Факультет кругосветного путешествия
Миша закрыл глаза — было противно.
2
Майор Паволайнен говорить по-русски не хотел. Он сидел, маленький и квадратный, за своим большим квадратным столом, и лысина его от сознания своей значительности сверкала ярче золота на мундире. Ведь это была лысина самого коменданта Териок.
Волков изъяснялся на безошибочном немецком языке, настолько безошибочном, что майору становилось не по себе. Кто этот молодой немец и зачем он делает вид, что он — советский студент. Почему он говорит так обстоятельно.
Ваня уже давно кончил говорить, а майор все еще не произнес ни слова. Он мечтательно ощупывал булку и колбасу и внимательно смотрел в левый угол потолка.
Потом вдруг взглянул в упор на Ваню и спросил:
— Сколько в Ленинграде членов общества воздушной войны?
— Я не понимаю… — начал Ваня, но майор поднял руку ладонью вперед и заявил: «В Гельсингфорсе поймете». Потом встал и ушел. Было слышно, как в соседней комнате звенел телефон, и майор лаял в него что-то несуразное.
3
— Ничего, Мишенька, попадаем мы с тобою в столицу Финляндской республики. Там есть наше полпредство — значит, все в порядке. Мы туда позвоним, и нас сразу выпустят. Правда, пропустим денька два, зато занимательно. В Гельсингфорсе есть хороший зоологический сад на каком-то острове.
Но ни вкрадчивость голоса, ни зоологический сад не помогали, — Рубец мрачно молчал в своем углу купе.
Стены раскачивались и постукивали. В окне бежали через белую ночь стройные ряды сосен и беспорядочные горы камней. На белом потолке сиял газовый фонарь, под ним, на круглом скате крыши, четкими красными буквами на эмали блестели три надписи: финская, шведская и русская: «Не плевать на пол».
Плюнуть очень хотелось, но только не на пол, а вообще, на все на свете. С этим неисполненным желанием оба уснули.
4
Гельсингфорсский вокзал напоминает марсианскую фабрику: высокая бетонная башня с узкой трещиной многосаженного окна, волнистая крыша и безногие великаны с гранеными фонарями в руках.
Слева дом, золотые буквы: отель «Фенния». Больше путешественники ничего не успели заметить. Ждавший их автомобиль был совершенно закрытый, вроде санитарного.
Он долго шел по улицам, иногда внезапно останавливаясь. Были слышны нетерпеливые голоса автомобилей и резкий двузвучный свист трамвая. Внутри горел свет и на белой стенке висел плакат, изображавший спасение утопающих.
Ваня не выспался и с трудом удерживал глаза открытыми. Рубец сидел совершенно безучастно, думать было лень, а сердиться надоело. Он мирно ковырял краску на стенке.
В канцелярии тюрьмы сняли оттиски пальцев. Здесь тоже говорили по-русски. Были очень любезны, но звонить в полпредство не захотели. Не сомневались, что недоразумение, и утешали: все своевременно выяснится.
Прошлой осенью один русский чудак купался и нагишом попал в Финляндию. На днях выпустили и даже дали взаймы платье до границы. Сидели всего восемь месяцев…
— Занимательно, — ответил Миша, — а главное, продолжительно, и ожег своего друга взглядом сосредоточенного презрения, взглядом такой напряженности, на какую способна лишь высокоразвитая человеческая порода.
5
На допрос возили в том же автомобиле. Допрос был бредовой: почему колбаса и булка? Почему немец? Почему не говорит всю правду? — она и без того известна. Нет, в полпредство звонить никто не будет.
Были очень дружественны, жалели, обещали недели через три поговорить опять и отослали назад, почему-то пешком.
Прямо по тротуару, с двумя элегантными штатскими спутниками. Даже с одним, другой быстро исчез.
Улица набита автомобилями. Дома аккуратные, много стекол и бетона. Люди тоже аккуратные и все торопятся. Когда стали переходить треугольную площадь, слева вывернулся большой грузовик. Оба друга, не желая ему мешать, прыгнули вперед и проскочили перед трамваем. Спутник, по консервативности своей натуры, прыгнул назад и исчез.
