Любовь и честь
— Зря ты сказал это, Светлячок, — ни на кого не глядя, заметил Горлов. — Ты что, не видишь, что нарушаешь установленный порядок? Нам не заплатят, пока мы не встретимся с императрицей. А храбрость слуг вообще не в счет. Так уж у нас повелось. Пойдем отсюда.
Я поклонился дамам, но тут опять вмешался князь.
— Господа, ну право же, зачем нам ссориться? — он умудрился даже улыбнуться. — Мы ведь можем оставаться друзьями.
— Совершенно верно, — тут же поддержал его Шеттфилд.
— И прошу вас, останьтесь… Я специально послал за портнихой, чтобы она сняла с вас мерки и успела сшить для вас русские мундиры к приему у императрицы.
Мы с Горловым переглянулись.
— Ладно, — кивнул Сергей. — Останемся… Это все-таки портниха, а не гробовщик будет снимать с нас мерку.
Он громко расхохотался своей грубоватой солдатской шутке. Князь вежливо вторил ему, но едва мы повернулись, чтобы выйти из зала, как Шеттфилд окликнул меня:
— Капитан! В день вашего отъезда недалеко от гостиницы «Герцог Гольштейн» было найдено тело мертвого американца. Вы ничего о нем не знаете?
— Американец?
— Он был моряком на «Конквесте».
— Недалеко от «Герцога Гольштейна»? А что, это из ряда вон выходящее происшествие? Или он умер необычной смертью?
— Да в общем-то самой обычной: напился, упал в снег, замерз, и его загрызли волки.
— Весьма печально.
— Весьма, — согласился Шеттфилд.
В коридоре Горлов окликнул меня:
— Ты куда, Светлячок? Наши комнаты в другом крыле.
— Что? Комнаты? Ах, да. — Лицо у меня горело, а руки побелели, и я даже не смотрел, куда иду.
Горлов встал рядом со мной.
— Ты знал этого моряка, — тихо сказал он.
Я не нашелся, что ответить ему. Правду сказать я не мог, а врать не хотелось. Теперь я понял, что обвинения Шеттфилда по поводу Анны были лишь отвлекающим маневром, а главный удар он нанес в тот момент, когда я упивался тем, как легко опроверг нелепые домыслы. Что ж, я был всего-навсего любитель, который сражался с опытным профессионалом.
— Господа, — раздался женский голос, и к нам подошла портниха, ожидавшая нас. — Пройдемте в комнату, я сниму с вас мерки.
— Да подождите вы! — крикнул Горлов. — Князь и лорд не единственные важные персоны в этом доме. Мы тоже кое-что значим, и не надо нас подгонять.
— Очень хорошо. Если хотите попасть во дворец в недошитом мундире, то пожалуйста, мне-то что.
— Мы идем, — поспешно отозвался я. — Уже идем.
Пока нас обмеряли, я слышал недовольный пронзительный голос княжны Натальи и догадывался, на кого она кричит. Я невольно навлек гнев на Беатриче, рассказав о ее храбрости. Как только мерки были сняты, мы с Горловым собрали свои вещи и переехали к себе, в «Белый гусь». Горлов больше не спрашивал о моряке, а всю дорогу мрачно молчал.
20
Вернувшись в «Белый гусь», мы обнаружили, что отношение к нам изменилось. Больше никто не окликал нас и не провозглашал тосты в нашу честь. Завсегдатаи таверны помалкивали, словно боялись побеспокоить нас.
А предупредительность хозяина не знала границ. Моя комната была свободна, а вот в номере Горлова поселился финский часовщик, который намеревался прожить там две недели и заплатил вперед. Хозяин объяснил ему ситуацию, но тот упрямо настаивал на своем. Тогда хозяин позвал знакомого кузнеца, жившего неподалеку, и они вместе выбросили финна на улицу, вышвырнув следом за ним и его вещи. Мы не знали ничего об этом случае, пока нам не рассказал Тихон, но к этому времени часовщик уже нашел себе другую гостиницу, поэтому мы с Горловым не стали возражать. Возможно, приглашение во дворец к императрице сильно подняло наш статус в глазах этих людей.
Сам Тихон был невероятно рад нашему возвращению, старался предугадать и выполнить любое наше приказание и в то же время очень боялся сделать что-то не так и тем самым вызвать наше неудовольствие.
