Долг

Он свел руки. 
- И ни одной собаки вокруг меня, которая бы вспомнила - или сказала о вас! Про вас... кто вы. Да. Девятого января в Воронежском офицерском собрании я на честное слово проиграл вам... на другой день я должен был достать деньги, их у меня не было. А на третий день вы исчезли... Так за всю мою жизнь я, князь Чугреев, однажды не заплатил карточного долга. Теперь счастливый случай свел нас. 
Фадейцев посмотрел на его побледневший рот. В семнадцатом году в январе (он вспомнил с тоской - тогда он был влюблен) он рядовым действительно был на спектакле. Солдат пускали только на галерку - она же пошла с матерью в партер... Он со злобой глядел на разрисованные под малахит колонны; ему смутно вспоминается длинная фигура в золоченом мундире... Злость еще хранилась с того времени! Но карты... он никогда не брал в руки карт. 
Отодвинул стакан. 
- Я не пью, ваше сиятельство, не пью и не курю. 
Беспокойные искорки мелькнули в зрачках Чугреева. За стеной неустанно шипел ветер. Казначей, с необычайно черными, словно точеными из угля, усиками, заученным скучным движением раскрыл чемодан, доверху наполненный деньгами. Глядя на него, Фадейцев подумал: "Честность, едрена вошь. За должок сотни две людей отправил. Сволочи!" Он слегка успокоился и даже сделал вид, будто отпил из стакана. 
Мотая усы над чашкой, Чугреев хрипло бунчал: 
- Я же знаю, какого вы полка: шестого драгунского имени герцога... а теперь в путиловском! В нас много стыда... капитан... на столетия стыда хватит! Вы полагаете, я вас презираю, - бог дай совести - нет! Я однажды от большевиков скрывался, а помог мне скрыться знакомый мужик, славный будто мужик... Ко-онечно, он знал, что я князь, отец его крепостным в саду моего деда рассаду тыкал (дед, блаженной памяти, в куртинах салат любил выращивать)... и все-таки он... меня... из-под больной своей жены горшки заставил носить!.. Когда, позже, я приехал к нему с отрядом посмотрел-посмотрел в его рожу и, не плюнув, простил... Надо понимать людей, капитан. 
Чугреев откинулся на парту и полузакрыл глаза. Кожа под глазами дряблая, синевато-белая. Словно глаза сползают с лица... 
Сырая знакомая муть из ног к сердцу Фадейцева. Такая, когда входили бандиты в сени. 
- Пустите меня, - прошептал он. - Устал. 
Чугреев сморщился. 
- Вы нас порядком гнали, капитан, я три дня или больше не спал. Думал штаб ваш захватить, ударили. Они в другой половине села остановились. Какого-то комиссара нового за мной послали из губернии, мне не успели сообщить его фамилии... вы не слышали?.. 
- Красные сказывали - Щукин. 
- Да, "товарищ" Щукин... Но и он меня не поймает. Знаете, кто меня сграбастает? 
Он мелко, как на сильный свет, подмигнул. 
- Тот, у кого фамилия заключает четное число букв. 
Фадейцев сосчитал у себя, - восемь. 
- Бог даст, не изловят, - сказал он хрипло. 
- Пошлют такого комиссара - четыре или восемь - амба! 
- Амба? - переспросил, заглядывая ему в лицо Фадейцев. - Кого амба?.. 
Тот, широко открывая гнилой рот, захохотал. 
- Без примет скучно верить, капитан! Примечайте, примечайте!.. Много замечательного стоит приметить на свете. Слушайте, дайте руку... 
Чугреев встал и, со вздрагиваниями пожимая пальцы Фадейцева своей вязкой четырехугольной рукой, глухо заговорил: 
- Капитан, честным словом князей Чугреевых клянусь вам - я выпущу невредимым за мои пикеты, отдам долг - вот сейчас, сейчас! Васька, открой чемоданы, вали деньги на стол... огурцы убери! И золото там, из мешка, золото принеси... Никому в жизни, никому, чтоб я - карточный долг!.. Капитан, ваша фамилия и сколько я должен? 
Фадейцев посмотрел на толстые пачки кредиток, золотые монеты, кольца. Чугреев из замшевого мешочка высыпал в тарелку с огурцами блестящие камешки. 
- Хватит? - спросил он хвастливо. 
Фадейцев больно надавил локтем в стол. 
"Сказать, наврать, все равно утром крестьяне узнают..." Вдруг он вспомнил об отряде: кабы узнать, куда скрылись, куда направляются. Что ему какой-то идиотский долг? И не один, наверное, так пойманный, погиб. "Во имя революционных мотивировок, - припомнил он адъютанта, - держись..." 
Он намеренно глубоко вздохнул, отодвигаясь. 
- Греха на душу... пусти, ваше благородье... ваше сиятельство... Бакушев я, хоть все село опроси. 
- А, Бакушев? Сейчас узнаем. Направо кругом! Шагом-арш... Ась, два!.. Стой!.. 
Он взял его под руку и подвел к столу. 
- Разве так солдаты ходят? Правую ногу этак только драгуны могли вскидывать. Садитесь. Курите? Пожалуйста... И руки не прячьте... Итак, Васька, самогону и огурец! Жаль - до встречи я всех коммунистов сгоряча порубил, а то бы они про вас что-нибудь сообщили. Ну, скажите... 
- Ваше сиятельство, ей-богу!.. 
Нога Чугреева тяжело упала на пол. 
- Гадко, капитан. Я у виска с револьвером мог бы выпытать. Если вы забыли дворянскую честь, то имеете вы кусочек человеческой совести? Капитан! 
В угнетении находишь какую-то радость повторять одни и те же слова. Тогда слово становится таким же мутным и стертым, как сердце. 
Но Фадейцев молчал. 
- Можете ли вы мне говорить прямо? 
"Во имя революции - нет", - так бы ответил Карнаухов, веселый и прямой адъютант. 
Фадейцев же молчал. 
Недоумевая, Чугреев отошел от стола. 
- Напишите карандашом цифру и уйдите. Если вы - коммунист, так эти деньги народные, сударь, награбленные мной. Вы имеете право их взять, пожертвовать на детские дома или на дом отдыха для проституток, черт бы вас драл! 
Лицо у него было жесткое и суровое. 
"Что есть во мне драгоценного и что он хочет купить за эти деньги?" Тревога и гнев оседали в груди Фадейцева. 
Из чашки пьет самогон князь Чугреев. Какое безумие! Князь говорит здраво и долго о восьми тысячах десятин имения в Симбирской губернии. 
Петухи, хлопая крыльями и прочищая горло, роняют теплые перья. Опять одно радостное и горькое перо уронила земля - день... День прошел полночь. 
Князь опять упрекает: 
- Вы не дадите уснуть пять ночей. Завидую вашему упорству. Дайте мне возможность уснуть. 
Глаза у Фадейцева черные и пустые. Чугреев отворачивается. 
А у князя, наверное, такое чувство, что ему никогда нельзя спать.