Твое имя после дождя (ЛП)
[13] Нефтида (Нефтис, Невтис) — богиня подземного мира, вторая сестра Осириса.
Глава 3
Очень далеко от берегов Нила, в самом сердце Бейлиол-колледжа [1] в Оксфорде, молодой ученый Оливер Сандерс отчаянно сражался со словарями латыни, грудой лежавшими на столе в его комнате. В данный момент спряжения римских глаголов заботили его гораздо больше, чем выстрел в плечо. Он сидел больше четырех часов в одной и той же позе, отчего тело уже затекло. Левой рукой он неосознанно теребил пряди темных волос, собранных в хвост. Другой рукой юноша держал карандаш, которым постукивал по столу. Labor omnia vincit improbus… «Терпенье и труд все перетрут». Наверняка римляне были правы, но эта фраза не помогала избавиться от усталости. Еще чуть-чуть и он заснет от скуки.
Недавно Филологическое общество Великобритании связалось с Оксфордским университетом обсудить «Словарь латинских выражений», который планировалось издать через пару лет. Университет согласился принять участие в столь амбициозном проекте, пообещав привлечь к работе своих лучших выпускников по данной специальности. Оливеру достались глаголы от F до М, и он уже несколько дней не переставал спрашивать себя: была ли работа над словарем честью или наказанием. Он работал не покладая рук уже полгода, но до завершения было еще далеко. Он только приступил к букве L!
Оливер зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. Остальные участники проекта работали за тремя большими столами на первом этаже библиотеки Бейлиол-колледжа, Оливер предпочитал трудиться в своей комнате. У него была дурная привычка время от времени витать в облаках и он знал, что его приятели будут смотреть на него с пренебрежением, заметив его любовь к фантазированию. Работая в комнате он, по крайней мере, мог понаблюдать в окно за шатающимися по двору студентами или отключиться от реальности, придумывая готические истории, которые он время от времени отсылал в газеты, чтобы немного заработать. Комната была очень маленькой, скорее каморка, в которой помещались только кровать, полупустой платяной шкаф, умывальник, несколько полок и письменный стол, за которым Оливер проводил больше времени, чем в любой другой части колледжа. В комнате не было ни одного уголка, не заваленного рукописями, блокнотами и романами, взятыми сто лет назад в библиотеке.
Из-под кровати виднелась дюжина экземпляров газеты «Dreaming Spires» («Сонные шпили» [2]), перечитанных столько раз, что, казалось, страницы могут рассыпаться в пыль от малейшего прикосновения.
Парень протер уставшие глаза и продолжил работать. Litterae non dant panem. «Словом сыт не будешь». Это, несмотря на заверения преподавателей, не давало ему уверенности в своем будущем.
— Впрочем, это — средневековая латынь, — рассуждал он, пока карандаш проворно скользил по бумаге. — Тогда не было ни Виргилия, ни Овидия [3], которые могли бы ломать копья за умирающих от голода поэтов.
Закончив писать первый параграф, Оливер глянул на следующее изречение, которым ему предстояло заняться. Litterarum radices amaras, fructus dulces. «Корень учения горек, но плоды его сладки». Мда, пока никакой сладости не ощущалось, во всяком случае, сейчас.
— На сегодня хватит, — пробормотал Оливер, закрывая книги и бросая на стол карандаш, — а то я скоро по-английски говорить разучусь.
Было чуть больше шести, но уже смеркалось. Он открыл окно и подставил лицо легкому бризу, пробегающему по садам колледжа, чтобы тот освежил ему щеки и ласково потрепал волосы. Его длинная густая шевелюра была предметом косых взглядов со стороны некоторых студентов и преподавателей, но у Оливера не было, ни времени, ни желания сходить, наконец, подстричься. Ему нравился романтический облик, который придавали ему длинные волосы. Того же мнения были и девушки, которых он регулярно встречал в стенах колледжа, но совершенно не замечал их взглядов, будучи постоянно погруженным в свои мысли.
