Шахматистка

— А если у меня не получится? — спросил он.
— Тогда выхода нет, — смиренно ответил Курос.
— Когда играть?
— В субботу днем, — ответил учитель, затягиваясь самокруткой, которую он держал между желтых пальцев.
Коста в конце концов согласился. И правда, ему было любопытно взглянуть на эту горничную, ради которой Курос отказался от своих внутренних убеждений. Учитель был упрям как осел и не нарушил бы молчание первым, не будь у него на то очень веских причин. Коста прекрасно знал своего друга. В молодости тот отличался изысканной учтивостью, граничащей с надменностью. Он был самодостаточен и ни в ком по-настоящему не нуждался. Коста не считал, что возраст способен радикально изменить человека. Тогда почему Курос отступил от своих же собственных правил? Загадка. Как мог он, флегматик, испортивший себе жизнь безразличием к ней, подлинным или показным, не имеет значения, безразличием даже к собственной боли, — как мог он озаботиться судьбой какой-то там уборщицы? Уходя от Куроса, Коста испытывал скорее глубочайшее изумление, чем раздражение.
Когда его друг ушел, Курос вздохнул с облегчением. Он отправился на кухню и даже заглянул в поваренную книгу, намереваясь приготовить себе что-нибудь вкусненькое. Он это вполне заслужил. Первое сражение выиграно. Мысль о том, что он еще способен побеждать, обрадовала его. От недомогания последних дней не осталось и следа.
Вопреки ожиданию, встреча с Костой пошла ему на пользу. Давние ссоры отошли теперь на задний план. В его возрасте терять ему уже нечего, а заботиться о репутации — смешно. Коста, конечно, будет на него дуться до конца своих дней. Ну и пусть, не это сейчас важно. К тому же, положа руку на сердце, Коста имеет на это право. Просто точки зрения у них диаметрально противоположные. И гордость тут совершенно ни при чем, как вообразил себе Коста. Тогда, давно, он отказался присоединиться к нему в силу обстоятельств, по той простой причине, что тот, кто отказывается, всегда сильней того, кто уступает. Причины его отказа были понятны, хотя и неприемлемы для аптекаря.
Живя в мире мыслей — а это было для него главным, — он был вынужден проявлять сдержанность в отношениях с людьми. Этот мир, населенный писателями и философами, мир его мечты, ему надо было оберегать прежде всего. Сыну крестьянина, отказавшемуся пойти по стопам предков, выскочке в среде интеллектуалов не оставалось иного выхода, кроме как пойти учительствовать.
Так он начал работать в тридцатые годы, когда население острова составляло всего несколько тысяч человек. И в тридцатые, и позже островитяне совершенно по-разному смотрели на поведение туристов, приезжающих на остров, и школьного учителя, призванного обучать их детей. Курос предпочитал слыть одиноким чудаком, нежели подвергаться нападкам за свои взгляды. Он пускал пыль в глаза, окутал себя ореолом тайны. В конце концов, это было даже интересно.
Коста не понимал его отношения к жизни. В минуты раздражения он называл поведение своего друга “бесхребетностью”, а самого Куроса “неврастеничным воробьем”. Сказано было образно, хоть и обидно, а по сути все-таки слишком. Коста хотел быть на виду у всех, в гуще событий. Революционером, короче говоря. Может, хотел быть более современным, чем его друг. Курос улыбнулся, вспомнив Косту пятидесятых годов — краснобая и провокатора с неуемным характером, не допускающего и тени сомнения в своей правоте. Коста разочаровался в друге и искренне об этом сожалел. “Что ж, всех очаровывать невозможно”, — спокойно подумал Курос, выкладывая на сковородку с кипящим оливковым маслом три отбивные из молодой баранины, щедро приправленные чесноком. Из глубины стенного шкафа он достал бутылку бордо 1965 года, которую хранил для особых случаев, торжественно откупорил ее. Наливая вино в графин, он любовался его ярко-красным цветом, прозрачностью и с наслаждением вдыхал густой землистый запах. Когда на душе праздник, его надо отметить. Давняя история не испортит ему сегодняшнего торжества.
