодная чопорность розовощекого молодого человека.
И тут случилось непонятное. Купревич не прошел, как обычно, в подъезд, а неожиданно для себя самого остановился, внимательно поглядел на Лену, Он так и не мог понять потом, что остановило его и заставило решиться заговорить при посторонних: не то в голосе девушки послышалось ему что-то необычное, не то взяло наконец-таки верх тщательно скрываемое чувство, не то что-то другое…
— Фенолы-бензолы живут и здравствуют, — очень серьезно сказал он.
— Девочки! — смешливо всплеснула руками Лена. — Зевс опустился на грешную землю. Он разговаривает с простыми смертными!
— Почему весь запас колкостей эти смертные берегут для Зевса? Неужели он чем-нибудь обидел их?
— Ну и ну! Девчонки, нас нагло обманывают. С фенолами-бензолами далеко не все в порядке. — Лена не хотела принимать серьезный тон Купревича. — Оказывается, к нам имеются претензии. Вот это новость! Зевс не чужд лирики! Я не удивлюсь, если сейчас последует объяснение в любви!..
Девушка не подозревала, каким толчком для Купревича послужили эти слова. Он вздрогнул, почувствовав, как оборвалось что-то в груди, и, холодея от собственного безрассудства, словно неумелый пловец, ринулся с высокого обрыва в глубокий омут.
— И последует! Не вижу ничего плохого в том, что я тебя люблю!
— Девчонки, вы слышали? — машинально хохотнула Лена и уронила на землю конспект.
— Разве зазорно любить кого-то?
Студентки ошеломленно переглянулись, притихли, Лена широко распахнула огромные серые глаза.
— Разве зазорно? — обреченно повторил Купревич, и, видно, такое было у него лицо, что Лена окончательно все поняла, покраснела до корней волос, а потом, словно подброшенная пружиной, взлетела со скамейки, схватила его за руку…
— Глупый… Дурачок… Честное слово, дурачок! — выдохнула она, когда за ними захлопнулась дверь подъезда. — Самый несуразный человек на свете! — И вдруг уткнулась головой в его грудь.
Купревич обнял ее мягкие плечи и долго целовал светлые кудряшки, бормотал какие-то несвязные глупости, пока понял наконец, что доверчиво прижавшаяся к нему девушка плачет.
— Ленка… Ленок! Что ты? — Купревич взял в ладони ее разрумянившееся лицо, испуганно заглянул в глаза. — Что с тобой?
— Глупый ты… Дурачок… — Лена счастливо улыбнулась сквозь слезы. — Я ведь привыкла к мысли, что ты никогда не скажешь мне… — И снова уткнулась в его плечо.
Купревич опять обхватил ее подрагивающие плечи и вдруг ясно осознал, что не было и не будет для него в жизни никого дороже этой плачущей на его груди девушки…
С приходом Лены все преобразилось в запущенной холостяцкой квартире Купревичей (после смерти матери Юрий, брат Николай и отец жили беспризорно, каждый с головой окунувшись в свои служебные дела). Ее неисчерпаемая энергия сотворила чудо. Комнаты, в которые раньше приходили лишь ночевать, превратились в дом — в самом настоящем, семейном понимании этого слова. Как-то сразу и сам Юрий, и отец, и неисправимый скептик Николай поняли, как бестолково и неуютно жили до сих пор.
Поняли — и безоговорочно приняли руководство Лены. Прекратились споры: кому подметать полы, кому идти в магазин, кому к прачке… Утром на буфете каждому лежала записочка-памятка с хозяйственными заданиями, и мужчины беспрекословно принимали их к исполнению. Кто-то закупал продукты, кто-то выбивал пыль из дорожек, кто-то отправлялся на базар…
Юрий, грешным делом, даже немножко ревновал жену к отцу и брату — настолько весело и охотно подчинялись они ей, с такой легкостью соглашались с каждым ее предложением.
В ту пору все это казалось само собой разумеющимся. И лишь в разлуке понял Купревич, какую ношу несла на своих плечах неугомонная Лена. Удивительно, как она успевала все делать и все помнить! А ведь после окончания института она тоже работала, специализировалась на хирурга. Ей, конечно, было не легко. Стыдно вспомнить, но Купревич не знает даже сейчас, уставала ли когда-нибудь жена…
А она знала и чувствовала все, ее сердечной теплоты хватало на всех. Она знала, когда Николай расстроен неудачным испытанием новой модели самолета, его лучше не беспокоить, знала, когда у отца взыграла печень, его надо заставить принять лекарство, знала, когда и сколько работать ему, Юрию Купревичу. Смешно, но так оно и было. Лена не давала слишком долго засиживаться за бумагами даже тогда, когда он работал над диссертацией. Попросту снимала с него очки, прятала куда-то запасные — и «обезоруженный» Купревич был вынужден ложиться спать. Но, как ни странно, при Лене дела пошли куда быстрее, и уже через год он был готов к защите диссертации.