Необыкновенная история о воскресшем помпейце. Сборник сказочных и фантастических произведений

— Тот самый.
Гордый член английского парламента милостиво протянул Марку-Июнию два пальца и произнес довольно правильно по-латыни:
— Позволь познакомиться: я — такой же, как и ты, патриций, только из «туманного Альбиона»; а это — дочь моя…
Помпеец молчаливо ей поклонился.
— Дело вот в чем, — продолжал её отец, — ты знаешь, вероятно, что такое альбомы? Сама по себе мысль недурная — собирать на память в одну книжку предметы, напоминающие дорогих или интересных нам людей. Сперва была мода на письменные альбомы; потом их вытеснили фотографические. Но и те теперь опошлились: нет прислуги, у которой не имелось бы такого альбома! Дочь моя придумала новый род альбомов: все знакомые должны уделять ей по локону волос, и каждый локон, разумеется, снабжается соответственною надписью. До сих пор никто ей не отказывал: всякому лестно попасть в её альбом, если не в собственной персоне, то в частице своей персоны. Надеюсь, что и ты не откажешь ей в такой мелочи?
Марк-Июний не сумел по достоинству оценить лестности сделанного ему предложения.
— Дочь твоя желает надсмеяться надо мною? — про молвил он, окидывая барышню огненно-сумрачным взглядом.
— Спроси его, не было ли у него невесты? — шепнула она отцу, и тот перевел помпейцу её вопрос.
— Может быть, и была… — был ответ.
— Так скажи ему, что я прошу его именем его, покойной невесты.
Услышав просьбу в такой форме, Марк-Июний грустно улыбнулся.
— Да и ножниц ведь нет у нас под рукой, — отговорился он.
Отговорка ни к чему ему не послужила. Ножницы тут же оказались в руках предусмотрительной мисс Честерчиз, и ему ничего не оставалось, как преклонить голову, чтобы дать ей срезать у него клок его черных кудрей.
— I thank you (благодарю вас), — проговорила она, кивнув ему с величественной благодарностью королевы; затем вполголоса заметила отцу, не найдет ли он нужным пригласить теперь обоих — профессора и помпейца — к «Диомеду» на стакан хорошего вина или чашку шоколаду.
— Твоя правда, — согласился тот и передал обоим приглашение дочери.
Приглашение было принято, и все четверо, а за ними и вся остальная компания англичан, двинулись из Мертвого города обратно к выходу, около которого находится гостиница «Диомеда».
После испытанного с самого утра палящего солнечного зноя Марк-Июний с удовольствием вступил в прохладную сень просторной столовой гостиницы. Сам хозяин со своими гарсонами заметался, как угорелые, чтобы достойно принять господина директора раскопок с сопровождавшими его «знатными иностранцами». На столе тотчас появились разные вина, прохладительные напитки, фрукты, печенье.
— А шоколад будет сию минуту, signore direttore, — уверил хозяин, — сию секунду!
Мисс Честерчиз, в ожидании шоколада, ограничилась стаканом лимонада. Поднося стакан к губам, она откинула с лица вуаль. У помпейца, сидевшего наискосок от неё, вырвался такой крик не то радости, не то испуга, что все кругом на него оглянулись. А он не отрывал очарованного взора от молодой англичанки. Черты лица её были, действительно, классически правильны, а вспыхнувший теперь на щеках её нежный румянец сделал ее еще привлекательнее.
— Да не гляди же на нее так, неприлично! — шепнул Марку-Июнию профессор.
— Но ведь это же совсем Лютеция, — пробормотал тот, сам смутившись.
Скарамуцциа счел долгом оправдать своего ученика перед Честерчизами, родителем и дочерью, поразительным сходством последней с покойной невестой помпейца. Причина была столь уважительна, что не вызвала возражений. Красавица-мисс снизошла даже чуть-чуть улыбнуться, а потом, когда ей подали чашку шоколаду, она пила его маленькими глоточками, не поднимая глаз, но в то же время, видимо, прислушиваясь к разговору отца с Марком-Июнием, как бы желая уловить смысл непонятных ей латинских фраз.
Тут за окном застучали колеса и лошадиные подковы.
— Вот и наши экипажи, — объявил один из туристов, выглянувший в окошко, и все разом поднялись с мест.
