Лепрозорий (СИ)

- Боже. Бедные девочки, - она покачала головой. – Если Хильда пойдет – то я вместе с ней. Ты уже спросил ее? Она будет?
- Боюсь, что да, - осторожно начал Раун и отвел взгляд. – Это был ее отряд.
Кирана кивнула – хорошо, она составит сестре компанию, бедняжка наверняка опять будет переживать каждую смерть, как свою собственную. Треклятая Люцифера, стоило только забыть о ней, как она снова явилась и перевернула все вверх дном. Хильда, наверное…
- Постой. Ты сказал… - Кирана едва нашла в себе силы поднять на ворона глаза. Качнула головой, не веря, боясь услышать подтверждение неясной мысли.
- Да. Весь отряд, и Хильда тоже.
- Ты лжешь! – она хотела кричать, но вышел только сип. – Это неправда! Это не может быть правдой! Я не верю тебе! Не верю!
- Я сожалею. Магистр, возьмите себя в руки, ученики видят, - он цепко схватил ее за плечо и несильно потряс. – Вы придете?
Кирана опустила голову и посмотрела на свои руки. Сложила ладонь на ладонь, растопырив пальцы, и сцепила большие. Птица – символ империи. Символ Самсавеила, в храме которого сегодня вечером проведут церемонию. Жрец вскроет грудную клетку Хильды и вытащит сердце. Тело скормят амфисбенам, а сердце обратится в лиловый кристалл, и священные жернова пережуют его в пыль, которой заполнят часы.
И хуже того – подписанные часы соберут и поставят на кладбище – у ног статуи Люциферы. Какой цинизм.
- Кирана?
- Нет, я не приду, - прошептала она и потерла переносицу. – Я, я не знаю, что мне делать. Я не верю. Скажи, что произошло?
- Люцифера сбежала в Ариный лес, генерал послал Алису в погоню, та выбрала отряд Хильды. Что произошло на самом деле – никто не знает, но лучниц и мечниц нашли мертвыми.
- А Алиса?
- Жива. По-видимому, отрубила Люции крылья. Лион отправил ее в округ Змей с отрядом.
Кирана тяжело вздохнула и поежилась.
- Хильда была одна из лучших. Может, даже лучше Люциферы. Как так вышло, Раун? Как? – охотница повела плечом и подтянула плащ к горлу, ее била внутренняя дрожь, и пронизывало ветром до костей. Но солнце било в спину, а ветер давно стих.
- Я не знаю. Люция метнула ей в горло то ли скальпель, то ли нож, - ворон пожал плечами, вынул из папки список и вычеркнул имя Кираны. – Извини, мне пора. Прислать тебе замену?
- Нет-нет, я закончу экзамен. Передай в Имагинем Деи, что я замещу Хильду на испытаниях Охотниц, я знаю задания, - Кирана поджала губы и обернулась к ученикам. Они уже унесли парты, расчистив место для поединков. Нужно было не дать себе даже свободной секунды. Только работа, как можно больше работы, тогда для боли не останется места.
- Держись, - бросил ворон и, сделав несколько шагов, взмыл в небо.
Кирана проводила его взглядом. Значит, Люция метнула в горло Хильды нож.
В памяти всплыла маленькая картина, как крылатые и будущие охотницы учились метать ножи. Это был день полного триумфа над Люциферой – что-что, а метать ножички у нее не получалось совсем. Алиса в тот день рыдала в голос от счастья, обыграв по баллам и своих, и ангелов.
Люция не сумела бы убить Хильду. Это не могла быть она.
***
Люция подошла к ветхой избушке, подняла к лицу ладони — руки как руки, в ссадинах и шрамах. Щупальца исчезли, чешуя тоже. Но клейма не было.
Запрокинула голову — синеватое небо, затянутое тучами, вроде как было настоящим. И даже горы как горы. И домик самый обыкновенный. И дверца. С ручкой в виде головы муравья и кольцом-усиками. Нет, ее все еще преследовали галлюцинации. Днем исчезнут совсем. Ночью вернутся кошмарами и паранойей. Но она, кажется, пережила одну ночь. Переживет и следующую. И Люция постучала в дверь, придерживая свободной рукой крылья на плече.
Открыла крохотная низенькая бабушка; большие черные без радужки и белков глаза вытаращились на гостью, изучающе рассмотрели. Вспомнили.
