Иерихонские трубы

Тишина продлилась несколько секунд, потом из кабинета послышался не то вскрик, не то всхлип и, тут же Белла, в полный голос, закричала:
— Витя! Витя, скорее!
Ворвавшийся в кабинет Виктор, увидел, что Белла, стоя на коленях, пытается приподнять с пола стонущего Балясина.
— Ты… Чего это с ним?
Не знаю. Я об него споткнулась в темноте. Вот… Стонет и говорит что-то непонятное. Кажется бред у него.
Наклонившийся Виктор, с трудом разобрал сквозь тяжёлое дыхание и стоны, что Евгений с маниакальным упорством повторяет:
— Трубы… Трубы опять… Трубы…
— Может он это… Типа, того… До «белки» допился? Водярой-то прет!
— Нет, нет! У него мало оставалось. Болит у него что-то, Витька! Давай, «Скорую» вызовем!
— Да, разорется опять. Помоги мне, я сейчас на диван его… Нет… Ты ноги… Ноги приподними… Ну, вот так, все путём.
С трудом уложив Евгния на диван и оторвавшись от него Белла быстро вытащила из шкафа одеяло и подушку.
— Витя, приподними ему голову, я подушку подсуну! Вот. Сейчас, одеялом прикрою.
— Ребята, что вы тут толпитесь? — Неожиданно хрипло спросил Балясин и закашлялся.
— Женечка, очнулся? — всхлипнула Белла — Ты как? Что у тебя болит?
— Башка раскалывается… и дышать трудно. В грудь, будто ножом саданули. Что со мной хоть было то?
— Я не знаю — ты на полу лежал и стонал. Ну, ну скажи, что тебе дать?
— Грипп у него наверное. — пробасил сбоку Виктор — Может аспиринчику, Жень? Или водочки хочешь? Если кончилась я в ночной могу сгонять.
— Ты думай, что говоришь? — набросилась на Виктора Белла — какую ему, сейчас, водку? Боже, мой… за что всё это?!.. Женя, где у тебя лекарства?!
— Не надо, я принял уже. Сейчас пройдет. Димка давно ушел?
— Вообще не уходил, из-за тебя. Спит. Хоть градусник-то у тебя где?
— Да, на кой он… — спустив ноги на пол и, с трудом садясь на диване, тяжело заглатывая воздух, сказал Балясин — платок лучше мне дай, насморк какой-то привязался. И Димку разбудите.
— Сам уже проснулся — раздалось из приемной и в дверях появился заспанный, помятый Капсулев в летних серых брюках и пёстрой рубашке, наброшенной на голое тело — вы так тут орали… Хоть свет бы зажгли — добавил он, протянув руку и щёлкнув выключателем у двери.
Яркий верхний свет немедленно уничтожил всю загадочность и нереальность обстановки. Стало видно, что это самый обычный, правда очень большой и хороший кабинет преуспевающего бизнесмена. Судя по сотням компакт дисков и компакт кассет, размещённых в специальных стойках и просто стоящих и лежащих на многочисленных полках; по обилию ярких, цветных журналов, проспектов и буклетов на столах хозяин кабинета наверное имел какое-то отношение к эстраде, или шоу-бизнесу. Тем более, что стены кабинета были увешаны рекламными плакатами певцов и популярных музыкальных и вокальных групп.
Немного непонятным было только одно: почему между яркими рекламными плакатами в некоторых местах к стене были прикреплены репродукции каких-то старинных картин, хотя… может быть деловые интересы хозяина кабинета не ограничивались исключительно лёгкой музыкой?
Присев на стул около дивана Капсулев укоризненно посмотрел на Евгения, который, радостно улыбаясь, потянулся к нему, как к родному…
— Что, Жека, опять не удержался?
— Нет, отец, я не нюхал, зуб даю. Мне так плохо чего-то.
— Так у тебя же были, вроде, какие то таблетки.
— Последнюю сожрал, а башка всё-равно раскалывается. И дышать нечем.
— Давай тогда Фартукову позвоню. Приедет — выведет.
— Не стоит, зачем человека среди ночи дёргать? Я же не помираю.
— Что значит — дёргать? — Даже удивился Дмитрий — Он за это деньги получает, и не маленькие между прочим. Тебе, сейчас главное — уехать, а ехать — завтра! Хотя… уже сегодня, даже. Тебе нужно в норме быть!
— Да куда ему ехать — такому? — Вмешалась Белла, протягивая Балясину носовой платок. — У него же и вещей с собой никаких нет!
