Напасть (сборник)

Процесс этот был медленным, мучительным и очень болезненным для них обоих, но когда они заговорили, они ничего не утаили друг от друга. Орлигианин понял: какое бы чудовищное нарушение субординации он ни допустил на словах, оно бы умерло вместе с этим землянином. Тот, в свою очередь, ощутил сочувствие со стороны бывшего противника. К тому же он испытывал такую страшную боль, что о своих начальниках говорил без всякого стеснения. Во время этой беседы землянину удалось узнать о том, какова точка зрения его противника на тот глупейший инцидент, из‑за которого, собственно, и разгорелась землянско‑орлигианская война.
Разговор бывших соперников близился к концу, когда приземлился оказавшийся поблизости от этой планеты орлигианский корабль и его командир, оценив сложившуюся ситуацию, дал по полуразрушенному землянскому кораблю залп из орлигианского стоппера.
Даже теперь Мак Эван не разобрался окончательно в принципе действия главного орлигианского космического оружия. Оружие это было способно окружить небольшой корабль либо жизненно важные отсеки корабля покрупнее статическим полем, внутри которого сразу замирало все движущееся. Ни корабль, ни его обитатели не получали никаких физических повреждений, но если бы кто‑то попробовал хотя бы поцарапать поверхность обработанного стоппером корабля или проткнуть кожу кого‑нибудь из находящихся внутри такого корабля иглой, то последовал бы взрыв, по мощности равный ядерному.
Однако орлигианское обездвиживающее поле имело не только военную, но и мирную область применения.
С превеликой трудностью часть отсека управления вместе с находящимися в ней обездвиженными телами орлигианина и землянина была перевезена на Орлигию, где ее разместили на центральной площади в назидание потомкам и где она красовалась потом в течение двухсот тридцати шести лет. За это время хрупкий мир, установленный этими двумя существами между Орлигией и Землей, перерос в дружбу, а медицина достигла такого прогресса, что того самого жутко израненного землянина стало возможным спасти. А Гролья‑Ки, раны которого не были смертельными, настоял на том, чтобы его тоже обработали стоппером вместе с новым другом, дабы затем он мог своими глазами увидеть его исцеление.
И тогда двоих величайших героев войны — да‑да, героев, потому что они покончили с войной — вывели из анабиоза, спешно перевезли в больницу и вылечили. Все говорили об одном: что впервые в истории герои прошлых лет получили подобаюшую награду. Вот так все и получилось, а случилось это чуть больше тридцати лет назад.
С тех самых пор два героя — единственные два существа во всей космической Федерации, которые знали о войне не понаслышке, мало‑помалу (по мнению окружающих) свихнулись на этой теме. Честь и уважение, с которыми к ним относились поначалу, постепенно сменились обескураженностью и раздражением.
— Время от времени, Ки, — сказал Мак Эван, отвернувшись от изображения своего друга и его самого, — я задумываюсь о том, а не стоит ли нам и вправду обрести душевный покой, о котором говорил полковник. Никто к нам уже не прислушивается, а мы все стараемся втолковать всем и каждому, что надо расслабиться, освободиться от тяжеленных бюрократических перчаток, когда подаешь кому‑то руку дружбы, разговаривать и реагировать на все честно, чтобы…
— Все эти аргументы мне известны, — прервал его тираду Гролья‑Ки, — а непрестанное повторение оных тому, кто их и так знает наизусть и разделяет твои чувства, позволяет заподозрить начальную стадию старческого маразма.
— Знаешь что, облысевший павиан‑переросток! — взорвался Мак Эван, но орлигианин на оскорбление не обратил никакого внимания.
— А старческий маразм, — продолжал он, — это такое состояние, которое не в силах исцелить психиатры, о которых разглагольствовал полковник. Кроме того, я уверен, этим самые психиатры не в состоянии исцелять разум существ, в остальном совершенно здоровых. Что касается моей частичной утраты шерсти, то на это я тебе отвечу вот что: у тебя такой чудовищный дефицит мужских гормонов, что у тебя шерсть произрастает исключительно на голове и…
— А у ваших дамочек шерсть еще гуще, чем у мужиков, — буркнул Мак Эван и замолчал.
