Место преступления

— Пришел в себя? — грубо прохрипел Агеев и после торопливого кивка хозяина продолжил: — Тогда не теряй драгоценных своих минут. Выкладывай, что вы там, вместе с Крохалевым, провернули с «Универсалом»? И как вам удалось убрать Краснова? И, повторяю, не тяни кота за хвост, врежу еще раз, но — больнее. Слушаю.
Филипп привычно уже включил свой миниатюрный диктофон, поставил его перед Захариковым, а сам сел на стул напротив. Лешка потерянно молчал и хлопал глазами. Филипп стал понимать, почему он именно Лешка, а не Алексей: люди судили по уму. Но, очевидно, не по хватке, иначе бы этот дурак с виду не усидел бы при всех начальниках. А его оставляли, значит, было за что. Вот только за что? Это и собирался понять Агеев, чтобы действовать дальше уверенно. Он помолчал немного, чтобы дать мужику, — какой уж тут парень! — собраться с мыслями. Потом издал хриплый, рыкающий звук горлом, изображавший его крайнее недовольство, и хозяин квартиры вздрогнул. А потом и заговорил…
Как и предполагал уже Агеев, механизм захвата предприятия был прост. И хотя Захариков всячески отвергал какое-либо свое участие в том, что произошло с бывшим владельцем, — Лешка, оказывается, и не знал даже, да и не догадывался, что Борис Борисыч способен пустить себе пулю в висок…
— В какой еще висок? — сердито прохрипел Филя, перебив его.
— В этот… — Лешка ткнул себя пальцем слева, — в левый…
— А ты видел?
— Нет, а…
— А чего на себе показываешь? Знаешь-то от кого, если не видел?
— Так… сам Степан Ананьич и говорил. Что — сюда… — палец Захарикова полез было к виску, но остановился, а в глазах теперь была уже полная растерянность.
— Когда Крохалев говорил тебе об этом? Ну? Отвечай!
— Так… это… вечером, когда…
Краснов, как стало известно Филе, был убит утром.
— Когда — что? — рявкнул Филя.
— Ну, когда он того… выстрелил… в себя…
— А когда он выстрелил? В себя?
— Так… вечером же… восьмого. Точно помню, Степан Ананьич как раз приехал.
Значит, получалось так, что этот «Ананьич» прибыл восьмого вечером, зная уже, что Краснов — застрелился, а тот якобы пустил себе пулю в висок только на следующий день. Интересно бы проверить по протоколам опознания. Но это уже дело не Агеева, а Александра Борисовича Турецкого. Во всяком случае, Лешка, сам того не понимая, выдал «хитрую» игру Крохалева. И на этих показаниях уже можно строить цепь доказательств спланированного заранее убийства.
Вот, пожалуй, и все, осталось только уточнить данные Сороковкина. Но после того, о чем уже рассказал «потомственный», надо понимать, помощник, это было делом техники…
Уходил Филя вежливо, через дверь, естественно, которую сам и открыл, и закрыл, не дожидаясь, когда хозяин квартиры ответит на его «до свиданья», потому что ответить тот не мог… Скорее всего, по понятиям. Он лежал без движения на полу, отправленный туда мастерским нокаутом Агеева. Не навсегда, конечно, на время. Надо же было Филе как-то доигрывать затеянную им игру в крутого бандита? Надо, другого ответа и не было. Правда, уже трое, так или иначе причастных к убийству предпринимателя Краснова, «лицезрели» серую маску грубого «мстителя», сходу пускающего в ход свои чугунные кулаки. Но кто конкретно скрывается под этой маской, надо еще доказывать и доказывать.
Ну что ж, операция «В ночном» фактически закончилась, и пора поворачивать… Что? Оглобли?
Копыта? Домой, к Фросе под теплый бочок. А что делать? Служба такая…
Нет, все было проделано правильно, одного только не учел или, возможно, совершенно случайно упустил из внимания Филипп Агеев. Его видел Сергуня. А эта никчемная, в сущности, личность кое для кого вполне сгодилась бы в качестве кончика той ниточки, потянув за который можно было попытаться, в общем-то, и распутать «серый» клубок. Да и противостояли Филе не Лешка, конечно, и не рыхлый ростовщик, и даже не глупые менты бесславно лишившиеся своего табельного оружия, а настоящий профессионал, как ни противно было Агееву потом в этом признаться…
  
