Избранные произведения

  
М. ХЕРАСКОВ
   
ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА
   
РОССИАДА
 
 
Песнь первая [1]
 
 
 
Пою от варваров Россию свобожденну,
 
Попранну власть татар и гордость низложенну;
 
Движенье древних сил, труды, кроваву брань,
 
России торжество, разрушенну Казань.
 
Из круга сих времен спокойных лет начало,
 
Как светлая заря, в России воссияло.
 
 
 
О ты, витающий превыше светлых звезд,
 
Стихотворенья дух! [2] приди от горних мест,
 
На слабое мое и темное творенье
 
Пролей твои лучи, искусство, озаренье!
 
 
 
Отверзи, вечность! мне селений тех врата, [3]
 
Где вся отвержена земная суета,
 
Где души праведных награду обретают,
 
Где славу, где венцы тщетою почитают;
 
Перед усыпанным звездами алтарем,
 
Где рядом предстоит последний раб с царем;
 
Где бедный нищету, несчастный скорбь забудет,
 
Где каждый человек другому равен будет.
 
Откройся, вечность, мне, да лирою моей
 
Вниманье привлеку народов и царей.
 
Завеса поднялась!.. Сияют пред очами
 
Герои, светлыми увенчанны лучами.
 
От них кровавая казанская луна
 
Низвергнута во мрак и славы лишена.
 
О вы, ликующи теперь в местах небесных,
 
Во прежних видах мне явитеся телесных!
 
 
 
Еще восточную России древней часть
 
Заволжских наглых орд [4] обременяла власть;
 
На наших пленниках гремели там оковы,
 
Кипели мятежи, росли злодейства новы;
 
Простерся бледный страх по селам и градам,
 
Летало зло за злом, беды вослед бедам;
 
Курений алтари во храмах не имели,
 
Умолкло пение, лишь бури там шумели;
 
Без действа в поле плуг под тернами лежал,
 
И пастырь в темный лес от стада убежал.
 
Когда светило дня к полуночи взирало,
 
Стенящу, страждущу Россию обретало.
 
В ее объятиях рожденная Казань
 
Из томных рук ее брала позорну дань;
 
Сей град, российскими врагами соруженный,
 
На полночь гордою горою возвышенный,
 
Подняв главу свою, при двух реках стоит, [5]
 
Отколе на брега шумящей Волги зрит.
 
Под тению лесов, меж пестрыми цветами
 
Поставлен Батыем ко северу вратами,
 
Чрез кои в сердце он России выбегал,
 
Селенья пустошил и грады пожигал.
 
С вершины видя гор убийства и пожары,
 
Где жили древние российские болгары,
 
Разженны верою к закону своему,
 
Казань, поверженна в магометанску тьму,
 
В слезах на синий дым, на заревы взирала
 
И руки чрез поля в Россию простирала;
 
Просила помощи и света от князей,
 
Когда злочестие [6] простерло мраки в ней.
 
Подвигнуты к странам природным сожаленьем,
 
Народа своего бедами и томленьем,
 
На части полночь [7] всю расторгшие князья
 
Смиряли наглых орд, во бранях кровь лия.
 
 
 
Но как российские Ираклы ни сражались,
 
Главы у гидры злой всечасно вновь рождались,
 
И, жалы отрастив в глухих местах свои,
 
Вползали паки в грудь России те змеи.
 
Драконова глава лежала сокрушенна,
 
Но древня злоба в нем была не потушенна;
 
Под пеплом крылся огнь и часто возгорал,
 
Во смутны россов дни он силы собирал;
 
Неукротимых орд воскресла власть попранна
 
Во время юности второго Иоанна.
 
Сей деда храброго венчанный славой внук
 
Едва не выпустил Казань из слабых рук;
 
Смутился дух его несчастливым походом,
 
Где он начальствовал в войне прошедшим годом,
 
Где сам Борей воздвиг противу россов брань,
 
Крилами мерзлыми от них закрыв Казань;
 
Он мрачной тучею и бурями увился,
 
Подобен грозному страшилищу явился,
 
В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл,
 
Крутился между гор, он рвал, шумел, валил,
 
И, волжские струи на тучны двигнув бреги,
 
Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги;
 
Их пламенная кровь не стала россов греть,
 
Дабы в наставший год жарчее воскипеть.
 