— Всё равно ехать. Подальше отсюда. И всё будет о,кей. В тёплые края, отдохнет, а вещи… — вещи и там купить можно.
Капсулев, ободряюще, хлопнул Евгения по плечу и, задержав руку, удивленно спросил:
— Ты что это, вроде дрожишь?
— Холодно мне как-то — невнятно ответил Балясин, сморкаясь в платок — колотун прицепился. Да, ехать, ехать подальше…
— И сними ты её, наконец. Ну не трави себя, Женя, хватит — Капсулев оглянулся на висящий рекламный плакат.
Витя, вопросительно посмотрел на Евгения. Тот, поколебавшись, кивнул и Витя с явной радостью бросился снимать со стены портрет загадочной девушки с раскосыми глазами.
— Вот и правильно! Забудь ты совсем про эти «Иерихонские трубы». Что с тобой опять? — Капсулев с тревогой посмотрел на Евгения.
Бледное лицо Балясина снова приобрело серовато-зелёный оттенок. Он прижал руку к левому плечу, и сгибаясь от боли застонал.
— Дьявол… рука отнимается чего-то. Больно…
Капсулев, до сих пор сохранявший относительное спокойствие, посмотрел на него с опасением.
— Рука?.. Тогда, Жень, лучше правда врача. И поскорей! Ребята, вы с ним посидите, а я пойду позвоню, и заодно предупрежу на вахте, чтобы Фартукова сразу пропустили.
— Женя, скажите, вы сегодня принимали какие-нибудь лекарства? — спросил Фартуков, снимая с руки Евгения манжетку тонометра и поправляя задраннй рукав рубашки.
— Только, что вы мне дали, Геннадий Алексеевич. И ещё от головной боли.
— Ну, что вы выпивали — это ясно — сказал Фартуков, бросив неодобрительный взгляд на стол — а, больше, ничего не принимали? — выделив голосом слово «больше»…
— Нет — морщась от боли, ответил Балясин, с трудом садясь на диване, — больше ничего.
— Так. Температуры у вас нет. Вы меня хорошо видите?
— Плывет, вообще-то, перед глазами.
— Вот что, Женя, вам срочно надо в больницу. Давайте вызывать «Скорую».
— Да вы что, с ума тут все посходили? Какая, к чёрту, «Скорая»?
Фартуков, беспомощно, оглянулся на Капсулева.
— Дмитрий Александрович. Ну, хоть вы ему объясните — это же очень опасно!
— А что с ним такое? — обеспокоено, спросил Капсулев.
— Без кардиограммы, конечно, не слишком точно сейчас можно сказать, но это очень похоже на инфаркт. Я постарался давление сбить, но у меня и толкового то ничего с собой нет. Капельницу надо… И противошоковые. Вам бы мне по телефону сразу про руку… «Скорую» срочно нужно было вызывать, не дожидаясь меня — я бы сказал.
— Никаких «Скорых», — слабым, но твёрдым голосом, вмешался Балясин — ещё засунут в какую-нибудь дизентерийную больницу на три недели — кашу на воде есть! Если нужно в больницу, меня Дима в приличную отвезет. Отвезёшь, Дим?
— О чем речь, отец? Только заскочу к себе — пиджак возьму — права у меня там. А ты с Геннадием Алексеевичем спускайся пока к машине потихонечку. Витя, ты помоги, донеси его просто в случае чего.
— Дмитрий Александрович, — обратился к Капсулеву врач, понизив голос, пожалуйста, побыстрее. Не нравится мне его сердце.
Когда машина уже выезжала из ворот на улицу, Балясин, сидевший с Фартуковым на заднем сидении, вдруг попросил:
— Дим. Воткни там какую-нибудь музыку, а то муторно.
— А что поставить? — спросил Капсулев, готовясь к развороту.
— Лучше приёмник включи. Станцию «Классика».
Капсулев протянул руку и нажал на кнопки.
— …собора. Запись сделана в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году — громко ворвался хорошо поставленный голос диктора, и, через секунду, из динамиков мощно полились звуки Токкаты и Фуги ре-минор Баха.
Неожиданно, полуприкрытые глаза Балясина прояснились. Бледные, синеватые губы зашевелились, вышёптывая слова:
— Голос… Голос Бога…
— Что? — удивился Фартуков, обеспокоено вглядываясь в лицо Балясина. — Вы о чём, Женя?
— Господи… Как же всё просто… — не обращая внимания на врача, отчетливо выговорил Балясин — Голос Бога… Лука же говорил…
— Кто говорил? — изумленно спросил Фартуков.