Господа офицеры

— Замок, стоящий на высокой горе в окружении кипарисовой рощи над рекой Луарой, — дословно перевел Мишель Герхард фон Штольц свой адрес.
— А улица? А дом? А квартира? А?... Я говорю, пусть он адрес назовет! Почтовый! — злясь, настаивал сержант.
— Я же говорю — княжество Монако, замок, стоящий на горе в окружении кипарисовой рощи над рекой Луарой, Мишелю Герхарду фон Штольцу, лично в руки, — повторил Мишель.
— Вам же русским языком объясняют — замок, стоящий на высокой горе среди кипарисовой рощи... — прокричала Ольга.
И, повернувшись к Мишелю и глядя на него восторженно, тихо спросила:
— А что — верно замок?
— Ну так, небольшой, — скромно потупившись, сказал Мишель. — Как говорят в России, малометражный, всего-то три этажа. Да и рощи почти уже нет — пришлось вырубить под теннисный корт.
— Ух ты! — сказала Ольга.
— Ишь ты! — сказал сержант. — Адреса-то, выходит, нет! Ни улицы, ни дома, ни квартиры! Какое же ты сиятельство, если ты, сиятельство, — бомж? Пройдемте, гражданин!... И вы, гражданка, тоже!
Раньше бы Мишелю довольно было позвонить своему начальству, чтобы через минуту зарвавшийся сержант стоял навытяжку перед своим начальством которому уже успело вставить его начальство, которому по первое число всыпало их, сполна получившее свое начальство... Но то — раньше, а теперь рассчитывать на помощь отцов-командиров не приходилось.
— Месье?!
— Сержант Гапоненко! — козырнул сержант.
— Месье сержант Гапоненко, — вежливо обратился Мишель Герхард фон Штольц к милиционеру. — Вы хотите рисковать нарваться на международный скандал. Я буду требовать присутствия своего консула.
— Чего? — всерьез разозлился Гапоненко. — Будет тут еще каждое бомжовое сиятельство меня скандалом стращать! А ну!...
— Не спорь с ним, — толкнула Ольга Мишеля в бок. — Ты что, не видишь, с кем имеешь дело? — И, обернувшись к сержанту, спросила: — Где у вас тут офицер?...
Офицер выглядел в точности как Гапоненко, только был на несколько лет старше и настолько же вальяжней. Он сидел в микроавтобусе, возле которого толклись кавказцы. Они по одному совались в приоткрытую дверцу, после чего сразу же уходили.
Наверное, им здесь же, на месте, выдавали регистрацию.
— Ты где, Гапоненко, шляешься? — недовольно спросил офицер.
— Вот, — сказал сержант. — Задержал лицо монакской национальности без регистрации!
Офицер сурово глянул на задержанного.
— Где живешь? — спросил он.
Переводить ему свой адрес Мишель не рискнул.
— Княжество Монако, до востребования, — сказал он.
— Это в Таджикистане, что ли?
— Да, примерно там, — обреченно кивнул Мишель.
— Будем оформлять протокол! — сказал офицер. — Или не будем?...
— Ну конечно, не будем, — вступила в диалог Ольга. — Зачем вам и нам международные неприятности?
И сунулась в дверцу.
Гапоненко стоял, лениво постукивая по голенищу сапога резиновым демократизатором, косясь на Мишеля. Наверное, он думал, что вот понаехали тут всякие чурки из Монако, торгуют на Черкизовском рынке, а ему, русскому парню, приходится мерзнуть, отлавливая их, за жалкие пятьсот рублей с носа!
— Мишель, подойди! — крикнула Ольга.
Мишель подошел.
— Все в порядке, — тихо сказала Ольга.
— Что ж вы, гражданин, наши органы при исполнении от долга отвлекаете? — строго выговорил офицер. — Мы тут международных террористов без регистрации выявляем, а вы шутки говорите! Не дело!
— Простите, — повинился Мишель Герхард фон Штольц.
— Ладно, идите себе, — отпустил их офицер. — Только пусть распишется, что претензий не имеет!
— Распишись, — подтолкнула Ольга Мишеля к Дверце.
Тот, нагнувшись, сунулся головой внутрь, нащупывая в темноте поданный ему лист бумаги.
— Вот здесь! — показал пальцем офицер.
И протянул ему ручку.
Мишель склонился еще ниже, чтобы легче было писать.