— Да вы куда отсюда? — спросил, встрепенувшись, Марк-Июний. — В Неаполь же есть железная дорога?
— Нет, мы на Везувий, — отвечал лорд Честерчиз. — До Торре-Аннунциаты мы едем в колясках, а оттуда уже верхом.
— Учитель! — обратился помпеец к профессору. — Поедем и мы тоже с ними!
Глаза его горели таким лихорадочным огнем, что Скарамуцциа покачал головой.
— Уж если подниматься на Везувий, — сказал он, — то по зубчатке от Резины, куда можно проехать прямо по железной дороге.
— А вот подите, потолкуйте с моей упрямицей! — отозвался лорд Честерчиз. — Забила себе в голову ехать туда верхом, во что бы то ни стало…
— А вы, профессор, тоже на Везувий? — вмешалась упрямица.
— Не столько я… — замялся Скарамуцциа.
— Сколько ваш ученик?
— Н-да… А где он, там и я.
— Так что же, милый папа? У нас в коляске есть как раз еще два места…
 Вид на Везувий из Помпеи. 
И вот, они оба, учитель и ученик, сидят уже в коляске Честерчизов: профессор — против отца, а помпеец — против дочери. Хорошо еще, что она закрылась снова своей густой вуалью, из-за которой едва-едва светятся глаза. Но пылкое воображение молодого человека дополняло недостающее, и он готов был верить, что перед ним — его настоящая Лютеция…
Сама мисс Честерчиз, казалось, не обращала уже на него ни малейшего внимания. Когда они въехали в маленький городок Торре-Аннунциата, она, в свою черепаховую лорнетку все время поглядывала по сторонам, чтобы не пропустить ничего замечательного.
— Мистер Скарамуцциа! Посмотрите, что это такое? — спросила она, указывая лорнеткой на какие-то желтые тесемки, целыми рядами развешанные на длинных шестах перед одним домом.
— А макароны.
— Макароны на улице?
— Да, на солнце они лучше всего сушатся; и топка даровая.
— Но помилуйте: на них летит вся пыль от наших экипажей!
— На зубах немножко похрустит, не беда. Здешние макаронные фабрики славятся по всему свету, далее за Океаном. Американцы вписывают их от нас ящиками.
— Поздравляю американцев! Что же до меня, то теперь я ни за что уже не возьму в рот ваших итальянских макарон. Ах, Боже мой! Вот картина-то!
И барышня залилась серебристым смехом. А картина, в самом деле, была преоригинальная: на перекресте двух улиц стояла корова; перед нею сидел на корточках мужчина и доил ее по всем правилам молочного хозяйства, а вокруг столпилось несколько женщин с пустыми жестяными кружками, в ожидании, когда до них дойдет очередь получить свою порцию.
Но вот и станция: коляска остановилась. Надо было пересесть на вперед уже заказанных верховых лошадей и ослов. Нашлось по лошади и для профессора с его учеником. Мисс Честерчиз также дала посадить себя на лошадь. Отец же её предпочел небольшого, предобродушного на вид ослика. Едва лишь он, однако, при помощи проводника, взобрался на спину ослика, как тот задрал хвост и заревел благим матом. Важный всадник побагровел от смущения и досады и принялся немилосердно дубасить ослика своим зонтом, чтобы заставить его замолчать.
— Не бейте его синьор! — предостерег проводник. — Как начнет брыкаться, так вам не усидеть.
Делать нечего, пришлось обождать, пока длинноухий певец постепенно замирающим голосом не окончил своей арии.
— Да неужели нет никакого средства не давать кричать этим животным? — спросил в сердцах лорд профессора.
Тот передал вопрос проводнику по-итальянски.
— Есть-то есть, — отвечал проводник, — но больше для ночного времени, чтобы не мешали людям спать.
— Какое же это средство?
— А к хвосту осла привязывают кирпич.
— Ну?
— Да осел ведь не может кричать, не задрав хвоста кверху.
Скарамуцциа, как уже знают читатели, очень редко улыбался; на этот раз он не мог подавить улыбки. Когда же он перевел слова проводника по-английски, раздался общий хохот; сам лорд Честерчиз кисло усмехнулся.