Горлов был мрачен после своей гневной речи, произнесенной в присутствии князя и Шеттфилда. Он говорил так горячо и искренне, что это заставило меня задуматься о его прошлом, ведь я практически ничего не знал о том, как он жил до нашего знакомства. Но я не стал его ни о чем спрашивать. Он ведь тоже в свою очередь мог задать мне какой-нибудь вопрос, на который я не смог бы ответить.
На другом конце земного шара моя страна собиралась воевать за свою свободу, а здесь была сила, которая могла обречь эту борьбу на поражение. И я уже почти подобрался к этой силе, но все еще не мог помочь своей стране, как и страна не могла помочь мне.
Теперь, вернувшись в свой уютный номер, я мог спокойно, без помех, обдумать все произошедшее за эти дни. Шеттфилд и Монтроз выслеживали американских агентов в России. Марш, погибший моряк, сошел с «Конквеста», и если они следили за ним, то их сомнения на мой счет подтвердились, особенно после сегодняшней ловушки Шеттфилда, когда я на секунду потерял контроль над собой.
Но Марш не напился. Они убили его. Не сам Шеттфилд, конечно. Без сомнения, это сделал Монтроз.
* * *
Следующее утро выдалось солнечным, но потом с северо-запада налетел снежный буран. Я сонно посмотрел на бушующую за окном непогоду и снова завалился спать.
Проснулся я от стука в дверь. За окном снова светило солнце, но оно уже клонилось к закату.
— Кто там? — спросонья спросил я. Вместо ответа в дверь снова не то поскреблись, не то постучали.
Я открыл и увидел Тихона с целой горой коробок, свертков и пакетов. Я помог ему выгрузить все это на кровать, и он тут же попятился к стене, бросая на меня испуганно-восторженные взгляды.
Я открыл самую большую коробку, и Тихон даже застонал от восхищения. Там был белый мундир с золотыми пуговицами и алыми эполетами на плечах и с черными орлами на высоком воротнике. Это был мундир русской кавалерии.
В других коробках оказалось все остальное — кавалерийские штаны (такие же белоснежные с алым кантом), ремни, высокая меховая шапка и сияющие новенькие сапоги.
Я взглянул на Тихона.
— Горлову прислали то же самое?
Он кивнул. Похоже, он на время потерял дар речи.
— Тогда скажи ему, что я умоюсь, оденусь и зайду к нему.
Тихон мгновенно скрылся за дверью.
Надевать новую форму — совершенно особое чувство. Это все равно что лезть вверх по флагштоку, чтобы самому стать флагом, — развеваться в неизвестности на неведомых ветрах, с волнением думая о том, как тебя оценят и одобрят ли, отдадут честь или втопчут в грязь. И пусть передо мной лежал не мундир моей страны, у которой еще не было даже флага, но я был готов облачиться в форму армии любого государства ради того, чтобы когда-нибудь надеть американский мундир.
Горлова я застал уже в форме, застывшего перед зеркалом, хотя его постель свидетельствовала о том, что он, как и я, целый день проспал. Тихон был здесь же и широко открытыми глазами смотрел на нас.
— Горлов, по-моему, они перепутали сапоги. Мои мне слишком велики, а твои, как я вижу, на тебя маловаты. Может, все-таки поменяемся?
Горлов молчал. Я подошел к нему и тоже попытался рассмотреть себя в зеркале, но Сергей полностью заслонил его.
Я взглянул на Тихона, но тот застыл, не сводя глаз с Горлова.
Пауза затягивалась, и я, кашлянув, заметил:
— Надеюсь, за нами пришлют карету.
— Нет, — подал голос Горлов. — Тихон, пусть найдут Петра. Он повезет нас во дворец.
Горлов, наконец, повернулся ко мне, и я увидел влажную дорожку у него на щеке и алмазную слезу, блестевшую в усах.
21
Когда Петр лихо подогнал карету, запряженную четверкой лошадей, к «Белому гусю», он не сразу признал нас в новых мундирах и шапках, но когда понял, что это мы, у него изо рта вывалилась трубка.
Мы подошли к карете. Петр дружески улыбнулся мне и поднял выпавшую трубку. До меня донесся знакомый аромат.