Еще жива

— Нет, я хочу сказать, что весь мир теперь стал неизведанной опасной территорией, населенный монстрами, которые когда-то были одними из нас.
Мы уходим отсюда, стараясь идти среди густых зарослей травы, где наши ноги не проваливаются в грязь. Так и продвигаемся. Дождь усиливается.
Тогда
«Я ненавижу тебя», — произношу я одними губами через стол своей сестре.
Она пожимает плечами: «Что?»
Я чешу нос средним пальцем правой руки. Взрослые женщины, а ведем себя, как подростки.
— Китайцы, — бубнит рядом со мной голос, — теперь они представляют для нас главную опасность. Они вообразили себя Господом Богом и внедряют программу изменения погоды.
— И что, теперь у нас белье будет быстрее высыхать? — спрашивает мой зять.
Марк не расист, но я вижу, что этот зануда, сидящий рядом со мной, утомил его не меньше, чем меня.
Тип, к которому я пришла на свидание, видимо, сделан из дрожжей — чем жарче становится, тем больше он раздувается. Удивительно, как только на нем не лопаются его модная рубаха и стильные бриджи.
— Они это делали во время Олимпийских игр, — вставляю я. — Они стреляли в небо серебряно-иодоводородными снарядами. Но не только китайцы. Мы там тоже этим занимались.
Дэниэл, этот человек-тесто, отшатнулся так, будто я его ударила.
— Мы — нет.
— Да-да, занимались.
Дженни теребит скатерть. Она знает, я это так не оставлю. С любым другим — пожалуйста, но этот тип вызывает у меня бурное раздражение.
— Чем, ты говоришь, занимаешься?
— Работаю на «Поуп Фармацевтикалз».
Он кивает.
— Видел их рекламу. Антидепрессанты и снотворное.
Во время обеда между уборщиками ходят шутки о том, что «Поуп Фармацевтикалз» подобно страховому агентству: выпускает таблетки на все случаи жизни, даже от таких хворей, о которых вы у себя и не подозревали.
— И таблетки для члена, — влезает Марк, — на тот случай, когда он не встает.
Дэниэл не обращает на него внимания.
— И что ты там делаешь?
— Убираю.
Он вскидывает руки вверх, как будто победил в соревновании, о котором, кроме него, никто не знает.
— Леди и джентльмены, теперь любая домохозяйка — эксперт в вопросах погодного контроля.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не засунуть свой бокал для вина ему в глотку.
— Прошу прощения, — говорю я и ухожу на задний двор, чтобы побыть в одиночестве.
Я иду вдоль бассейна, останавливаюсь, разворачиваюсь, иду назад. Яркая луна отражается в зеркальной воде. К тому времени как я подхожу к трамплину для прыжков в воду, мои пальцы нащупывают телефон.
Набираю номер. Четыре гудка, соединение прерывает пятый.
— Вы на месте, а я думала, вас сегодня не будет.
— Кто это? — спрашивает доктор Роуз.
Я замолкаю, он смеется.
— Зои, я пошутил. Вы в порядке?
— Нет.
Тру лоб, будто пытаюсь разгладить складки на мятом листе бумаги.
— Да. Я могу вас кое о чем спросить?
— Боксеры, — говорит он. — Вид боксерских трусов обостряет мою клаустрофобию.
При нормальных обстоятельствах я бы рассмеялась, но сейчас я как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
— Я на свидании с человеком, которого вижу в первый раз. Это идея моей сестры.
Доктор Роуз издает урчащий звук, который порождает перед моими глазами картину: он откидывается на спинку кресла и кладет ноги на стол, поскольку разговор обещает быть долгим и нужно устроиться поудобней.
— Свидание с незнакомцем, — произносит он. — И как…
— Пожалуйста, только не надо спрашивать меня, какие чувства оно у меня вызывает. Если нужно подобрать им определение, то это скорее желание убить.
— Это ответ на мой вопрос. Я хотел спросить: «И как оно проходит?»
Я бросаю лист в воду, и луна покрывается рябью.
— Извините, я не должна была звонить. Ваша жизнь состоит не только из пациентов-неврастеников.
— Вы не неврастеник, — возражает он. — Вы на свидании с незнакомцем. У меня остается еще один вопрос: почему вы не напились до бесчувствия?
— У меня аллергия.