Все говорили, что Оливер больше времени проводил в фантазиях, чем в реальности, но это волновало его также мало, как и мнение других о его волосах. Несколько недель назад ему исполнилось двадцать три года, но выглядел Оливер моложе своих лет. Возможно, из-за невинного взгляда больших, меланхоличных карих глаз или из-за подростковой фигуры, которая еще не превратилась в мужскую. Он был длинным и худым как трость, с нервными руками, которые, казалось, успокаивались, только взяв перо. Слева от носа, нарушая симметрию лица, находилась родинка.
«Пятно от чернил, попавших мне в кровь еще при рождении», — как сказал он однажды в шутку Александру Куиллсу.
Оливер, казалось, был несколько рассеянным, словно на грани странного помешательства. Он считал, что это свойственно всем сиротам. Когда растешь не чувствуя своих корней, не имея никого, в ком можно было бы увидеть отражение самого себя, то очень трудно эмоционально относиться к окружающим. Оливер никогда не знал своих родителей, бабушек, дедушек или братьев и сестер, если они у него были. Вместо этого он поднимался на борт «Эспаньолы» и сражался бок о бок с Черным корсаром; пересекал Миссисипи вместе с Джимом и Гекльбери Финном [4]. Никто не мог опровергнуть, что у него было самое счастливое детство.
Роберт Джонсон, директор Редингского приюта, в котором Оливер прожил всю жизнь, заметил, что мальчик с мечтательным взглядом обладал невероятным потенциалом, и решил помочь ему получить полноценное образование. В итоге Оливер получил небольшую стипендию, которая позволила ему поступить в Оксфордский университет в шестнадцать лет. Он хотел изучать классические науки, хоть ему и советовали учиться на адвоката, и, три года спустя получил степень бакалавра с отличием, открывшую ему двери в мир науки. С тех пор он находился в Бейлиол-колледже, который больше походил на дом, чем на приют. И что-то ему подсказывало, что он проведет в этих стенах всю свою жизнь.
Оливер потянулся, расслабляя затекшие мышцы. Он был измотан в тот вечер, и не только от многочасовой работы над словарем. Еще больше его утомляла мысль о том, что работал он именно над словарем, а не сотрудничал с «Dreaming Spires».
«Как же я иногда завидую Лайнелу, — подумал он, почесывая затылок. — Я бы тоже хотел иметь возможность уехать в Египет на поиски зеркала легендарной принцессы, вместо того, чтобы бездарно тратить время в этой комнате в компании латинских изречений».
Возможно, в глубине души он мог сделать все по-своему. Возможно, привратник забыл передать ему долгожданное письмо Лайнела. Почувствовав себя лучше, он оперся руками о подоконник и выглянул в окно. Острые шпили Оксфорда четко вырисовывались на фоне солнечного неба, как если бы заправский силуэтист викторианской эпохи только что вырезал их из складок черной бумаги. Это был его привычный вид из окна последние семь лет, и, таковым он и останется еще много лет. Оксфорд — «Город сонных шпилей». The City of Dreaming Spires. Вершины, не способные устоять на ногах, но все еще пытающиеся сопротивляться гравитации, незаметно присматривали за домами и колледжами, за каждым из своих жителей.
Сонные шпили. Он встал на цыпочки, пытаясь разглядеть бродил ли у больших ворот бейлиольский привратник Герберт. Через пару секунд Оливер убедился, что привратник на месте. Тот находился у овального газона в центре двора, с газетой в руках и сигаретой в зубах. Оливер вздохнул с облегчением, схватил свое поношенное черное пальто и выскочил из комнаты. На всех парах сбежал вниз по лестнице, лавируя между старым профессором римского права и парой бакалавров, участвующих в написании словаря. Вышел из здания, известного как Здание Брекенбери [5], в котором находилась его спальня и влился в толпу гомонящих студентов, направлявшихся в столовую.
Оливер перекинул назад свой хвост, чтобы ветер не растрепал ему волосы, пока он шел к уже заметившему его привратнику.
— Добрый день, Герберт. Я увидел вас через окно и подумал, что, может…
— Для вас сегодня ничего не было, — резко ответил привратник. — Если бы у меня было для вас письмо, я бы принес его вам в комнату после завтрака. Я вам уже говорил это сотни раз.