Но офицер вдруг уронил ручку, цепко ухватив его за кисть, что есть силы потянул куда-то вперед, отчего Мишель, теряя равновесие, стал падать на живот. И еще чьи-то, другие, вынырнувшие из темноты руки вцепились в него, потянули, втаскивая внутрь. А сзади бесцеремонным пинком под зад его подтолкнул подоспевший на подмогу сержант Гапоненко. Мишель попробовал было дернуться, но на его запястьях, сверкнув в темноте, защелкнулись наручники, а в щеку уперлось, больно сверля кожу, тупое дуло «ПМ».
— Ты лучше не дергайся! — злобно прошептал кто-то.
— Что вы делаете?... Что происходит?! — кричала позади, металась растерявшаяся Ольга.
— Бабу!... Бабу его сюда! — рявкнул офицер.
Сержант Гапоненко отпрыгнул назад, и Ольга сама, по собственной инициативе, сунулась в микроавтобус, куда ее, схватив точно так же, как до того Мишеля, мгновенно втянули, уронив на пол.
— Тихо! — предупредили их.
Внутрь ввалился сержант Гапоненко, дверца с грохотом захлопнулась, и микроавтобус сорвался с места.
— Мигалку-то включи!
Где-то там, на крыше, отчаянно завыла сирена, а в салоне замигали, заметались по окнам и стенам красные и синие всполохи.
Мишель и Ольга лежали на полу, притиснутые друг к другу, с вывернутыми за спину руками.
— Прости! — тихо сказал Мишель. Извиняясь за то, что не смог защитить свою даму.
— Это ты меня прости! — прошептала Ольга. Имея в виду, что это она подвела его к машине.
— А ну, заткнитесь! — рявкнули на них. — Не то счас дубинкой по башке!
Ладно ему, но тогда и Ольге тоже!
И он замолчал. И Ольга тоже.
Машину отчаянно мотало, но все равно Мишель чувствовал, как мелко вздрагивают плечи Ольги, а это значило, что она плачет. И самое страшное, что он ничем, решительно ничем не мог ей помочь!
С огромным трудом, рискуя сломать шею, Мишель вывернул голову, чтобы увидеть ее. Вывернул и различил в полумраке искаженное страхом лицо. Заметил, как по нему ползут веселенькие — то синие, то красненькие — в свете милицейской мигалки капельки слез.
— Все будет хорошо! — одними губами прошептал Мишель Герхард фон Штольц.
И Ольга, услышав его, вдруг сквозь гримасу страха улыбнулась. Ему улыбнулась.
И ее губы тоже беззвучно прошептали:
— Да, все будет хорошо...
И так Мишелю стало ее жалко.
И так за нее больно!...
Ах вы!...
Ну все!...
Ну готовьтесь!...
Там, в отделении, он наберет заветный телефон — не ради себя, ради Ольги, — и тогда всех их ждет большой сюрприз. Такой, что мало не покажется! Никому! Ни сержантам, ни их генералам!...
Уж они его попомнят!...
 
Глава 31
Месяц Анисья не доносила — разродилась дитем. Может, оттого, что бита была.
Дите бабка-повитуха деревенская приняла — пуповину суровой ниткой перетянула да поверх нее зубами перекусила. Опосля младенца водой ключевой обмыла, в тряпицу простую завернула и мамаше на руки передала. Лекаря Лопухин звать не велел, сказал — коли от солдата брюхо нагуляла, пущай как простолюдинка от бремени разрешается. А помрет дите — не велика беда!
Младенец пола был мужеского и шибко на мать похож.
Собакам его, хоть грозились, не кинули — но матери не оставили. Только раз Анисья к груди дитя свое и приложила. А после отец велел его у нее забрать да на дальние выселки свезти, где лесникова жена как раз двойней разродилась. А где двое — там и третий как-нибудь прокормится.
Завернули дите в холсты да увезли. А куда — Анисье говорить не велено было! Уж как она ни рыдала, как ни билась — ничего ей не сказали!
Леснику Лопухин за уход, но более того за молчание, денег положил. Велел в книги церковные младенца не писать, а ежели помрет, то закопать тайно где-нибудь в лесу, место то заровнять и никому не показывать. Верно, думал, что сгинет малец с голодухи, потому как понятно, что сперва мамаша своих родных ребятишек будет кормить, а уж опосля, тем, что в грудях останется, — приблудного.
Но, видно, сердобольна была лесникова жинка али младенец уж больно шибко сосал, но только не помер он. Ворочался в люльке да шибче братьев своих молочных криком исходил и первым к титьке тянулся. Оттого, может, только и выжил, что шибко боек был!