Отражение

— Что с этим делать? — спросил я Стива.
— Да просто сложи где-нибудь, — неопределенно ответил он. — Мы их храним на полке возле телевизора.
Облицованная деревом пустая журнальная полка валялась на ковре.
— А это папин мусорный ящик — вот эта старая оранжевая коробка. Он держал ее на полке с бумагами. Никогда не выбрасывал. Сколько лет уже так лежит. Смешно, правда? — он зевнул. — Да ты не старайся особенно. Соседка все сделает.
Я подобрал с пола прозрачный кусок пленки шириной семь и длиной двадцать сантиметров, несколько полосок 35-миллиметровых цветных негативов, проявленных, но «слепых», и фотографию миссис Миллейс, испорченную брызгами реактивов на шее и волосах.
— Наверное, в папином мусорном ящике лежали, — сказал Стив, снова зевнув. — Можешь выбросить.
Я бросил их в мусорную корзину вместе с разорванной надвое очень контрастной черно-белой фотографией и несколькими цветными негативами, заляпанными пурпурными пятнами.
— Он сохранял их, чтобы всегда помнить о худших ошибках, — сказал Стив. — Поверить не могу, что его больше нет…
В ящике для бумаг лежал еще один очень темный снимок. На нем я разобрал смутные очертания человека, сидящего за столом.
— Нужно? — спросил я.
Стив покачал головой.
— Это все папины отходы производства.
Дамские журналы и кусочки дерева я положил на полку, а письма сложил горкой на столе. На полу остались осколки разбитого сервиза, останки разнесенной в щепки швейной машины и опрокинутая набок маленькая конторка. Из ее ящиков каскадом высыпалась писчая бумага. Цель этих бессмысленных разрушений была очевидна: ошеломить и запугать. Именно поэтому преступники старались произвести как можно больший шум.
Ничего не добившись, бандиты прибегли к крайнему средству: физической расправе.
Подняв конторку, я засунул назад рассыпанную бумагу, потом сложил в кучу выкройки и несколько мотков шерсти. Теперь уже был виден рисунок ковра.
— Сволочи, — сказал Стив. — Как я их ненавижу! Я их убью!
— А с чего они взяли, что у твоей матери есть сейф?
— Бог его знает! Может, они просто нападают на одиноких женщин и на всякий случай орут «где сейф?» — глядишь, что-нибудь да выгорит. Понимаешь, ведь если бы у нее был сейф, она бы его им отдала. Это ведь ерунда по сравнению со смертью папы. И еще вчерашнее ограбление во время похорон… Для нее это ужасный удар. Да она бы им сразу все сказала.
Я кивнул.
— Мама на пределе, — прошептал Стив. Глаза его потемнели, он едва сдерживался, чтобы не заплакать. «На самом деле на пределе не она, а он, — подумал я. — Хороший уход и отдых поставят его мать на ноги.»
— Пора спать, — коротко распорядился я. — Давай, помогу тебе раздеться. Завтра твоей матери будет лучше.
После тяжелой ночи я проснулся рано и, лежа в постели, смотрел, как в окна вползает серый ноябрьский рассвет. Я думал о своих проблемах, и мне хотелось зарыться под одеяло и никогда оттуда не вылезать. Подобные чувства, должно быть, знакомы не мне одному. Хорошо, мрачно думал я, когда человек доволен собой, когда он с радостью ждет наступления нового дня и не думает ни о злобных полумертвых бабушках, ни о своем позоре, камнем лежащем на душе. Мне, как человеку по натуре беспечному, принимающему вещи такими, каковы они есть, претила мысль, что я загнан в угол и что единственный выход из создавшейся ситуации — это действие.
Так было всегда. Никогда в жизни я сам ничего не искал. Я принимал то, что само плыло в руки. Фотографией я стал заниматься потому, что попал к Данкану и Чарли. А скачками — потому что мама сунула меня к тренеру скаковых лошадей. А если бы она оставила меня у фермера, я бы наверняка вязал снопы.
Выжить в жизни мне помогло умение брать, что дают, по возможности приносить пользу, быть тихим и уступчивым. Поэтому неудивительно, что пассивность, сосредоточенность на своем внутреннем мире и сдержанность превратили меня в человека, всячески избегающего конфликтов и не желающего ни за что бороться.
Я так долго приучал себя не хотеть того, что мне не предлагают, что в результате не хотел практически ничего. Я не принимал никаких кардинальных решений. Все, что я имел, пришло ко мне само.