 
 
В то время юный царь в столицу уклонился,
 
Где вместо гласа труб забавами пленился.
 
О ты, на небесах живущий в тишине!
 
Прости, великий царь, мою отважность мне,
 
Что утро дней твоих во тьме дерзну представить,
 
Пресветлый полдень твой громчае буду славить;
 
Велик, что бурю ты вкруг царства укротил,
 
Но больше, что страстям душевным воспретил.
 
 
 
Увидев, что Москва, оставив меч, уснула,
 
Трепещуща луна из облак проглянула;
 
Храняща ненависть недремлющи глаза
 
От Волги поднялась как страшная гроза;
 
Орда, нарушив мир, оковы разрывала
 
И, злобой движима, мутилась, бунтовала,
 
И стала воздымать главу и рамена,
 
Россию утеснить, как в прежни времена.
 
Сей страшный исполин в российски грады входит,
 
Убийства, грабежи, насильства производит;
 
Рукою меч несет, другой звучащу цепь,
 
Валятся стены вкруг, томится лес и степь.
 
Уже велением коварныя Сумбеки [8]
 
В Казани полились российской крови реки;
 
И, пламенник нося, неукротимо зло
 
Посады в ярости московские пожгло;
 
В жилища христиан с кинжалом казнь вступила,
 
И кровь страдальческа на небо возопила;
 
Там плач, уныние, сиротствующих стон;
 
Но их отечество сей вопль вменяло в сон. [9]
 
 
 
Алчба, прикованна корыстей к колеснице, [10]
 
В российской сеяла страдание столице.
 
О благе собственном вельможи где рачат,
 
Там чувства жалости надолго замолчат.
 
Москва, разимая погибелию внешной,
 
От скорбей внутренних явилась безутешной.
 
 
 
Сокрылась истина на время от царя;
 
Лукавство, честь поправ, на собственность воззря,
 
В лице усердия в чертогах появилось,
 
Вошло, и день от дня сильняе становилось.
 
 
 
Там лесть представилась в притворной красоте,
 
Котора во своей природной наготе
 
Мрачна как ночь, робка, покорна, тороплива,
 
Пред сильными низка, пред низким горделива,
 
Лежащая у ног владетелей земных,
 
Дабы служити им ко преткновенью их.
 
Сия, природну желчь преобратив во сладость,
 
В забавы вовлекла неосторожну младость;
 
Вельможи, выгоде ревнующи своей,
 
Соединилися, к стыду державы, с ней;
 
И лесть надежные подпоры получила,
 
От царского лица невинность отлучила.
 
Гонима, истина, стрелами клеветы,
 
Что делала тогда? В пещеры скрылась ты!
 
 
 
Во смутны времена еще вельможи были,
 
Которы искренно отечество любили;
 
Соблазны счастия они пренебрегли,
 
При явной гибели не плакать не могли;
 
Священным двигнуты и долгом, и законом,
 
Стенать и сетовать дерзали перед троном;
 
Пороков торжество, попранну правду зря,
 
От лести ограждать осмелились царя.
 
Вельможи в сединах монарха окружают,
 
Их слезы общую напасть изображают;
 
Потупленны главы, их взоры, их сердца,
 
Казалося, туман простерли вкруг венца;
 
На смутных их челах сияет добродетель,
 
В которых свой позор прочесть бы мог владетель.
 
Дух бодрости в тебе, вещают, воздремал!
 
Но царь, то зная сам, их плачу не внимал.
 