Уже вечером позвонила Элени — справиться о его здоровье. Ей показалось, что учитель еле ворочал языком, но она объяснила это недомоганием. Курос, чтобы успокоить Элени, пробормотал какие-то банальности, а потом попросил ее в следующую субботу приехать к нему в назначенный час сыграть партию. Элени пообещала.
   
   
Если не считать усердных занятий с Куросом, Элени по большей части оставалась один на один со всеми этими мэтрами, которые разыгрывали шахматные партии у нее в голове. Чтобы эти господа не очень ей досаждали, она завела привычку совершать долгие прогулки. Великие шахматные мастера, как она заметила, не очень-то любили проводить время на природе. Им нужна была тихая кабинетная обстановка, где они могли бы развернуть свои шахматные войска и где вмешательство стихии не нарушало бы хода их воображаемого сражения. Ветер и солнце, дождь и холод были серьезными помехами — войска обращались в беспорядочное бегство. И лишь дракону из “сицилианской защиты” было все нипочем. Такова уж природа этого неукротимого зверя. Наверное, только всемирный потоп мог бы заставить его исчезнуть без следа.
В редкие часы передышки Элени предпочитала бродить по отдаленным местам Хоры. Она знала их с детства, но в последние годы ей не случалось там бывать. Она убедилась, что на острове произошли перемены. Повсюду выросли новые, беленные известью дома, а вдоль прибрежных дорог, точно вехи, стояли кафе и закусочные. Приморские деревушки, некогда расположенные на большом расстоянии друг от друга, теперь слились в длинную пеструю ленту курортных поселков.
Магазинчики, с виду почти все одинаковые, расхваливали свой особенный товар как только могли. Во времена ее молодости такого обилия рекламы не было. А продавалось почти все то же самое: купальники, кремы для загара и от загара, почтовые открытки, путеводители для туристов и всевозможные безделушки с изображением врат Аполлона. Добавились разве что большие надувные животные со странными головами. Привязанные, они болтались на ветру, готовые в любой момент сорваться и улететь в свой искусственный рай, откуда, по всей видимости, и были родом. Элени внимательно рассмотрела их вблизи, но дракона среди них не нашла. Производители не хотели иметь с ним дело: слишком мощный зверь, чтобы вот так запросто превратиться в надувную игрушку.
Теперь, в начале апреля, когда коренные жители острова держались подальше от холодных вод Эгейского моря, первые светящиеся зеленые крокодилы, ядовито-голубые дельфины и карамельно-розовые лебеди выбрались из теплых магазинов и, замерзшие, отпугивали своим сверхъестественным видом настоящих, из плоти и крови, коз и ослов, гоня их прочь от берега.
Возвращаясь с прогулки, Элени снова принималась за работу. Вначале она делала все дела по дому, которыми никогда не пренебрегала, чувствуя, что только порядок в домашнем хозяйстве еще как-то сдерживает растущий гнев ее мужа.
Затем она принималась дальше изучать возможные построения фигур в середине партии. Она уже хорошо знала различные способы блокады, позволяющей ограничить мобильность важной фигуры противника или вовсе запереть ее. Она сосредоточила внимание на седьмой и восьмой вертикалях, дающих возможность атаковать противника с фланга, если защищающие короля пешки оставались на исходных позициях. Она уже могла воспроизводить приведенные в пособии примеры, однако все чаще спрашивала себя, что будет делать, если противник поведет себя неожиданным образом. Курос как в воду глядел, да она и сама это знала: она утратила свою прежнюю спонтанность.
Наступил субботний день. Элени подумала о том, что надо бы привезти Куросу каких-нибудь фруктов. Когда она вошла к нему с хозяйственной сумкой в руке, Коста, с любопытством ожидавший свою партнершу, расхохотался. И вот об этой маленькой, похожей на крестьянку женщине с волосами неопределенного цвета так печется учитель Курос! Коста глазам своим не верил. Курос укоризненно посмотрел на него, взглядом прося унять свою веселость, и представил их друг другу. Встреченная громким смехом, Элени тотчас смутилась и оробела — иными словами, пришла в то состояние, в котором ей привычней всего было наблюдать за происходящим.