Год Кита

К концу декабря наш китенок начинает все чаще покидать свою мать. Сегодня он с интересом наблюдает за группой шестилетних китов, играющих неподалеку. Это его сводные братья; они нашли трехметровое бревно толщиной с фонарный столб. Бревно пропиталось водой, оно так избито, что кажется мягким, вся его поверхность облеплена зеленоватыми стеблями водорослей. Когда-то, давным-давно, спустившись к морю по течению одной из камчатских рек, оно попало в неторопливое Северное Тихоокеанское течение, которое подхватило его и вынесло далеко в открытые воды; теперь бревно дрейфует у берегов Калифорнии. Один из молодых китов берет конец бревна в зубы и, фыркая, мотает головой из стороны в сторону. Он явно наслаждается воображаемым сражением с ужасным «глубоководным чудовищем». До чего весело! Как приятно сжать мягкую древесину вспухшими деснами, сквозь которые медленно пробиваются зубы (у кашалота они появляются лишь в возрасте девяти лет) [43].
Приятели молодого кита заметили новую игрушку и ринулись к ней. Вот одному из них случайно достался удар по мягкому брюху. Его охватывает внезапный гнев. Мгновенно превратившись из игривого подростка в грозного самца, он, вспенивая воду, бросается в сторону и несется куда-то, точно торпеда, но тут же возвращается и наносит удар испуганному товарищу. Тональность подводного разговора – щелчков и тресков – резко меняется. Молодые самцы, обуреваемые малознакомыми ощущениями, выстраиваются в круг, как лепестки цветка,- головы к центру, хвосты наружу.
Но страсти утихают, и киты снова весело играют бревном, перебрасывая его в волнах.
Можно ли назвать поведение молодых китов игрой в прямом смысле слова? Но каково буквальное значение слова «игра»? Оно легко ложится на бумагу, однако я вовсе не уверен, что оно в точности отражает какую-либо из сторон поведения дикого животного. Зоологи спорят по этому вопросу. Одни решительно заявляют, что животные не работают, и, следовательно, нельзя говорить, будто они играют. Другие не противопоставляют игру работе, а определяют ее как действия, совершаемые ради самих действий, а не ради какой-либо полезной цели. И все же общепринятое мнение сводится к тому, что молодые животные играют и что игра для них – способ познания мира, тренировка, готовящая их к взрослой жизни. [44]
Я думаю, что только люди могут по-настоящему играть, любить, воевать, предаваться кровосмесительным страстям и совершать самоубийства. Строго говоря, все это – чисто человеческие действия, хотя биологи и пишут, что бобры «играют» на илистом склоне или что черные муравьи «воюют» с красными муравьями. Этими словами упрощенно обозначают сложные, не очень понятные нам действия животных; это условное употребление терминов, и не стоит придираться к нему. Когда известный орнитолог говорит о «разводах» или «безработице» среди пингвинов, вполне понятно, что он имеет в виду. Когда я пишу о самцах морского котика, «бездельничающих» на побережьях Аляски, я вовсе не осуждаю их за недостаток трудолюбия.
Но оставим в стороне определения. Мне вспоминаются игры кузины нашего кашалота – дельфина Опонони. Эту самку назвали так по имени прибрежной деревушки на острове Северном, в Новой Зеландии. Недолгая жизнь Опонони была ярка и восхитительна, и я не могу не рассказать здесь о ней. Началось с того, что владелец одного небольшого судна в этой деревне обратил внимание на молодую самку дельфина, которая не выказывала страха перед людьми. Затем ее стали замечать и другие. Она любила приближаться к купающимся и постепенно привыкла подплывать совсем близко к берегу, позволяя людям поглаживать ее и даже ездить на ней верхом. Во время рождественских каникул в Опонони приезжали по две тысячи туристов в день – так разлетелась слава о дельфине.