 
 
Уныл престольный град, Москва главу склонила,
 
Печаль ее лицо, как ночь, приосенила;
 
Вселилась в сердце грусть и жалоба в уста,
 
Тоскуют вкруг нее прекрасные места;
 
Унынье, растрепав власы, по граду ходит,
 
Потупив очи вниз, в отчаянье приводит,
 
Биет себя во грудь, реками слезы льет;
 
На стогнах торжества, в домах отрады нет;
 
В дубравах стон и плач, печаль в долинах злачных;
 
Во граде скопища, не слышно песней брачных;
 
Всё в ризу облеклось тоски и сиротства,
 
Единый слышен вопль во храмах божества.
 
Грызомая внутри болезнью всеминутной,
 
Казалася Москва воде подобна мутной,
 
Которая, лишась движенья и прохлад,
 
Тускнеет, портится и зарождает яд.
 
Народ отчаянный, гонимый, утомленный,
 
Как будто в Этне огнь внезапно воспаленный,
 
Лесистые холмы, густые древеса
 
С поверхности горы бросает в небеса.
 
 
 
Народ возволновал!.. Тогда, при буйстве яром,
 
От искры наглый бунт [11] великим стал пожаром;
 
По стогнам разлился, на торжищах горит,
 
И заревы Москва плачевных следствий зрит.
 
Противу злых вельмож мятежники восстали,
 
Которы строгости царевы подгнетали,
 
Которы душу в нем старались возмущать,
 
Дабы при буре сей Россию расхищать.
 
Два князя Глинские смятенья жертвой были,
 
Единого из них мятежники убили,
 
Другой пронырствами от них спастись умел
 
И новой бурею от трона восшумел.
 
Простерся мщенья мрак над светлым царским домом,
 
Непримирима власть вооружилась громом,
 
Разила тех мужей, разила те места,
 
Где правда отверзать осмелилась уста;
 
Поборники забав награды получали,
 
А верные сыны, восплакав, замолчали.
 
 
 
Россия, прежнюю утратив красоту
 
И видя вкруг себя раздор и пустоту,
 
Везде уныние, болезнь в груди столицы,
 
Набегом дерзких орд отторженны границы,
 
Под сенью роскошей колеблющийся трон,
 
В чужом владении Двину, Днепр, Волгу, Дон
 
И приближение встречая вечной ночи, —
 
Возносит к небесам заплаканные очи,
 
Возносит рамена к небесному отцу,
 
Колена преклонив, прибегла ко творцу;
 
Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,
 
Рукою показав Москву окровавленну,
 
Другою — вкруг нее слиянно море зла;
 
Взрыдала, и рещи ни слова не могла.
 
 
 
На радужных зарях превыше звезд седящий,
 
Во бурях слышимый, в перунах бог гремящий,
 
Пред коим солнечный подобен тени свет,
 
В ком движутся миры, кем всё в мирах живет,
 
Который с небеси на всех равно взирает,
 
Прощает, милует, покоит и карает,
 
Царь пламени и вод, — познал России глас;
 
И, славы чад своих последний видя час,
 
Дни горести ее в единый миг исчислил;
 
Он руку помощи простерти к ней помыслил.
 
Светлее стали вдруг над нею небеса,
 
Живительная к ней пустилася роса,
 
Ее печальну грудь и взоры окропила,
 
Мгновенно томную Россию подкрепила;
 
Одела полночь вкруг румяная заря,
 
На землю ангели, в кристальну дверь смотря,
 
Составили из лир небесну гармонию
 
И пели благодать, венчающу Россию.
 
 
 
Тогда единому из праведных мужей,
 
Живущих в лепоте божественных лучей,
 
Господнему лицу во славе предстоящих
 
И в лике ангелов хвалу его гласящих,
 
Всевышний рек: «Гряди к потомку твоему,
 
Дай видеть свет во тьме, подай совет ему;
 
В лице отечества явися Иоанну,
 
Да узрит он в тебе Россию всю попранну!..»
 
 
 
Скорей, чем солнца луч, текущего в эфир,
 
Летящий средь миров, как веющий зефир,
 
Небесный муж в страну полночную нисходит,
 
Блистательну черту по воздуху проводит;
 
Закрытый облаком, вступает в царский дом,
 
Где смутным Иоанн лежал объятый сном;
 
С пришествием его чертоги озарились,
 
Весь град затрепетал, пороки в мрак сокрылись.
 
