Контрольное вторжение

Я бросился в погоню и настиг Готлиба в комнате.
В моей голове родился план спасения. Если удастся скрутить эту прыткую нежить, то общаться с ребятами из КБЗ будет гораздо проще. Имея свидетеля и обвиняемого в одном лице, я сумею доказать свою непричастность к антиправительственному заговору. Я бросился к стенному шкафу. У Готлиба был миллион возможностей изрешетить мою беззащитную спину. Пару раз он действительно нажал на курок, и один раз я почувствовал затылком тепло близкого промаха. Каждую секунду ожидая испепеляющего касания лазерного луча, я распахнул дверцы, выдернул из кобуры лучемет и повернулся лицом к врагу. Враг был жалок. Его руки дрожали, не давая ему прицелиться.
— Мордой в пол! — торжествующе взвизгнул я.
К моему удивлению, трус с трясущимися руками проявил отчаянную смелость и не подчинился. Он забился в угол, держа лучемет двумя руками и нагло целясь в мою переносицу. Ствол больше не дрожал. Зрачок Готлиба, мушка и мой драгоценный мозжечок надежно зафиксировались на одной линии. Сейчас он снесет мне голову, и никакая реанимация не спасет мою юную жизнь. Во рту стало кисло, в боках закололо. Надпочечники выгружали в кровь дополнительные порции бесполезного адреналина.
— Брось оружие, — в моем голосе прозвучали просительные нотки.
— Предатель должен сдохнуть, — процедил Готлиб, и я увидел, как его указательный палец начал очень медленно сгибаться, легко сдвигая курок по направлению к точке моей смерти.
Непропорционально длинная фаланга с заусеницами у основания желтоватого ногтя перемещалась в пространстве со скоростью уставшей улитки, и казалось, что пока силовой контур лучемета замкнется, я успею сделать множество дел. Кинуться вперед и сокрушить врага или, наоборот рвануться в сторону и выпрыгнуть в окно. Даже если бы я разбился после падения с 31 этажа, врачи легко воскресили бы меня, но я не сделал ничего. Моя кровь превратилась в вязкий кисель, и каждое движение давалось с неимоверным трудом. Преодолевая сопротивление перенапряженных мышц, мне едва удалось слегка сдвинуть голову. Раскаленный луч опалил скулу и превратил половину уха в удушливый смрад.
Медленно, как во сне, я низвергся на пол. Я стрелял наобум, не целясь и не намереваясь поразить противника.
Единственным моим желанием было заставить его отпрянуть назад и не дать ему сделать еще один, точный и окончательный выстрел.
На мгновение в глазах потемнело. Яркая вспышка пронзила комнату, разделив свет и тьму. Я увидел безумные глаза Натальи Корф. Бесплотный кошмар бесповоротно извалялся в граните реальности. Никакого Готлиба больше не было. Он исчез. Его место необъяснимым образом заняла несчастная, ни в чем не повинная девушка, которая и упала на матрас с прожженным черепом.
Несколько секунд я продолжал целиться в труп, решительно не понимая, где закончилась реальность, и начался бред. Может быть, один бред наслоился на другой, а мое сознание больше не в состоянии различать явь и наваждение? Я автоматически потрогал раненое ухо.
Оно было в полном порядке. Самое тщательное ощупывание не обнаружило никаких повреждений. Я оглянулся. На стене рядом со шкафом должны были присутствовать отметины от неудачных выстрелов Готлиба. Ничего такого там не было. Кстати, обои давно нужно переклеить. Какие обои? О чем я думаю?! Я снова повернулся к матрасу — труп с дыркой в голове наличествовал на прежнем месте, невзирая на мое страстное желание его там не видеть. Бытие не желало определяться сознанием. Я опустил глаза — в руке лучемет, в памяти которого записано время выстрела и изображение точки прицеливания, поднял глаза — четыре видеодатчика по углам комнаты, бросился на кухню, на ходу тараторя:
— Записи с видеодатчиков минуту назад.