Гарольд Осборн предложил мне небольшой дом и работу жокея. Я согласился. Банк предложил мне ссуду. Я согласился. В местном гараже мне предложили машину. Я ее купил.
Я понимал, почему плыву по течению и жду, пока меня куда-нибудь вынесет. Я знал причину своей пассивности, но не испытывал ровным счетом никакого желания круто изменить ход вещей и стать хозяином своей судьбы.
Я не хотел искать свою сестру и не хотел терять работу у Гарольда. Конечно, можно было продолжать жить, как живется. Но я вдруг почувствовал, что мне становится все сложнее плыть дальше без руля и без ветрил.
Раздраженный, я оделся и спустился вниз, по дороге заглянув к Стиву. Он спал как убитый.
Кто-то слегка прошелся по кухне веником, собрав в кучу разбитую фаянсовую посуду и рассыпанную крупу. Кофе и сахара не было — еще вчера вечером я видел, что они валяются в пыли; зато в холодильнике я обнаружил яйца и молоко. Я выпил молока, а потом, чтобы как-то убить время, решил осмотреть комнаты внизу.
Естественно, прежде всего меня интересовала лаборатория Джорджа Миллейса, но кроме широкой скамьи, стоявшей у одной из стен, двух глубоких раковин — у другой и пустых полок здесь мало что уцелело. Там, где раньше стояло фотооборудование, теперь на стенах растеклись неряшливые пятна, а по подтекам на полу я определил, что здесь хранились химикаты.
Я знал, что, в отличие от большинства профессиональных фотографов, Джордж почти все свои цветные пленки проявлял и печатал сам. Проявление цветных слайдов и негативов — работа сложная и трудоемкая, поэтому многие предпочитают доверять ее большим коммерческим лабораториям. Данкан и Чарли посылали проявлять туда все свои цветные пленки, а у себя печатали только фотографии с негативов.
Джордж Миллейс был неприятным человеком. Но — мастер высшего класса, этого у него не отнять. Судя по всему, у него было два увеличителя: большой и поменьше.
Помимо увеличителей, у Джорджа Миллейса был электрический экспонометр — для определения нужной выдержки, и уйма проявочного оборудования, и аппарат для сушки готовых отпечатков. У него было несметное количество различной фотобумаги всех размеров и светонепроницаемые пакеты для ее хранения. У него были стопки папок, в которых он хранил свои работы в алфавитном порядке, лабораторные фонари, мензурки, резаки для фотоснимков и светофильтры.
Все это теперь исчезло.
Как большинство серьезных фотографов, Джордж хранил непроявленные пленки в холодильнике. Стив говорил мне, что они тоже исчезли. Не исключено, что валяются где-то в разгромленной кухне.
Без всякой цели я пошел в гостиную и включил свет, раздумывая, когда будет удобно разбудить Стива и сказать, что я ухожу. Полуубранная комната выглядела холодной и мрачной: невеселое зрелище для бедной миссис Миллейс, когда она вернется домой. Я не привык сидеть сложа руки, поэтому, от нечего делать, решил закончить вчерашнюю уборку: не спеша поднял осколки ваз и лоскутки ткани, достал из-под стульев мотки шерсти и обрывки ниток.
Из-под дивана выглядывал большой черный светонепроницаемый конверт — обычный предмет в доме фотографа. Я заглянул внутрь, но не нашел ничего, кроме квадратного кусочка прозрачной пленки размером примерно 8 на 8 сантиметров, с трех сторон обрезанного ровно, а с четвертой — волнисто. Отходы производства. Я снова сунул его в конверт и бросил в мусорную корзину.
Открытая оранжевая коробка Джорджа Миллейса лежала на столе. Она была пуста. Без всякой на то причины, движимый обычным любопытством коллеги-фотографа, я взял корзину для мусора и вывалил ее содержимое на ковер. Потом сложил все неудачи Джорджа обратно в коробку, а осколки стекла и фарфора снова бросил в корзину.
Глядя на испорченные негативы и куски пленки, я думал, почему Джордж их хранил? Фотографы, как и врачи, стараются быстро скрыть свои неудачи. Странно, что они валялись у Джорджа на полке, постоянно напоминая ему о допущенных ошибках. Впрочем, мне всегда нравилось разгадывать головоломки. Интересно было бы узнать, почему такой корифей, как Джордж, дорожил этим хламом.