Является царю сия святая тень
 
Во образе таком, в каком была в той день,
 
В который, в мире сем оставив зрак телесный,
 
Взлетела, восстенав, во светлый дом небесный;
 
Потупленна глава, лежаща на плечах,
 
Печальное лицо, померклый свет в очах,
 
Мечом пронзенна грудь, с одежды кровь текуща, —
 
Трепещущая тень, с молчанием грядуща,
 
И спящего царя во ужас привела,
 
Приблизилась к нему и так ему рекла:
 
 
 
«Ты спишь, беспечный царь, покоем услажденный,
 
Весельем упоен, к победам в свет рожденный;
 
Венец, отечество, законы позабыл,
 
Возненавидел труд, забавы возлюбил;
 
На лоне праздности лежит твоя корона,
 
Не видно верных слуг; ликует лесть у трона.
 
Ты зришься тигром быть, лежащим на цветах;
 
А мы, живущие в превыспренних местах,
 
Мы в общей гибели участие приемлем,
 
Рабов твоих слова в селеньях горних внемлем.
 
«Ты властен всё творить», — тебе вещает лесть;
 
«Ты раб отечества», — вещают долг и честь;
 
Но гласа истины ты в гордости не внемлешь,
 
Ты гонишь искренность, безбожну ложь объемлешь.
 
Мы, князи сей страны и прадеды твои,
 
Мы плачем, взор склонив в обители сии,
 
Для вечных радостей на небо восхищенны,
 
Тобой и в райских мы селеньях возмущенны;
 
О россах стонем мы, мы стонем о тебе;
 
Опомнись! нашу скорбь представь, представь себе;
 
О царстве, о себе, о славе ты помысли,
 
И избиенных нас злодеями исчисли».
 
 
 
Отверзлось небо вдруг вздремавшего очам,
 
И видит Иоанн печальных предков там,
 
Которы кровию своею увенчались,
 
Но в прежнем образе очам его являлись:
 
Батыев меч во грудь Олегову вонзен;
 
Георгий, брат его, лежит окровавлен; [12]
 
Несчастный Феогност [13] оковы тяжки носит,
 
Отмщения ордам за смерть и раны просит;
 
Склонив главы свои, стонают князи те,
 
Которы мучимы в их были животе.
 
Там видится закон, попранный, униженный,
 
Лиющий токи слез и мраком окруженный;
 
Погасшим кажется князей российских род;
 
Вельможи плачущи, в унынии народ;
 
Там лица бледные в крови изображенны,
 
Которы в жизни их ордами пораженны;
 
Он видит сродников и предков зрит своих,
 
Их муки, их тоску, глубоки раны их.
 
 
 
И тень рекла ему: «Отшед в мученье многом,
 
Роптая на тебя, сии стоят пред богом;
 
Последний убиен злодейскою рукой
 
Твой предок Александр [14], я, бывший князь Тверской,
 
Пришел с верхов небес от сна тебя восставить,
 
Твой разум просветить, отечество избавить;
 
Зри язвы ты мои, в очах тоску и мрак,
 
Се точный при тебе страны российской зрак!
 
Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны,
 
И селы вобрази и грады разрушенны;
 
Днесь тот же самый меч, которым я ражен,
 
И тою же рукой России в грудь вонзен,
 
Лиется кровь ее!.. Омытый кровью сею,
 
Забыл, что бога ты имеешь судиею;
 
Вопль каждого раба, страдание и стон,
 
Взлетев на небеса, текут пред божий трон;
 
Ты подданным за зло ответствовать не чаешь,
 
Но господу за их печали отвечаешь.
 
Вздремавшую в тебе премудрость воскреси,
 
Отечество, народ, себя от зла спаси;
 
Будь пастырь, будь герой, тебя твой бог возлюбит;
 
Потомство поздное хвалы тебе вострубит.
 
Не мешкай! возгреми! рази! так бог велел…»
 
 
 
Вещал, и далее вещати не хотел.
 
