Союз нерушимый...

Увлекательно рассказывает, сукин сын. И не врёт.
— Мы прозвали его Разум. Пытались пообщаться, но он груб и неразговорчив. Кроме того, выйти на него очень сложно. Я знаю, почему Контора ищет хакеров: слухами земля полнится. Депутатов убили чужими руками, взяли людей под контроль через боевые имплантаты. Кроме него, никто не сможет это сделать.
Я всматривался в лицо Ионо, стараясь найти хоть малейшие признаки лжи, — и не находил.
— Хорошо. Давай только уточним некоторые детали…
Я гонял хакера по его показаниям, задавал уточняющие вопросы, пытался подловить на несоответствии или лжи, иногда кричал и угрожал, пару раз всё-таки ударил его шокером, но это всё было бесполезно. Ионо не лгал.
Когда я вызвал перед глазами часы, то обнаружил, что прошло очень уж много времени с момента начала допроса. В «бункере» воздух стал серым от табачного дыма, а к первой паре стаканчиков кофе прибавилось ещё две. Стол был перепачкан коричневыми мокрыми липкими пятнами, а Ионо окончательно измотан.
— Ладно. Сейчас тебя отведут в камеру.
— Мы же договорились? — спросил хакер настороженно.
— Да, — соврал я. — Я поговорю с твоей «тройкой». Можешь быть свободен. Работай хорошо — и, может быть, даже заслужишь амнистию.
Покинув бункер, я направился к кофемашине. Поскольку я засыпал прямо на ходу, кофе хотелось колоть внутривенно. Рядом с ближайшим аппаратом уже кучковались ребята из отдела — такие же помятые.
— Ну что? — спросил наш альфа-самец Вадик, высокий, плечистый и курчавый. — Сознался?
— Не-а, — я занял очередь к тарахтящей машине.
— А чего так? — удивился коллега. — Мой, вон, сознался, — оскалился он.
— И мой тоже, — поддакнул молодой человек, только недавно «воскрешённый» взамен утилизированного предшественника.
— Как это так: у всех сознались, а у тебя — нет? — хохотнул Вадик. — Хочешь, я его… того?
— Не, не надо, — покачал я головой, устанавливая кружку под струю кофе. — Я сам как-нибудь. Того.
«Альгвазилы хреновы».
— Ну, как знаешь.
Кофе не принёс облегчения. Я прислонился к стене, закрыл глаза и простоял так несколько минут, пока не вздрогнул, поняв, что выключаюсь.
Нельзя. Нельзя. Надо пойти к себе в кабинет, отрапортовать Палычу о зацепках и продолжить заниматься делом. Побегать по Москве, пострелять во всяких врагов народа — и сонливость сама уйдёт.
Возле моего кабинета топтался незнакомый тип в серой милицейской шинели со сверкающими медными пуговицами. Я прошёл мимо, обратив на него внимания не больше, чем на предмет мебели.
— Товарищ майор? — окликнул меня «предмет мебели».
Я обернулся и вспомнил, что где-то его видел.
— Да?
— Старший лейтенант Морозов, — он стоял передо мной навытяжку и старался скрыть волнение. — По вашему приказанию… К двенадцати часам.
И тут я вспомнил. Вспомнил и расхохотался. Тот самый дерзкий старлей, которого я ещё в пятницу припугнул визитом ко мне, всё-таки заявился. И, судя по бледному виду, уже успел попрощаться с родными и представлял себя где-нибудь в Воркуте.
Милиционер удивлённо смотрел на меня, не понимая, что вызвало такую реакцию. Я, должно быть, выглядел жутковато. Помятый, заросший щетиной, с кругами под глазами и хохочущий. Встретишь на тёмной улице — испугаешься.
— Иди отсюда. И больше не дерзи взрослым дядям, — отмахнулся я от старлея и вошёл внутрь.
Уже почти опустив задницу в своё кресло, я увидел перед глазами иконку входящего звонка. Палыч.
— Ко мне! Пулей! — прошипел он и отключился. Загадочно… Я собрался и направился в начальственный кабинет, затаив нехорошее предчувствие. Однако будущее показало, что даже мои самые плохие прогнозы были безнадёжно оптимистичными.
  