Я сильно рассчитывал на объективность электроники. Мой рассудок хватался за любую соломинку, прекрасно осознавая, что в его распоряжении нет ничего, кроме бессовестно врущих органов чувств. Как, в общем-то, и ожидалось, экран продемонстрировал мне загнанную в угол девушку и меня самого, неспешно ковыряющегося в шкафу, достающего лучемет и хладнокровно жмущего на курок. Безжалостный луч прошил плоть так, будто это было не живое тело, а всего лишь его жалкая тень. Никогда прежде я не видел, как взаправду умирают люди, а тем более, никогда не убивал сам. Почему это случилось со мной? Чья злая воля превратила меня в убийцу? Будущее Светозара Ломакина нарисовалось в моем воображении с потрясающей четкостью. Сознание в автоматическом режиме просчитало наиболее вероятные варианты развития событий и способы хоть как-то повлиять на свою судьбу. Перспектива провести лет пятьдесят на рудниках, а потом до конца дней жить с клеймом убийцы меня не прельстила нисколько. Возможность застрелиться на собственной кухне тоже не сильно воодушевила. Почему-то мне показалось, что лучше всего будет достойно погибнуть в честном бою с милицейскими роботами. Пусть все считают меня борцом с системой, а не заурядным идиотом с воткнутыми мозгами, коим я на самом деле и являюсь.
В прихожей меня ждала куртка разведчика с вшитыми в синтетическую кожу защитными элементами.
Невзирая на совершенно чудовищный вес в 18 килограммов, я с удовольствием носил ее, когда нужно было покрасоваться перед друзьями и особенно перед подругами. На сегодняшнем бенефисе мне полагалось выглядеть безупречно, а ничего безупречнее форменной куртки придумать невозможно. Моим предсмертным желанием стало во всей красе предстать в вечерних новостях, в которых меня, вне всяких сомнений, покажут.
Где-нибудь между сообщениями о неожиданных заморозках в северной Бразилии и вечно актуальными происками калифорнийских террористов вставят кадр с очерченным мелом «мокрым местом». Начальник училища потрясет перед объективами простреленным «каловым» дипломом и скажет прочувствованную речь о моем пренебрежении основами мегаколлективизма.
А может, и не скажет. О чем ему говорить? После такого инцидента его наверняка снимут с должности.
Размечтаться я не успел. Точнее, мне не дали. Дверь распахнулась. Демон дверного замка безропотно разблокировался перед пришедшими. В прямоугольном проеме нарисовались две угловатые фигуры в белых комбинезонах. Угрюмые озабоченные лица выдавали в этих существах натуральных людей, а не андроидов.
Я автоматически поднял руки. Война с живыми представителями органов не входила в мои планы. Уж лучше пятьдесят лет каторги. Я согласен на все, лишь бы никто больше не пострадал.
— Где больная? — рявкнула та фигура, что была крупнее.
«Реаниматоры, — дошло до меня. — Мыслетелефон автоматически связался со „Скорой“ и сообщил о внезапной смерти абонента, если уцелел, конечно».
— Она там, — махнул я рукой в сторону комнаты и вышел на лестничную площадку.
Лифт еще не успел захлопнуть двери после доставки врачей. Я поспешно заскочил в кабину и мысленно приказал: «Первый. Очень быстро». Автоматика безупречно отработала простое задание, и, испытав мимолетное состояние невесомости, я очутился на улице.
Простор огромного голубого неба над головой подействовал ошеломляюще после тесной однокомнатной квартирки. Как же все-таки прекрасен этот мир и как не хочется с ним расставаться. «Из-за тебя другой человек никогда больше не увидит этого неба. Ты должен понести наказание», — безапелляционно сказал я себе, возвращаясь в реальность, где небо может быть только клетчатым.
Ближайший пойнт телепортационной системы находился прямо во дворе моего дома, рядом со стоянкой антигравов. Всего десять шагов от подъезда, и в моем распоряжении вся Земля с ближайшими окрестностями.
Трудодней можно не жалеть, больше они мне не понадобятся. Как назло, рядом с пойнтом выстроилась длинная очередь из школьников, одетых в теплые зимние куртки. Две учительницы, обильно упакованные в меха, поочередно переправляли пионеров куда-то в Гренландию или в Антарктиду. Они ставили своих подопечных на пойнт строго по одному, тщательно проверяли код пункта назначения, а после отправления несколько секунд ждали подтверждения доставки с другой стороны канала. Прервать сей сверхсложный процесс не было никакой возможности, и я рванул за угол, к универсаму. На площади перед ним недавно оборудовали сразу десять четырехканальных пойнтов. В это время дня там обычно не бывает очередей.