Отражение

Восстановиться в седле из такого положения практически невозможно. Я сидел, прижавшись к шее Рассвета, а когда он сделал еще три неверных шага, сполз вниз по его груди и, наконец, разжав руки, кувыркнулся на траву прямо ему под ноги.
Небо и земля завертелись у меня перед глазами. Я услышал нервную дробь копыт Рассвета и шум от галопом проносящихся мимо лошадей.
Придя в себя, я сел на землю и расстегнул шлем. На душе скребли кошки.
— Не повезло, — бросили мне мимоходом в весовой. — Чистое невезенье. — И вновь окунулись в суматоху дня. Интересно, кто-нибудь догадается?.. Нет, наверное. По крайней мере, никто не дал мне этого понять. Но сам я чувствовал глубокий стыд и смущение и старательно прятал глаза.
— Не переживай, — сказал Стив Миллейс, застегивая свой оранжево-синий камзол. — Ничего страшного. — Он взял хлыст и шлем. — В следующий раз повезет.
— Ясное дело.
Стив пошел на ипподром, а я стал уныло переодеваться в цивильное платье. «Кончено, — пронеслось у меня в голове. — Прощай, радость скачки. Прощай, победа, а с ней и надежда на то, что мне наперебой будут предлагать участвовать в скачках на „Золотой кубок“. Прощайте, славные вечеринки и деньги, от которых после покупки новой машины осталось всего ничего. Куда ни кинь — всюду клин!»
Я пошел взглянуть на скачки.
Стив Миллейс с отчаянным безрассудством бешеным аллюром послал свою лошадь ко второму, последнему, забору и при приземлении упал с лошади. Он рухнул на землю как подстреленный, потом с трудом встал на колени и обхватил себя руками. Было ясно, что травма серьезная: перелом ребра или предплечья.
Его лошадь, целая и невредимая, поднялась и галопом пошла прочь. Я смотрел, как два санитара осторожно сажают Стива в карету «скорой помощи». Ему сегодня тоже не повезло, — подумал я. — Бедняга! В довершение ко всем семейным неприятностям — еще и это. Почему человек становится жокеем? Что заставляет его каждый раз садиться в седло, невзирая на риск и горечь поражений? Почему он зарабатывает на жизнь скачками, когда может иметь не меньше, сидя в конторе?
Я снова пошел в весовую, чувствуя во всем теле боль от копыт Рассвета. Завтра я буду весь в синяках — впрочем, это обычное дело. Я всегда относился спокойно к издержкам моей профессии, и хоть порой мне сильно доставалось, никогда не чувствовал страха перед следующей жеребьевкой. Наоборот, всегда испытывал огромную радость от сознания, что я в отличной форме, что сильное, гибкое тело полностью мне подчиняется. Спорт был для меня не тягостной обязанностью, но естественной потребностью здорового человека.
Самое страшное, подумал я, это потерять веру в свое дело. Если работа начинает казаться бессмысленной, если такие люди, как Виктор Бриггс, отбивают у тебя к ней всякую охоту, остается только сдаться. Но пока говорить об этом рано: мне еще нравилась такая жизнь, и бросать ее я не собирался.
В весовую вошел Стив в сапогах, лосине, майке и «плечиках»; забинтованная рука висела на перевязи, голова неестественно повернута набок.
— Ключица, — раздраженно сказал он. — Черт, вот не повезло! — От боли его узкое лицо вытянулось еще больше, скулы заострились, а под глазами залегли круги, но мучила его не столько боль, сколько мысль о том, что он проиграл.
Ловкими, мягкими движениями, выработанными долгими годами практики, служитель помог Стиву переодеться. Стараясь не потревожить больное плечо, он стал стаскивать с него сапоги. Вокруг нас толпились жокеи: они напевали, отпускали шуточки, пили чай, ели фруктовый пирог, сбрасывали разноцветные костюмы и натягивали брюки, смеялись, чертыхались и торопливо выходили. Конец рабочей недели, до понедельника можно отдыхать.
— Слушай, — неуверенно обратился ко мне Стив, — ты меня не подвезешь? — Он не знал, удобно ли ему обратиться ко мне с такой просьбой, ведь мы даже не были приятелями.
— Давай подброшу, — согласился я.
— К маме домой. Это возле Аскота.
— Ладно.