9
 
В приёмной было пусто. Либо Палыч, психанув, прогнал и эту секретаршу, либо… В принципе, первое случалось достаточно часто: шеф был чертовски вспыльчив и требователен к подчинённым. Я часто слышал, как он кричал на очередную девушку: «Обезьяну в цирке в шахматы играть научили! А тут дура здоровая с десятого раза не может правильно кофе сварить!»
Кофе Палыч любил пламенно и ошибок никому не прощал. Неудивительно: пил-то он не минеральные удобрения, а настоящий зерновой, доставаемый через десятые руки.
Я потянул дверь на себя, вошёл в кабинет и понял, что всё пропало.
Во-первых, воздух. Сквозь открытое настежь окно задувал холодный ветер, и от былой дымовой завесы не осталось и следа.
Во-вторых, Палыч. Он был бледен, дёрган и замучен. Сидел за своим столом, обхватив голову, и обречённо смотрел на меня.
И в-третьих, десяток вооружённых офицеров в тёмно-зелёной форме и фуражках. По бокам, впереди, за столом Палыча, у книжного шкафа. Едва я приоткрыл дверь, они сразу же взяли меня на мушку.
— Проходите, не стесняйтесь! — за столом для совещаний, повернувшись к двери и закинув ногу на ногу, развалился старик в длинном чёрном пальто. Седые усы и короткая армейская стрижка. Морщины выглядели так, словно были вырублены в коричневой выветренной скале. А глаза — стальные, выцветшие и пугающие, как у удава, собирающегося тебя загипнотизировать и сожрать.
— Здрасьте, — оскалился я. — А что это вы тут делаете?
Несмотря на то, что я вёл себя вызывающе, внутри как будто что-то оборвалось. Если пришли за Палычем, то и нам, его подчинённым, не уцелеть. Чистка ли это, служебное ли расследование, — неважно, в любом случае это не сулило ничего хорошего.
— Плюшками балуемся, — скала треснула: оказывается, она умела улыбаться. — Товарищ майор! Вы обвиняетесь в государственной измене, преступной халатности, шпионаже в пользу США и поддержке врагов народа! — объявил мне старик. — Наручники!
Мир покачнулся, руки завели за спину, на запястьях защёлкнулись браслеты шоковых наручников. По голове словно стукнули пыльным мешком: сознание отключилось — и из деятельного майора КГБ я за пару мгновений превратился в апатичного неудачника. В голове вертелась лишь одна мысль: «Вот и за мной…»
— Без глупостей, товарищ! — предупредил грозный голос за спиной, и в ту же секунду меня, развернув, вытолкали из кабинета. Я сумел бросить прощальный взгляд на Палыча — губы белые, челюсти сжаты, в глазах отчаяние. А каменный старик, повернувшись, сказал/произнёс/выдал:
— Следующего давай. Номер ноль-восемнадцать. Звони!
Значит, и правда весь отдел…
Меня вывели старым потайным ходом, которым практически не пользовались: узкий коридор, весь в пыли и паутине, но на бетонном полу отчётливо видны свежие следы сапог — видно, кого-то уже вели.
Поворот, ещё один, железная дверь со скрипучими петлями. В нос шибает какой-то медицинский запах, и я, подняв голову, обнаруживаю себя в просторной серой комнате, заполненной странными хромированными приборами, внушающими страх одним своим видом. Рядом с большим столом, над которым нависает лампа, похожая на шляпку поганки, — три человека в белом. Здоровые, плечистые, в колпаках и стерильных повязках. На фартуках — красные брызги.
Стоило мне их увидеть, как ноги напрочь отказались идти дальше.
— Нет! — шепчу я и пытаюсь попятиться, не обращая внимания на пистолетный ствол, уткнувшийся в затылок. — Не надо!
— Надо, Федя, — хохотнул, подходя поближе, один из санитаров. — Надо!
Я закричал, едва не потеряв рассудок от паники. Рванулся, стукнул санитара лбом в лицо, услышав сочный хруст, и сразу же сознание помутилось — офицер заехал мне по макушке чем-то тяжёлым, после чего мне стало тепло и мягко.
— Шокером его! — орёт тот, кому я сломал нос. Он срывает маску, и из-под неё на пол, выложенный жёлтой потрескавшейся кафельной плиткой, капают чёрные капли.
— Не надо! — верещу я. Последний рывок. Удар током в районе запястий, запах горелой проводки. Падение.
Лица, склонившиеся надо мной.
Занавес.
Тьма.
Камера, в которой я очнулся, оказалась такой же, как и всё остальное в этом забытом всеми богами крыле: тёмная, пыльная и древняя. Я не удивился бы, если б внутри меня ждал скелет в истлевшей форме с красноармейскими ромбами в петлицах. Воняло туалетом и сыростью. На стене рядом с моей головой была нацарапана неумело замазанная краской цифра «1984». Интересно, что имел в виду автор надписи: роман Оруэлла или год, когда он сидел в этой камере? Кто теперь скажет?