Чертог небесными лучами озарился,
 
Во славе Александр в дом божий водворился.
 
Смущенный Иоанн не зрит его во мгле;
 
Страх в сердце ощутил, печали на челе;
 
Мечта сокрылася, виденье отлетело,
 
Но в царску мысль свой лик глубоко впечатлело
 
И сна приятного царю не отдает;
 
С печального одра он смутен восстает,
 
Кидает грозные ко предстоящим очи.
 
Как странник во степи среди глубокой ночи,
 
Послыша вкруг себя шипение змиев,
 
К убежищу нигде надежды не имев,
 
Не знает, где ступить и где искать спасенья,
 
При каждом шаге он боится угрызенья, ―
 
Таков был Иоанн, напомнив страшный сон;
 
Казалось, мерзку лесть познал внезапно он,
 
Страшится он льстецов, им ввериться не смеет.
 
Несчастен царь, когда он друга не имеет;
 
Но в действо тайное хотенье произвесть,
 
Велел в чертог к себе Адашева привесть [15].
 
 
 
Сей муж, разумный муж, в его цветущи лета,
 
Казался при дворе как некая планета,
 
Вступающа в свой путь от незнакомых мест
 
И редко зримая среди горящих звезд.
 
Придворные его с досадой угнетали,
 
Но внутренно его сердцами почитали.
 
Ада́шев счастия обманы презирал,
 
Мирские пышности ногами попирал;
 
Лукавству был врагом, ласкательством гнушался;
 
Величеством души, не саном украшался;
 
Превыше был страстей и честностию полн.
 
Как камень посреде кипящих бурных волн,
 
Борея не боясь, стоит неколебимо,
 
И волны, о него бияся, идут мимо, —
 
Адашев тако тверд среди развратов был,
 
От мира удален, отечество любил;
 
Спокойно в дом вступил, где грозный жил владетель.
 
Страшится ли чего прямая добродетель!
 
Храняща лесть еще под стражей царский двор,
 
Увидя правду в нем, потупила свой взор;
 
Отчаянна, бледна и завистью грызома,
 
Испытывает всё, ждет солнца, туч и грома.
 
Предстал почтенный муж, и честность купно с ним;
 
Так в мраке иногда бывает ангел зрим!
 
В объятиях своих Адашева имея,
 
Со подданным монарх беседует, краснея:
 
«Тебе, — в слезах он рек, — я сердце отворю;
 
Ты честен, можешь ли не быти друг царю?
 
Каков в пустыне был, будь верен перед троном».
 
 
 
Тогда о страшном сне поведав с горьким стоном,
 
«Мой бог меня смирил, — он с важным видом рек, —
 
Я в нынешней ночи стал новый человек;
 
Стыжусь, что я благих советов уклонился…»
 
Восплакал Иоанн и праведным явился.
 
Как матерь верный сын отечество любя,
 
Адашев чаял зреть на небесах себя;
 
На лесть взирающий, вкруг трона соплетенну,
 
Оплакивал сей муж Россию угнетенну;
 
В восторге рек царю: «Благословенный сон!
 
Верь, верь мне, государь, что богом послан он;
 
Внемли отечества, внемли невинных стону,
 
На сердце ты носи, не на главе корону.
 
Что пользы подданным, что есть у них цари,
 
Коль страждет весь народ, попранны алтари,
 
Злодейство бодрствует, а правда угнетенна;
 
Не царь порфирою, порфира им почтенна!
 
Довольно презирал ты сам себя и нас;
 
Настал теперь твоей и нашей славы час!»
 
 
 
Глаголам истины внимающий владетель
 
Увидел с небеси сходящу добродетель:
 
Как ангел, явльшийся Израилю в ночи, [16]
 
Имела вкруг главы блистательны лучи;
 
«Се верный друг тебе!» — монарху говорила,
 
И лик Адашева сияньем озарила.
 
Увидел царь ее в его челе черты
 
И так воззвал к нему: «Будь мой сотрудник ты;
 
Мне нужен разум твой, совет, твоя услуга.
 