Трамвай был длинный с длинной прицепкой. Стоит ли дожидаться спутника. Кажется, эта мысль пришла обоим сразу. Ваня открыл дверцу такси, а Миша немедленно в него вскочил.
«Отель Фенния», скомандовал Ваня, вспомнив надпись у вокзала. Автомобиль крякнул и пошел.
— Теперь надо в полпредство, — шепчет со вздохом облегчения Рубец.
— Ничего подобного, — пишет Волков — перед полпредством нас накроют. Не понимаешь, что ли: они нас там ждать будут…
— Ты что в руках вертишь?..
Миша вздрогнул и заметил, что держит в руках толстый желтый бумажник. Он сел на него и, чувствуя неудобство, автоматически его из-под себя вытащил.
— Дай взглянуть, может, полезное, — говорит Ваня и открывает бумажник. В нем книжечка с плотной обложкой, — орел и звезды, — это американский паспорт.
— Ларри Д. Триггс… Шенектеди… 1903 год, с женой Муриель — читает Волков. — Смотри: в бумажнике зеленая лачка долларов стянутая резинкой, потом песочные бумажки — финские марки, потом еще какие-то.
— До дому хватит, сдачу вышлем мистеру по почте, — резюмирует Рубец создавшееся положение, и автомобиль с пронзительным лаем сворачивает вправо, мимо высокого, доверху зашитого фанерой, строящегося дома. Белая перчатка констебля, зеленый, наглухо застегнутый автоматическими дверьми трамвай, холеная зелень газона и белая тележка мороженщика.
— Мишка! — Волков чуть не кричит от восторга. — Мишка, есть выход! Видишь эту штуку? Это билет аэро до Стокгольма. Лететь через полтора часа, в час дня. Из меня сделаем мистера Триггса, из тебя — жену Муриель. — К черту! — недоверчиво сказал Миша.
— Ничего подобного, в Стокгольм! Там нас никто не ловит, и мы прямо заявимся в полпредство.
— Не хочу женой.
— Чудак! Спасаться надо, куда нам здесь сунуться. Выручай, друг. Заодно превосходно проедемся. Там знаменитый музей естественной истории, — самым соблазнительным голосом сказал Волков.
Музей решает дело, и, скрепя сердце,
Миша дает свое согласие на брак.
6
Трудно было спрашивать в магазине дамское белье, еще труднее бы одевать его на Мишу в закрытом автомобиле.
К счастью, у финнов основательные ноги.
Миша без особого труда натянул на шелковые чулки модные бурые туфли. Такие плетеные, с ремешками вместо шнурков,
Волков был совсем похож на Чарльза Линдберга. Трубка, фотоаппарат через плечо и чемодан свиной кожи. Его жена была очаровательна, но очень стеснялась, ощущая нижними конечностями непривычный холод. Она краснела, и тогда была так прелестна, что прохожие оглядывались. Но муж вел ее крепкой рукой, и она крепко держалась за, иллюстрированный парижский журнал.
Не удивительно, что серый страж у ворот аэростанции любезно им поклонился и с широким жестом посторонился при виде американского паспорта.
— Мистер, вы кажется, американцы? — кричит кто-то по английски. — Моя фамилия Триггс, — и Ваня до боли сжимает Мишину руку.
— Меня ограбили… Мне надо лететь… Украли документы… — настоящий мистер Триггс пытается оттеснить стража и протягивает Ване руку. Он без шляпы и взъерошенный.
Ваня чувствует, как останавливается сердце, и начинают шевелиться волосы под стильным кэпи, но вовремя вспоминает фразу из шведского учебника: «Нищий просит подаяния».
Фраза действует сразу. Мистер Триггс получает от стража удар под ложечку.
Последующее похоже на конец четвертой части «Трущоб Нью-Норка». Взбешенный герой, мистер Триггс одним ударом опрокидывает серого стража, но встречается со вторым серым и одним синим полицейским. Резиновая дубинка, столб пыли и женский визг.
Ненастоящий мистер Триггс, пожав плечами, отводит свою молодую жену подальше от неподобающего зрелища.