— Надо кого-нибудь попросить, чтобы завтра мою машину пригнали, — добавил он. — Черт, надо же, как не повезло!
Я сфотографировал Стива и служителя, который стягивал с него второй сапог.
— А чего ты потом делаешь с этими фотками? — спросил служитель.
— В ящик складываю.
Он недоуменно пожал плечами.
— Время только терять.
Стив взглянул на мой «никон».
— Папа однажды рассказывал, что видел твои снимки. Сказал, что в один прекрасный день ты оставишь его без работы.
— Да он просто пошутил.
— Ну, не знаю. Может быть. — Осторожно продев руку в рукав рубашки, он, морщась и охая, ждал, пока служитель застегнет пуговицы.
Как-то солнечным весенним днем я сидел в машине на автостоянке и, поджидая приятеля, которого обещал подбросить домой, просматривал свои фотографии. Тут меня и заметил Джордж Миллейс.
— Да ты просто настоящий Картье-Брессон, малыш, — промолвил он с легкой улыбкой и, сунув руку в открытое окно, выхватил у меня пачку фотографий, хотя я крепко держал их. — Так-так, — продолжал он, придирчиво изучая их. — Даунс: лошади в тумане. Романтическая чушь. — Он вернул мне снимки. — Так держать, малыш! Недалек тот день, когда ты станешь настоящим фотографом.
Он повернулся и пошел через автостоянку, время от времени поправляя свисавший с плеча тяжелый кофр. Он был единственным из моих знакомых фотографов, в присутствии которого я испытывал неловкость.
За те три года, что я прожил у Данкана и Чарли, они терпеливо учили меня всему, чему я мог научиться. Когда я впервые к ним попал, мне было всего двенадцать, но Чарли тут же нашел мне работу — подметать полы и убираться в фотолаборатории, и я был этому рад. Всему остальному приходилось учиться постепенно и основательно, и когда я постиг все премудрости, мне поручили печатать все фотографии Данкана и половину фотографий Чарли.
— Наш лаборант, — обычно представлял меня Чарли.
— Смешивает для нас реактивы, — пояснял он. — А как со шприцем обращается — тут ему равных нет. Не забудь, Филип, бензотриазола — только одну целую четыре десятых. — И я аккуратно забирал шприцем нужное количество раствора и добавлял в проявитель, чувствуя, что и от меня есть какая-то польза в этом мире.
Служитель надел на Стива пиджак, отдал ему часы и бумажник, и мы не спеша пошли к моей машине.
— Я обещал маме помочь убраться, когда вернусь. Вот, черт, как не повезло!
— Наверное, она уже соседей позвала. — Я помог ему забраться в новехонький «Форд» и, обойдя машину, сел за руль. Смеркалось. Я завел мотор, включил фары и выехал в направлении Аскота.
— Никак не могу привыкнуть к мысли, что папы нет, — сказал Стив.
— А что там произошло? — спросил я. — Ты, по-моему, говорил, что он врезался в дерево…
— Да. — Он вздохнул. — Заснул за рулем. Так, по крайней мере, предполагают. Дорога была пустынная: ни машин, ничего. Там был вроде поворот, а он не свернул. Прямо поехал. Наверно, ногу держал на акселераторе… От капота ничего не осталось. — Стив поежился. — Он из Донкастера возвращался. Мама его всегда предупреждала, чтобы он, когда задерживается, осторожно ездил ночью по шоссе. Да ведь это уже не на шоссе случилось… он был почти у дома.
Стив говорил устало и подавленно, да и вид у него был неважнецкий. Изредка поглядывая на него, я видел, что, несмотря на всю мою предосторожность, поездка в машине причиняет ему боль.
— Он на полчаса заехал к приятелю, — продолжал Стив. — Там они выпили по паре виски. Как это глупо — просто так вот заснуть…
Мы долго ехали молча, и каждый из нас думал о своем.
— Всего неделю назад, — вдруг сказал Стив. — В прошлую субботу…
Все под богом ходим, истина старая, как мир.
— Здесь налево, — объяснил Стив.
Немного покрутившись, мы наконец выехали на дорогу. По одну сторону ее была ограда, а по другую стояли чистенькие особняки с тенистыми садами.
Впереди творилось что-то странное. В домах горел свет, суетились люди. На дороге стояли карета «скорой помощи» и полицейская машина. Возле нее толпились полицейские. У одного дома взад-вперед сновали люди.