Самый желанный герцог

– Ш-ш. – Потрясающе, но Софи была уверена, она просто знала, что нужно делать. Она никогда раньше не целовалась, но просто знала, как наклонить голову, чтобы их губы встретились там, где нужно. Она приподнялась на цыпочки, медленно скользнув вверх своим телом по его твердому животу и груди, не делая попытки скрыть свое удовольствие от этого ощущения.
Грэм сглотнул, с трудом. Девушка ощутила, как волна власти прокатилась по ней, примитивной женской власти, более древней, чем само время. Она предъявила права на соблазнительницу внутри себя, позволив себе выступить вперед и разыграть этот момент с медленным, уверенным искушением.
Он ждал, его челюсть напряглась, его веки потяжелели от невыразимого желания. Он затвердел от прикосновений ее тела. Софи слегка улыбнулась и покачала бедрами, чтобы прижать мягкость нижней части своего живота к его твердому бугру. Сильная дрожь сотрясла его тело, а жилы на шее запульсировали, но Грэм продолжал молчать, все еще прикованный к месту ее пальцами, запутавшимися в его волосах.
Он мог бы вырваться на свободу, но Грэм, наконец-то, оказался в том месте, о котором мечтал с… как долго? Всего лишь эту неделю – или несколько месяцев?
Он даже не осмеливался дышать слишком тяжело, хотя мог бы уже задыхаться, если бы позволил себе. Девушка в его руках была такой невинной, озорно-чувственной – она ничем не напоминала его осторожную, сдержанную Софи. Это была женщина, которая сражалась за него, женщина, которая отчаянно бросилась между ним и злобными оскорблениями Лайлы.
Затем места для воспоминаний не осталось, важно было только настоящее, потому что Софи наконец-то поцеловала его.
Ее губы были мягкими, соски – твердыми, пальцы в его волосах причиняли ему боль, от которой он не отказался бы и за тысячу ночей бессердечного удовольствия. Она была той самой. Она всегда была той самой. Грэм знал это, в каком-то месте внутри себя, куда он никогда не заглядывал, он знал об этом с самого первого раза, после того, как спас ее от опасности врезаться в стену.
Он стоял на месте, принимая ее поцелуй, который Софи дарила ему, не разжимая губ, так долго, как он способен был вынести, наслаждаясь невинностью, которую ощущал в ней. Она никогда больше не поцелует его вот так.
Затем Грэм нарушил эту сладкую девственность кончиком своего языка, медленным, осторожным проникновением, которое заставило ее застыть от изумления.
Она была не из тех, кто пугается. Нет, только не его Софи. Она немедленно вернулась на поле боя, ее собственный изящный язычок проскользнул между его губ, тихие звуки удовольствия завибрировали у него во рту.
Боже, так приятно, так сильно, так мощно…
Грэм не мог прижаться к ней слишком тесно. В два шага он уложил Софи на кушетку для отдыха, ее покорное тело наконец-то полностью прижалось к его телу. Оказалось под ним…
Нежные и бледные, ее груди появились из лифа платья, когда герцог потянул за вырез. Дар ее плоти наполнил его ладони, пока он снова и снова проникал языком в ее рот. Были и другие вещи, которые ему хотелось бы проделать своим языком, те вещи, которые понравились бы ей, и к которым он собирался перейти через мгновение, как только в достаточной мере насладится ощущением ее небольших, высоких, идеальных грудей в своих ладонях.
О, какие вещи ему хотелось бы проделать со своей великолепной Софи…
Снаружи маленькой комнаты аудитория разразилась аплодисментами. Вздрогнув, Грэм прервал поцелуй.
– О Господи. – Только не Софи! Он просто монстр. Негодяй до мозга костей. – О, черт побери!
Он попятился, отворачиваясь – отрываясебя от нее. На самом деле, этот поступок стоил ему гораздо больше, чем Грэм мог выразить. Он потер обеими ладонями лицо, пытаясь обрести здравомыслие сквозь болезненное, вызывающее сердцебиение вожделение… и желание. Желание, подобное которому он никогда прежде не испытывал. Желание, которое почти заставило его вернуться обратно и снова броситься на Софи, просто ради еще одной минуты этого сладкого, чистого света, напоминающего домашний очаг…
Герцог заставил себя отойти настолько далеко, насколько позволяла крошечная комната. Прислонившись лбом к противоположной стене, он крепко зажмурил глаза и сражался с причиняющим боль чувством потери до тех пор, пока не вернул себе способность связно мыслить.