«У нее была поразительная способность определять, кто из ее молодых поклонников отличается мягким нравом, и она всегда держалась в стороне от тех, кто склонен к грубым развлечениям,- писал о дельфине Энтони Алперс.- Некоторые из приезжающих приходили в такой восторг при виде Опо, что бросались в воду в полном облачении, торопясь поскорее коснуться ее.» Правительство Новой Зеландии издало закон, охранявший Опонони, но в тот самый день, когда закон был обнародован, она исчезла, а позже ее тело обнаружили в коралловой заводи неподалеку от Опонони; обстоятельства смерти Опонони не удалось выяснить. Однако, по-видимому, люди не виноваты в ее гибели. «Когда в деревне узнали, что дельфиниха погибла, там воцарилось самое мрачное настроение. Вечером, уже в сумерках, тело Опонони отбуксировали к пляжу, где еще недавно она так весело играла… Позже ее похоронили со всеми почестями, какие маори воздают покойным; ее могилу возле Мемориального павильона завалили цветами.» [45]
Маленький кашалот, вслед за своей матерью и несколькими другими китами, отправляется пастись в зеленые воды поблизости от мексиканского побережья. Самец гарема не заметил, как уплыла китиха; впрочем, если бы и заметил, он не остановил бы ее: китиха привлекает его только в период течки. Мать и сын оказались буквально в «толпе»: здесь собрались сейчас, как в Ноевом ковчеге, самые разные живые существа – костистые рыбы и акулы, осьминоги и кальмары, морские птицы и тюлени, дельфины и киты. Тысячи птиц с воплями взлетают, пикируют и снова взлетают над волнами: «толпа» растянулась на многие мили, будто массовое шествие живых существ.
Самые мельчайшие из них – крошечные растения, невидимые невооруженным глазом, однако скопившиеся здесь в таком количестве, что число их просто не укладывается в сознании человека. Две недели назад в юго-восточной части Тихого океана сложились идеальные условия для их размножения: стечение различных обстоятельств привело к настоящему демографическому взрыву популяции этих организмов – взрыву, какой бывает раз в несколько лет. Обстоятельста, ответственные за этот демографический взрыв, таковы: устойчивая солнечная погода, подъем нижних слоев воды, богатых питательными веществами, и падение температуры воды. А животных и рыб привела сюда возможность хорошо поохотиться: каждый вид охотится на более мелких обитателей моря – а в основании этой зоологической пирамиды находятся крошечные ракообразные, мириадами розовых точек снующие среди одноклеточных растений, которыми они питаются.
Несколько сот кашалотов задержались здесь на своем ежегодном миграционном пути, чтобы полакомиться на богатых пастбищах; другие кашалоты – например, наш герой и его мать – приплыли сюда со своих зимовок. Для одного старого самца этот пир – последний праздник долгой жизни. Ему сейчас семьдесят пять лет, он одряхлел и не переживет грядущую зиму. А вот другой самец, молодой, крупный, здоровый, ему сорок четыре года, он достиг полной физической зрелости и находится в расцвете сил. Аппетит этого кита неутолим. В середине дня он несколько часов подряд отдыхает на поверхности океана; охотится в основном по ночам, однако успевает проглотить тонны две пищи в сутки. Головоногие и рыбы самых разных видов регулярно попадают в его пасть; сомкнув челюсти, он тут же плывет дальше. Когда кусок тунца вываливается из его пасти, он не сбавляет хода, не подбирает свою потерю. Без всякой задержки проходит в его глотку обрывок рыболовной снасти с шестью крючками, намотавшийся на хвост трехметровой акулы. Складки позади нижней челюсти кашалота растягиваются, принимая проглоченный акулий хвост, и напрасно желудок (один из его отделов) пытается при помощи судорожной спазмы освободиться от колючей добычи. Вот на волнах дремлет юный морской лев, заплывший далеко от своего дома в пещере на острове Седрос; лев так объелся, что чуть не лопается. В тревоге он просыпается, почуяв приближение кашалота, но поздно! Перед смертью лев успевает лишь увидеть гигантскую разинутую пасть, окаймленную рядом белых зубов и украшенную воланом из морской пены.