Глава седьмая
 
РАЗБОРКА
 
Полковник Крохалев, привыкший к полному подчинению своей власти, кипел от ярости. Такого на его памяти, а он помнил немало, еще не случалось.
Чтоб за одну ночь, ну, пусть и еще половина вчерашнего дня, пострадали сразу четверо? Да не было никогда в его «епархии» ничего подобного! Опять же, если бы просто пострадали, так и черт с ними, ни минуты не сожалел бы полковник. Но они «прокололись»! Они, эти болваны, не нашли ничего умнее, как сослаться на него! То есть выставить именно его в качестве чуть ли не заказчика убийства того предпринимателя. Был абсолютно уверен Степан Ананьевич, что с делом о самоубийстве давно покончено. Ну, там еще колготится, «шуршит» вдова или, кажется, сестрица покойного, — говорят, ничего себе баба, все при ней! — но это уже несерьезно. Это совсем не вопрос, такое решается без больших усилий. Тем более с бабами, а уж с ними умел обходиться полковник, не при жене будь заявлено. Ох, как взвивается, когда до нее доходят слухи о муже, не брезгающим лично «снимать показания» с отдельных, особо привлекательных свидетельниц.
И вдруг — надо же такое! Это ж хорошо еще, что он оказался с раннего утра в Боброве, алкоголичку-сестру уму-разуму научал, а если б сидел у себя, в присутствии, тогда что? Все бросать и мчаться на выручку этим идиотам? Ну, все облажались, причем разом! Так же не бывает! Однако факты указывали на то, что еще как бывает…
От любого ожидал бы Крохалев такого, прямо надо говорить, элементарного прокола, но только не от Женьки Соркина. Опытный же опер, капитан, — и так дать себя обгадить с ног до головы, понимаешь! А водила его, сержантик желторотый, ничего умней не придумал, как сослаться на указание полковника! Ну, чего с ними после этого делать прикажете? Гнать взашей? А кто работать, бегать будет кто?
Явились под вечер — один другого краше… Женька — как из сортира выбрался, обгадился, что ли, от страха? Ничего, говорит, не помню. Как оружие потерял, сам не знает. Тоже не помнит. Искал — не нашел. Оба искали, и без толку! А Толян его, водила поганый, тот с перепугу, видать, вообще память потерял. Напали на них… А кто, зачем, сами не знают.
Но с огромным трудом сумел восстановить полковник по сбивчивому рассказу водителя утерянных зеленых «Жигулей» приблизительную картину происшедшего с ними. Если только сержант не врал. А как проверить? Потому и пришлось остаться на ночь, у сестрицы, будь она неладна, в доме…
Выполняя его поручение, капитан Соркин, опытный опер, попытался проследить за мелким мужичком, вынырнувшим из Красновского дома, от вдовы, надо понимать. И это почти сразу после того, как она не впустила к себе в дом оперативников из райотдела милиции. Их не пустила! А почему? Да потому, что с мозгами у них не в порядке. Приехали с повторным обыском! Ни бумажкой соответствующей не озаботились, ни формой милицейской! Бабу, что ли, трахать явились? Ну, и сорвали такое важное мероприятие…
Не хотел, да и не должен был, сам «светиться» полковник. Уже разговоры пошли, будто Москва вроде бы занялась этим делом по поводу самоубийства. Да только это — чушь, он бы знал уже, если б там засуетились, есть шурин для таких дел, у которого свои телефонные связи. Да и чем тут, собственно, заниматься-то? Есть главное: медицинское заключение. Есть конкретные свидетели. И вообще, все проделано, как говорится, тип-топ, какие могут быть сомнения? А если сестрице покойника еще чего-то надо, так можно устроить ей… свадьбу с приданым. Чтоб надолго запомнила. Ну, а с вдовушкой молоденькой Крохалев вообще не видел проблем. Два раза шугануть, она и заткнется. Да и выселять ее пора оттуда с ее «короедом», — не дело, чтоб такой добротный особнячок зря без хозяина простаивал. Давно уже приглянулся этот дом полковнику, оставалось самую малость дотянуть, дожать, после чего жизнь пенсионная могла сложиться в самом лучшем виде. Вся семья в сборе. И шурин дорогой — с одного бока будет, и пьяница Наташка — с другого, в случае чего и поучить можно. По-братски. Кнутом и пряником… с большим, как говорится, опытом, для устрашения. Хотя ее уже давно ничего не пугает, стерву этакую.