Соблазн зла

От рабов требуется при этом не только слепое подчинение «мудрому» и «гениальному» водительству, но и непрерывное выражение восторга и преклонения, постоянное восхваление жертвою своего палача, непрестанное воскурение фимиама перед «великим», «любимым», «единственным»…
А ведь родилось и выросло это чудовищное исчадие ада из подлинного и искреннего стремления тысяч и тысяч людей к истине, добру, справедливости и свободе, из вековой жажды народных масс к «правде» и «воле»!
Об одном только забыли — о самом главном: решили построить величественное здание земного счастья и благополучия без Бога. Возвестили «правду»— и опутали народ и себя такой паутиной лжи, что от «правды» остались разве лишь миллионы листов газеты, самое название которой так резко расходится с ее содержанием. Провозгласили торжество «добра» — и задыхаются от бесовской злобы, заливая землю потоками крови, стремясь заглушить стоны истязаемых. Декларировали «свободу» — и установили такую кабалу, что самые мрачные страницы в истории человечества кажутся просветами по сравнению с жуткой действительностью, царящею под знаком «солнечной» конституции…
«Если Бога нет, то все позволено», — провидел Достоевский. А соблазн зла и заключаемся как-раз в искажении Истины, Добра и Свободы через их отрыв от своего божественного источника, от Бога, Который прежде всего Любовь. И завет апостола: «пусть языком твоим говорят ангелы, но если в словах твоих не будет любви, то они будут медью звенящей и кимвалом бряцающим» — этот завет встает перед миром, как единственное мерило истины и лжи, добра и зла, свободы и рабства.
* * *
Распространенное представление, что политические и социальные движения, выносимые наверх девятым валом революционных бурь, оказываются победителями только потому, что обращаются они к инстинктам масс, в основе своей неверно. Победа «великих» по историческому значению своему революций обусловливается в первую очередь тем, что неистребимы в человеке и стремление к истине, и напряженное желание осуществить какую-то правду на земле, и постоянное искание добра, свободы и высшей справедливости.
Не инстинкты, а высокие и идеальные порывы являются двигателями человеческих масс в исторические моменты их бытия и развития, и, если нарушенная правда становится ложью, искаженное, лишенное божественного огня добро претворяется в свое отрицание и в свою противоположность, а извращенная свобода вырождается в разгул или в рабство, — то это внутренний порок всякой диалектики «от лукавого».
Поэтому и могла родиться поэма Александра Блока «Двенадцать». Поэтому и историческая действительность, нами наблюдаемая, представляется как бы непрерывной цепью отпадений человека от своего Творца, поруганием Его творения, конечным торжеством и владычеством зла.
Мы знаем, что это очевидное явление есть нечто временное; что стоит только сбросить с себя ярмо греха и последовать за Спасителем, как мы почувствуем себя так же радостно и безмятежно, как первый человек до грехопадения:
 
 
«С души, как бремя скатится:
 
Сомненья далеко—
 
И верится, и плачется,
 
И так легко, легко!..»
 
 
Мы знаем, что неразрушимо и бессмертно по естеству своему христианское общество, пока оно остается — не по имени только — христианским.
Да, все это знаем мы давно. И не потому ли эти мысли неизбежно наталкиваются на глухое сопротивление окружающей среды, и людская масса воспринимает, в обстановке мирской суеты, слова о Правде и Добре, как что-то «избитое», «ненужное», «скучное», «назойливое» и «уже надоевшее»?И не лежит ли прелесть зла отчасти в «новизне» и «оригинальности» взрощенных им систем и учений?
Всеми сознается необходимость политического, хозяйственного и социального оздоровления человечества, потрясаемого одним кризисом за другим; живо и болезненно ощущается потребность в культурном, т. е. духовном, обновлении. Но если не только христианство, а и другие великие религии — особенно, буддизм — оказываются несовместимыми с доктринами мира сего, сулящими человечеству спасение и благополучие вне Бога, то жизненный стиль современности выражается почти исключительно «экономическим материализмом». При всей своей философской несостоятельности, он на практике определяет собою одинаково и социалистические и капиталистические формы человеческого общежития, стремится свести весь смысл божественного мироздания к категориям хозяйственных отношений. Человек превращается, по меткому сравнению проф. Успенского, в двухмерное плоское существо, способное двигаться лишь по двум плоскостям — производства и потребления. Господствующим становится тип полуавтомата-робота, бездуховного и безкультурного.
Элементарная в своей предельной пошлости формула: «Единственными двигателями исторического развития и прогресса являются голод и половое чувство», — не только духовно убога, но и «научно» несостоятельна, ложна. И, однако, не составляет ли она, начиная от грубо-циничных материалистических течений и кончая утонченными в своей «эстетичности» модными вещаниями, основного содержания теорий, учений и просто жизнеощущения современности, в своем отрыве от божественного источника всего сущего особенно легко поддающихся «прелести зла»?
* * *
Построить братство людей, а — тем более — братство народов на категориях производства и потребления, на «социологических» факторах голода и полового чувства или на «хартиях» политического рационализма и утилитаризма — мыслимо, может быть, теоретически, но на деле невозможно, неосуществимо. Прекращение войн, и международных и гражданских, — задача политически, социалогически и экономически неразрешимая. Ни одна политическая, хозяйственная или социальная система, как ни один государственный строй, не являются сами по себе воплощением начал истины, добра и свободы. Без религиозной основы, оторванные от Бога и Правды Божьей, они неизбежно становятся — в той или иной степени — носителями неправды, зла и насилия.
Но как объяснить современному человеку, не желающему видеть смысл всего происходящего, что без глубокого, внутреннего, религиозно-нравственного возрождения все мечты о «земном рае», все самые «прекрасные» хартии и декларации — пустые слова, плоть, лишенная жизни и духа.
«Мыслят устроиться справедливо», говорит старец Зосима в романе «Братья Карамазовы»: «но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг-друга даже до последних двух человек на земле».
И, наконец, основное и больное для нас; как помочь родному народу, после пережитого им лихолетья, выйти на путь духовного воскресения, как заставить широкие круги его интеллигенций понять, что вне Святой Руси, вне христианства, вне Православия нет и не будет России, той духовно великой и душевно прекрасной России, культура которой по яркости и многогранности, по внешнему и внутреннему богатству едва ли знает что-нибудь равное себе в этом мире?
Где найти силу убеждения и дар пророка, чтобы «глаголом жечь сердца людей» и заставить их проникнуться пламенной любовью к той православной Руси, что
 
 
«Поддалась лихому подговору,
 
отдалась разбойнику и вору,
 
подожгла посады и хлеба,
 
разорила древнее жилище —
 
и пошла — поруганной и нищей
 
и рабой последнего раба»?
 
 
Невольно вспоминаются замечательные строки своеобразного и гениального русского мыслителя В. В. Розанова:
«Потому так упорно каждая Церковь противится слиянию с которой-нибудь другой, что в сущности не в догматах только, но во всем своем внутреннем сложении, в каждой черте своего характера, она есть нечто глубоко своеобразное и совершенно особеннее от прочих Церквей. И это потому, что жизнь, которая бьется в них, бьется в каждой по особому типу.