Всех паче благ царю искати должно друга.
 
Вещай мне истину, ее нам грозен вид,
 
Но вид сей от корон и тронов гонит стыд;
 
Гони сей стыд, гони, и строгим мне советом
 
Яви стези идти премудрости за светом!»
 
 
 
Адашев, чувствуя, коль хитро может лесть
 
От истины отвлечь, царя в обман привесть,
 
Вещал: «От наших душ соблазны да отгоним,
 
Себя от здешних стен и праздности уклоним;
 
Небесной мудрости приобрести руно [17]
 
Уединение научит нас одно;
 
Премудрость гордости и лести убегает,
 
Мирскую суету она пренебрегает,
 
Среди развратностей гражданских не живет,
 
В пещерах и лесах ее находит свет;
 
Где нет тщеславия, ни льсти, ни дум смущенных,
 
Пойдем ее искать в обителях священных,
 
Отколе чистый дух взлетает к небесам;
 
О царь мой! избери сию обитель сам;
 
Россия сил еще последних не лишенна,
 
Любовь к отечеству не вовсе потушенна;
 
Вели собрать совет, на истину воззри
 
И нечестивости советы разори:
 
Увидишь славу ты парящу пред собою;
 
Мы ради кровь пролить, теперь готовы к бою.
 
Господь, Россия вся и весь пространный свет
 
Ко славе, царь, тебя от праздности зовет!»
 
 
 
Есть место на земном лице сооруженно,
 
Сподвижником святых отшельцев освященно;
 
Угодники, оттоль восшед на небеса,
 
Оставили свои нетленны телеса,
 
Которые, прияв усердное моленье,
 
Даруют мир, покой, скорбящим исцеленье.
 
Угодник Сергий ту обитель основал, [18]
 
Он в малой хижине великий труд скрывал;
 
Небесным житием сии места прославил
 
И богу там алтарь триличному поставил; [19]
 
Увидя стены вкруг и храмов красоту,
 
Возможно городом почесть пустыню ту;
 
В обитель божию сокровища внесенны
 
Являют души к ней усердием возженны;
 
Там холм потоком вод целебных напоен,
 
Который Сергием из камня источен;
 
Развесисты древа пригорок осеняют [20]
 
И храмов на главы вершины преклоняют.
 
То зданье к святости затем приобщено,
 
Что славы древних лет хранит залог оно:
 
Герои кистью тут живой изображенны,
 
Которыми враги России низложенны;
 
Там виден Святослав, [21] седящий на земли,
 
Ядущий хлеб сухой и в поте, и в пыли;
 
Он зрится будто бы простой меж ратных воин,
 
Но древним предпочтен Атридам быть достоин.
 
Владимир [22] меч и пальм носящ изображен,
 
Стоит трофеями и светом окружен;
 
У ног его лежит поверженна химера [23];
 
Со славой съединясь, его венчает вера.
 
Там лавры Ярослав [24] имеет на главе;
 
Донской [25] блистает здесь; там Невский на Неве;
 
Там лик великого представлен Иоанна, [26]
 
Цесарской первого короною венчанна;
 
Победы, торжества, блистания венца
 
К делам великим огнь внушают во сердца;
 
Для сих причин в сей храм, ко славе предизбранна,
 
Адашев убедил склониться Иоанна.
 
 
 
Еще не скрылося в волнах светило дни,
 
Достигли мирного убежища они.
 
Сопутницей своей имея добродетель,
 
Как будто видел рай в обители владетель:
 
Во славе зрится бог, присутствующий там!
 
С священным ужасом вступил в господний храм;
 
Он ведал, что душа, на небо вознесенна,
 
От тела своего врачебна и нетленна,
 
Творила многие и ныне чудеса,
 
И то сказать могла, что кроют небеса;
 
Приходит к Сергию, мольбы ему приносит,
 
Всевышней помощи против Казани просит,
 
Вещая: «Муж святый! ты Дмитрию помог
 
Татарския луны сломить кичливый рог,
 
И мне ты помоги, дерзнув против Казани,
 
Россию оправдать во предлежащей брани;
 
Мое отечество, о Сергий! и твое…
 
Возносит пред тебя моление сие!»
 