— Ты же Люция! — засмеялась старушка, прижимая к груди все четыре тоненькие ручки. — Я уж думала, помру, а ты и не заглянешь! Все жду тебя, жду, а ты забыла по бабушку!
Она со старческим кокетством покачала головой, разглядывая гостью с головы до ног. Это немного разозлило бескрылую, ведь минутное промедление могло стоить ей жизни. Рабочие муравьи заступили в утреннюю смену, деревенька практически вымерла, но ведь кто-то мог и вернуться. Дети могли выбежать играть на улицы, а занятые ремеслом взрослые — выглянуть в окна. Старушка прочла тревогу на ее лице и, заметив, что громадных крыльев за спиной Люции нет, посторонилась у двери, пропуская гостью.
Люция зашла, пригнувшись, в скромную обитель. Ее никогда сюда не пускали, женщина боялась что, не совладав с крыльями, девочка разнесет все шкафчики и полки. В этом был смысл, потому что Люции и так было жутко тесно. Она свалила крылья грудой в пустом углу и, согнувшись в три погибели под низким потолком, искоса огляделась.
Все стены были в хлипких старых стеллажах и полках. Забитые доверху, ветхие дощечки прогибались от засилья баночек, скляночек, жестяных коробочек и мешочков с травами. Закуток заканчивался дверью. На полу были разложены льняные полотенца, на которых сушились ягоды, ступить некуда. Под потолком развешаны связки трав, так и норовившие запутаться в волосах. Терпкие и мускусные запахи забивались в нос и щекотали горло.
— Эть что, твои? — хмыкнула пожилая женщина, глядя на крылья в углу. Уперла все четыре крохотных рыжих кулака в бока и нахмурилась.
— Пегасьи, — усмехнулась Люция, отвязала склянки с пояса и поставила рядом, — и кровь тоже.
Ливр был выгодно отдан мяснику, взамен он сровнял выступающие кости отрубленных крыльев с лопатками и вынул осколки обсидианового меча. Один из них Люция даже оставила на память. Но такая драгоценность, как шкура и кровь священного животного, выдали бы маршала с головой. А старушке все сгодится, и она никогда не выдаст.
— Помнишь, — заулыбалась та. — Помнишь, что давно мечтаю. Не забываешь старушку! Спасибо, милая! Ты не уходи! Погодь! — и завертелась, закрутилась в своей каморке, зазвенела стеклом, перебирая всеми четырьмя ручонками бутыльки на полке: то достанет, то положит, то снова возьмет. Покачивала головой, косилась на изуродованную спину гостьи и грязные седые волосы.
— Вот! Держи! — бабушка раскрыла две ладошки прямо перед носом бескрылой. Чистый холщовый мешочек был даже подписан, но не разобрать. — Это хна, а то ты такая бледная, да еще в зеленом — як болотна лягушка! А это облепиха, она раны заживляет, — и лихо всунула под руки большую, запаянную воском, склянку с ярко-оранжевым содержимым, вторую такую же придерживала сама, ногтями очищая горлышко. — Давай, поворачивайся! Водицей какой, небось, лопатки залила и счастлива. Ишь ты!
И Люция повиновалась. Села на пол, уткнулась лбом в стену, подставив спину четырем жестким ладошкам. Ей была приятна забота, и она старалась почерпнуть хоть немного тепла от забавной женщины-муравья. А та принялась снимать плотную пленку бутираля, платочком отряхивать пыль спиленных костей и промакивать холодной водой.
— Ох! И чего рубила, глупая? Вон какая красавица была! Высокая, статная, а крылья роскошные. А? — причитала старушка, срывая остатки пленки. Кровь уже схватилась, но нежное мясо страшно чесалось.
Люция усмехнулась про себя — та еще красавица, подойти страшно. Зато крылья и впрямь были сокровищем, единственным предметом гордости.
— Так было надо, — тихо отозвалась она, поглаживая левое запястье. Под грубыми пальцами чувствовались цифры клейма. Иллюзии исчезли окончательно.
— А тощая чего такая? Не кормют? — усмехнулась бабушка, размазывая жесткими пальцами масло облепихи по лопаткам.
— Не кормют, — кивнула бескрылая и даже улыбнулась. Если бы только можно было остаться так и умереть. Без борьбы, без страданий. Но она не умерла на войне, не умерла в госпитале. Значит, еще рано, значит, она должна сделать что-то еще. А сделает это что-то для мира — тогда смерть заберет ее. Что же в действительности она должна сделать? Но пока все складывалось в пользу мести. Быть может, это и был тот самый путь.