— На алкоголь?
— На придурков. У меня бывает сыпь, если я смешиваю одно с другим.
Чувствую, как он улыбается.
— Вы упоминали мужа на нашем первом сеансе.
— Сэм.
— Да, Сэм. Расскажите мне о нем.
— Что рассказать? Нас обуяла страсть, мы быстро поженились в Лас-Вегасе, а потом он умер еще до того, как мы успели полюбить друг друга.
— Извините. Я полагал, что вы разведены.
— Это наиболее логичное предположение в наше время.
В его молчании заключен вопрос.
— Автокатастрофа. За рулем была его мать.
— Пьяна?
— Сердечный приступ. Выехала на встречную прямо перед грузовиком.
Его голос как успокоительный бальзам на мои натянутые нервы:
— Мои соболезнования. Как давно это случилось?
— Пять лет назад. Моя родня считает, что пора уже жить дальше.
— А вы что думаете на этот счет?
— Я бы предпочла жить дальше, но не с придурком. Я слышала, что это можно определить, сделав анализ ДНК.
Какое-то время стоит тишина, и я уже подумала, что связь прервалась. Потом он засмеялся.
Дэниэл, этот несостоявшийся разоблачитель, просовывает голову в приоткрытую дверь.
— Ну ладно, — произносит он, заметив меня. — Хватит дуться, ты как неразумное дитя.
— Прошу прощения, — говорю я Нику. — Кажется, с меня слетела шапка-невидимка.
— Позвоните мне, если убьете его. У меня, как вашего доктора, право узнать все первым.
— Неужели?
— Шучу. Но судьи делают скидку в случае с придурками.
Я вхожу в дом следом за Дэниэлом.
— У меня есть билеты на «В ожидании Годо», [12] — сообщает он мне с видом триумфатора.
— А по поводу погоды я права, — заявляю я. — Передай Дженни и Марку спокойной ночи.
Сейчас
Темнота вползает в окружающий пейзаж. Когда она сгущается, мы вынуждены остановиться. Здесь нет троп, протоптанных тысячами ног, прошагавшими до нас, или хотя бы одной парой ног, тысячи раз прошедшей тут перед нами. Земля девственно нетронутая, и каждый шаг таит в себе потенциальную опасность.
— Будем по очереди стоять на часах. Твои уши и мои глаза — гарантия нашего благополучия.
Лиза устала. Мы обе устали. Усталость впиталась в мои кости, став частью организма, наподобие ноги или уха. Она принадлежит мне, но распоряжается моим телом, диктуя, когда следует отдыхать, спать, зевать. Каждый день меня пронзает мысль, что у меня «конь белый» и что именно болезнь управляет моими действиями, а не моя воля завершить путешествие. Но пока не было ни крови, ни мучительных болей, и страхи отступают, чтобы поджидать в засаде до следующего раза.
Ставлю наши чашки и фляги под дождь, чтобы они наполнились.
— Я буду первая дежурить, — успокаиваю я Лизу.
Она трет кулаками глаза, затем сворачивается клубком между корней деревьев. Я не теряю бдительности. Развлекаюсь тем, что напрягаю мышцы, удерживая напряжение, пока оно само собой не исчезает, затем расслабляю, чтобы кровь снова текла свободно.
Секунды бегут за секундами, протекают минуты, часы тянутся, как закованные в кандалы каторжники. Кругом за деревьями ночь. Она здесь, наблюдает и ждет. В два часа я бужу Лизу. Жаль, что у нас нет собаки. У собаки уши и глаза. Собака всегда начеку, даже когда спит.
— Персик или клубника?
— Персик, — отвечает она, устраиваясь у ствола дерева и наполовину еще пребывая в царстве снов, где обитают чудесные существа.
Я беспокоюсь, как бы она не заснула. Тогда тот, кто устроил взрыв, найдет нас здесь. А мы, спящие, беззащитны, как котята, — хоть голыми руками бери. Опасаюсь, что это будет монстр под человеческой личиной и что мои инстинкты не дадут мне увидеть скрытую истину. Но уже щелкают один за одним выключатели моего сознания, и я погружаюсь в сон. Все тревоги откладываются до пробуждения. Я ложусь на бок, привалившись спиной к толстому древесному стволу, и позволяю погаснуть последним проблескам сознания.