Где-то на Северном Донце

— Что же, такая махина испарилась в неизвестном направлении?
— Перед перебазировкой противник провел широкую операцию против партизан и наших разведгрупп. Они были вынуждены на время покинуть интересующий нас район. Железнодорожные станции в зоне погрузки были оцеплены, магистрали тщательно патрулировались.
— Вы полагаете, что немцы перебросили корпус по железной дороге? — устало спрашивает Сталемахов.
— Не исключено. — Тагильцев ненадолго замолкает, чешет костлявым кулаком острый, тщательно выбритый подбородок. — Но едва ли… Простейший подсчет показывает, что для переброски этого корпуса противнику потребовалось бы что-то около двухсот эшелонов. Такой концентрации подвижного состава мы не могли не заметить. Тут двумя днями не обойдешься…
— Почему двумя?
— Видите ли, операции против партизан были предприняты первого и второго ноября. Третьего ноября все части корпуса прекратили всякую радиосвязь… — Полковник многозначительно посмотрел на внимательно слушавшего командующего. — Пятого ноября мы получили первые сведения о передислокации корпуса, а вчера вечером и сегодня ночью эти сведения были уточнены окончательно. Следовательно…
— Следовательно, корпус движется в новый район сосредоточения своими средствами! — быстро заключает за него Николаев. — Так?
— Всего вероятнее, — соглашается Тагильцев.
— Так куда же он движется?
— Сведений пока не имею. В такой ситуации могла много дать авиационная разведка, но… Сами видите! — Тагильцев угрюмо кивает на окно.
Николаев подходит к окошку, отдергивает темную маскировочную шторку. Все трое глядят на тусклое, забитое тучами небо.
— Н-да, — вздыхает Сталемахов. — Вот вам праздничный сюрприз! Но куда все же он переброшен?
Все снова склоняются над картой.
— Неужели они располагают сведениями о готовящемся наступлении? — вдруг тихо произносит Николаев, и обветренное лицо его слегка бледнеет.
— Что вы, товарищ генерал! — Тагильцев изменяет обычной своей официальности, взмахивает длинными тощими руками. — Не может быть! Меры маскировки приняты самые строжайшие! Наши разведорганы начеку. Любые крупные мероприятия противника по отражению наступления были б тотчас замечены. Мы точно знаем — пока такие мероприятия не проводятся.
— А исчезновение целого танкового корпуса, по-вашему, не мероприятие, а легкая прогулка по Невскому? — язвительно замечает Николаев.
— Так-то оно так, товарищ командующий, — приходит на помощь Тагильцеву начальник штаба, — но если учитывать огромные размеры предстоящей операции, то никакой отдельно взятый корпус тут ничего изменить не сможет. Часы бьют уже не немецкое, а наше время.
— Конечно, — соглашается Николаев, — в целом изменить не может. Но на какой-то из важнейших этапов этой операции повлиять сможет. И причем существенно. Внезапный удар… Не шутка! Опасность этого удара никто не может предопределить, пока мы не знаем, откуда его ждать. — Николаев опять поворачивается к Тагильцеву. — Дайте мне район сосредоточения этого корпуса невидимки. Кровь из носу, а дайте! Дадите — сумеем сделать из него лапшу. Нынче сил у нас на это хватит!
— Дадим, — уверенно говорит Тагильцев. — Дайте время — дадим.
— Нет, дорогой полковник, — жестко усмехается Николаев, — времени-то как раз нам ныне и не дано. Все предоставлено: люди, оружие, техника, а времени — нет! Больше трех дней не даю. Извольте через три дня членораздельно доложить о новом местоположении этого резервного корпуса.
— Постараемся, — менее уверенно произносит Тагильцев и вновь угрюмо косится на тусклое окно.
— Что вы думаете предпринять? — уже по-деловому спокойно спрашивает Николаев.
— Предприняли. Сегодня ночью в тыл к немцам дополнительно заброшено несколько разведгрупп. Поскольку метеослужба летной погоды на ближайшие дни не обещает, то основные надежды возлагаю на радиоперехватчиков.
— Это почему?
— Погодка-то… — Полковник кивает на окно. — Снег, холода… Немцы не большие охотники прокладывать телефонные линии в таких условиях. Да и по логике вещей едва ли найдется у соединений, только что произведших передислокацию, достаточное количество кабелей и проводов для прокладки десятков километров новых линий. К тому же местность изрезана балками, стройматериалов нет. Тут вся надежда на радио. В этом деле немцы мастаки.
— Допускаю, — соглашается командующий.
— Потому будем надеяться, что, заняв новый район, соединения корпуса начнут отрабатывать радиосвязь. Ну, а поскольку их станции выйдут в эфир — наши радиоперехватчики быстро их обнаружат.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Кто у вас руководит этим делом?
— Майор Савушкин. Командир батальона фронтовой радиоразведки.
— Молод?
— Тридцать лет.
— Опытен? Грамотен?
— Чрезвычайно! — неожиданно произносит Сталемахов. — Мне пришлось убедиться в способностях Савушкина еще под Москвой. Его данные были всегда безупречны. Отличный специалист и командир. Думающий.
— Ну, тут у меня перед вами преимущество, товарищ генерал. — По блеклым губам Тагильцева проскальзывает подобие улыбки. — Я знаю Савушкина несколько раньше… — Он на мгновение замолкает, потом признается; — По чести говоря, я был счастлив получить такого исполнителя в свое распоряжение.
— Интересно… — Николаев с любопытством смотрит на подобревшее лицо полковника. — Столько лет знакомы, а вот никогда не подозревал, что вы можете питать столь теплые чувства к кому-то в служебной обстановке… Жалуются — сухарь! Выходит, напрасно. Как, напрасно?
Костистое лицо Тагильцева розовеет, он нервно дергает руками, очевидно, жалеет, что пооткровенничал. Молчит.
— Ну ладно, ладно, Константин Афанасьевич, не сердитесь. — Николаев примирительно улыбается Тагильцеву. — Мы ведь старые сослуживцы — зачем нам ссориться? От меня-то вы не спрячетесь, как от прочих, за своей неизменной официальностью. Разве не так? Помните Халхин-Гол?
— Николай Федорович… Не время, — конфузится Тагильцев.
— Ну-ну… — благодушно ворчит Николаев. — Не время так не время… А с Савушкиным этим вы меня познакомьте. Люблю знакомиться с интересными людьми.
— За этим дело не станет, — обретая себя, говорит Тагильцев и глядит на часы. — Я уже вызвал его. Должен быть здесь.
— Вот как!
Тагильцев крутит ручку индуктора, берет телефонную трубку.
— Дежурный? Майор Савушкин прибыл? Ждет? Пригласите ко мне.
  