Орлигианин снова сумел переспорить его.
Со времени исторической встречи в полуразбитой рубке корабля Мак Эвана они успели узнать друг друга очень близко. Гролья‑Ки оценил создавшуюся ситуацию и решил, что Мак Эван слишком расстроен, и произвел сеанс паллиативной терапии в форме лечебного спора с элементом легкого шутливого ободрения, заключавшегося в намеке на старческий маразм.
— Наш откровенный и честный обмен мнениями, — негромко проговорил Мак Эван, — может шокировать других пассажиров. Они небось подумают, что того и гляди действительно грянет новая война между Землей и Орлигией — ведь им и в голову не придет наговорить друг дружке таких грубостей. Им такое и во сне не приснится.
— Между тем сны им снятся, — философски заметил Гролья‑Ки, — поскольку им свойственно само состояние сна. Всем разумным существам время от времени необходимы периоды бессознательности, во время которых им снятся сны. Хорошие или дурные.
— Беда в том, — вздохнул Мак Эван, — что никому, кроме нас с тобой, не снится совершенно конкретный дурной сон.
Гролья‑Ки промолчал. Он смотрел в ту сторону, где за прозрачной наружной стеной зала ожидания от илленсианского шаттла на огромной скорости отъехало наземное транспортное средство. Оно представляло собой здоровенную серебристую сигару, снабженную весьма красноречивыми знаками, говорящими о том, что внутри салона — чистый хлор. Только в прозрачной кабине водителя‑нидианина атмосфера была иной, подходящей для его дыхания. Мак Эван задумался о том, почему именно небольшим по размеру существам так свойственна любовь к быстрой езде. Быть может, он только что открыл какую‑то глобальную вселенскую истину?
— Быть может, нам стоит использовать иной подход? — не спуская глаз с серебристой сигары, проговорил орлигианин. — Быть может, вместо того чтобы пугать их ночными кошмарами, нам стоит найти для них какую‑то более приятную мечту, чтобы… Что он делает, этот идиот?
Транспортное средство мчалось на огромной скорости. Водитель и не подумал притормозить и остановиться так, чтобы входной люк совпал с воротами выхода на посадку. Теперь с серебристой сигары не спускали глаз все ожидающие посадки существа и издавали целую гамму непереводимых звуков.
«Водитель выпендривается», — подумал Мак Эван. Из‑за того, что глаза слепило отражавшееся от блестящего колпака кабины солнце, трудно было разглядеть того, кто вел транспортное средство. Только тогда, когда на кабину упала тень от навеса здания терминала, Мак Эван увидел, что водитель сидит, уронив голову на пульт управления, но что‑то предпринимать уже было поздно. Сигара на полном ходу врезалась носом в стену.
Прозрачная ламинированная прочная пластиковая стена толщиной почти в целый фут треснула не сразу. Сначала она сильно прогнулась внутрь под давлением, а кабина транспортного средства от удара смялась в жуткую лепешку из искореженного металла, пластика, перепутанных проводов и окровавленной шерсти. А потом стена все‑таки треснула.
В тот момент, когда водитель потерял одновременно и сознание, и управление, система автоматического отключения двигателя и аварийного торможения все‑таки сработала, но несмотря на то что колеса уже не крутились, машина упрямо продвигалась вперед, неуклонно расширяя пробоину в пластиковой стене и параллельно теряя куски обшивки салона. Сначала машина пропахала по аккуратно расставленным рядам кресел для тралтанов, мельфиан, кельгиан и илленсиан. Тяжелые, сложные по конструкции кресла вырывались с корнем и разлетались в стороны вместе с существами, которые, к несчастью, занимали их в момент катастрофы. Наконец злополучная машина врезалась в одну из мощных колонн, поддерживавших крышу. Колонна опасно прогнулась, но не сломалась. От удара вниз посыпалась большая часть пластин с потолка, поднялась туча пыли.