По большей части.
Потерять себя в Софи… Когда она стала для него озером с чистой, прохладной водой? Когда она сделалась незагрязненным воздухом в его легких? Почему он не замечал этого раньше – почему она скрывала это от него, словно тайну, как сокровище, которое прячут для кого-то более достойного, кого-то не настолько слепого?
 Слишком поздно. 
Нет. Никогда. Ему нужно это… Ему нужна она… Нужна…
 Тебе нужны кучи золота, которые есть у Лайлы. 
Нет. Он не может обменять это… это светлое, чистое создание на такую испорченную гарпию, как Лайла.
 Тогда обменяй ее на жителей Иденкорта. 
Бледные лица с впалыми щеками… пустые, терпеливые глаза, которые не поверят в его обещания… разруха и запустение и все проклятые растраченные годы, которые он проходил мимо…
Обменять Софи на его людей? Это… это он может сделать. Должен сделать. Жить без поцелуев Софи будет пыткой. Жить с разрушенным Иденкортом… это будет адом на земле.
Грэм решительно превратил свое сердце в камень. Только тогда он осмелился повернуться обратно к Софи.
Она уже выпрямилась и привела одежду в порядок, хотя ее волосы выбились из сложной прически, падая неукрощенными, медно-красными прядями на изящные плечи цвета слоновой кости, пока Софи напряженно сидела на кушетке для отдыха, сложив руки на коленях.
Он был идиотом. Глядя на девушку перед ним, Грэм смог вразумительно сформировать только эту несознательную мысль.
 Я – идиот. 
Софи смотрела в пол, на ее щеках пылал яркий румянец.
– Это не было ошибкой. Не смей говорить, что это была ошибка – я не вынесу этого.
– Софи… – Он хотел ее, но не мог получить. Никогда. – Это была ошибка.
Он не уподобится своему отцу. Он не станет доставлять себе удовольствие за счет людей Иденкорта. Он был только рад, что сумел остановиться перед тем, как зашел слишком далеко.
Нет, ты не рад. Ты как раз и хотел бы зайти слишком далеко.
Софи дала ему слишком много. Понимание. Дружбу. Безопасную гавань от несчастья, в которое Грэм был погружен так давно, что считал его естественным состоянием. Она говорила ему правду о нем самом, о том, как он живет, и – самое значительное из всех – о себе. До тех пор, пока он все не испортил, Софи целиком и полностью оставалась собой, безо всяких извинений. Она вдохновила его на то, чтобы он заглянул в себя, захотел стать другим, не таким, каким его воспитали – лучшим человеком.
В его мире блестящих фасадов, смещающихся привязанностей и скользких обманов искренний друг, который говорит правду, ценится превыше золота.
Что же произошло, отчего Софи сделалась циничной?
 Я не вижу причины, по которой могу позволить жестокости реального мира вмешиваться в мое желание изменить вещи, сделав их такими, какими они должны быть. 
Грэм убил в ней это чувство. Сейчас он видел это.
Он играл с ее привязанностью. Вспоминая с отвращением о своем неискреннем флирте и безразличии к правилам приличия, он осознал, что сделал с Софи из-за своей скуки и каприза.
Тот факт, что здесь были замешаны и его собственные чувства, не имел значения. Он не имел права отдавать свое сердце. Оно принадлежало Иденкорту.
– Итак, значит, это все? – Софи подняла подбородок и спокойно посмотрела на него. Грэм сдержал себя, увидев разочарование и безнадежность в выражении ее лица.
Он серьезно посмотрел на нее в ответ.
– Ты ожидала чего-то большего?
– Конечно же, нет. Кто я такая, чтобы ожидать чего-то в этом мире? – Девушка гордо приподняла подбородок и встала. Встряхнув свои немного помятые юбки, она пошла к двери. – Мои поздравления по случаю вашей неизбежной помолвки, милорд.