Молитва в воздухе как дым не исчезает,
 
Но будто молния небесный свод пронзает,
 
На радужных она возносится крылах:
 
Молитву искренну читает бог в сердцах;
 
Она небесный свод и звезды сквозь преходит,
 
В умильность ангелов, геенну в страх приводит.
 
Мольбы его как гром пред богом раздались,
 
Проснулася Москва, ордынцы потряслись!
 
 
 
В сию достойную внимания годину
 
Измеривал творец двух царств земных судьбину:
 
Российский до небес возвысился венец,
 
Ордынской гордости означился конец;
 
Но победительным народам и державе
 
Препятства предлежать в гремящей будут славе.
 
Рассеется орда, угаснет их престол,
 
Но россам наперед устроит много зол.
 
 
 
Тогда господнее изрек определенье
 
Орган небесных тайн в священном исступленье,
 
Трепещущ, духом полн, служащий алтарю,
 
Душ пастырь возвестил пророчества царю:
 
«О царь! сплетаются тебе венцы лавровы,
 
Я вижу новый трон, короны вижу новы!
 
Но царства покорить и славу обрести,
 
Ты должен многие страданья пренести.
 
Гряди, и буди тверд!..» Слова произнеслися
 
И гласом песненным по сводам раздалися.
 
В душе монарх тогда спокойство ощутил
 
И паки шествие ко граду обратил.
 
Адашев к славе огнь в царе усугубляет,
 
Написанных князей в предсении являет.
 
«Се Рюрик, предок твой, — вещает он царю, —
 
Троянску отрасль в нем и Августову зрю [27];
 
Он, силы подкрепив колеблемой державы,
 
Потомкам начертал бессмертный образ славы.
 
Се Ольга [28] мудрая, казняща Искорест,
 
Лучи вокруг главы, в руках имеет крест;
 
Коль свято царствует полночною страною!
 
Жена прославилась правленьем и войною!
 
Се праотцы твои! Взгляни на них, взгляни:
 
Ты видишь славу их! колена преклони.
 
Здесь кисть учение твое изобразует…»
 
И деда царского Адашев указует,
 
Который внутрь и вне спокоил царств раздор;
 
Но, кажется, к царю суровый мечет взор
 
И внука праздностью на троне укоряет.
 
 
 
Краснея, Иоанн на лик его взирает,
 
Ток слезный от стыда из глаз его течет,
 
«Начнем, начнем войну!» — Адашеву речет.
 
И се парящая в кругах эфирных слава
 
Гласит: «Готовься цвесть, Российская держава!»
 
Благочестивый дух царя в Казань ведет;
 
Престольный град его с гремящим плеском ждет.
 
Всевышний на него склонил свою зеницу,
 
И царь торжественно вступил в свою столицу;
 
Окрестности ее внезапно процвели,
 
Во сретенье ему, казалось, рощи шли;
 
Суровостью времен веселость умерщвленна
 
В долинах и лесах явилась оживленна;
 
Как будто бы струи прешедый чермных вод, [29]
 
Ликует на холмах толпящийся народ;
 
Подъемлет высоко Москва верхи златые,
 
И храмы пением наполнились святые;
 
Любовью видит царь возженные сердца,
 
Зрит в подданных детей, они в царе — отца;
 
На лицах радости, в очах увеселенье,
 
И духом сладкое вкушает умиленье.
 
 
 
Коль царь всевышню власть нечестием гневит,
 
Натура вся тогда приемлет смутный вид;
 
Но если под венцом сияет добродетель,
 
Ликует весь народ, натура и владетель.
 
Казалось, Иоанн вновь царство приобрел;
 
Избранной думе быть в чертоги повелел; [30]
 
Доныне стольный град стенящий, утружденный
 
Явился, будто бы осады свобожденный. [31]