Накануне перелома
 
Возвращаясь из штаба фронта, Савушкин размышлял о только что полученном приказе во что бы то ни стало обнаружить исчезнувший корпус. Само по себе такое распоряжение не было неожиданным. В том и состояла работа подчиненных майора, чтобы осуществлять контроль за радиообменом между немецкими штабами, расшифровывать коды, и если из эфира исчезала та или иная штабная радиостанция, то вновь обнаружить ее. Тагильцев мог не вызывать его к себе. Тем более в праздник.
И никакого особого приказа не требовалось. Уже с 3 ноября, когда одновременно прекратили работу все радиостанции немецкого корпуса, двенадцать лучших радистов-перехватчиков — по четыре в смену — круглосуточно шарили в эфире, отыскивая голоса замолкших радиопередатчиков.
И в то же время в совершенно заурядном для радио-разведчика событии на этот раз было нечто особенное, особо важное, ранее не встречавшееся. Недаром командующий и начальник штаба фронта так дотошно расспрашивали его, Савушкина, о тонкостях работы перехватчиков, просили хотя бы приблизительно предсказать вероятность успеха. Они были явно встревожены.
Война есть война. Части, соединения и даже целые армии противостоящих сторон беспрерывно маневрировали, перемещались с участка на участок, а то и с фронта на фронт — и ничего удивительного в том для Савушкина не было. Если для обычного фронтового офицера война ежечасно представала своим обнаженным лицом — с жертвами, обильной кровью, окопными тяготами и постоянным риском быть вычеркнутым из жизни, то с Савушкиным война говорила языком радиограмм, хитроумных, часто меняющихся шифров, перемещениями радиоголосов, их молчанием или их фальшивыми вздохами. И если для непосвященного трельчатая дробь морзянки была обыкновенным писком, то для Савушкина она была то врагом, то другом, то предвестником радости, то предвестником беды.