Земное притяжение

Лешка говорил бурно, развязно. Клена слушала его обхватив руками колени. Лешка секунду передохнул 
- Поглядела бы ты, как он по перилам бегает. 
- По каким перилам? 
- Да по обыкновенным. Заметила, когда к нему в квартиру поднимаешься на второй этаж там площадка обнесена перилами. Он по этим перилам любит бегать. 
- Как бегать? Зачем? 
- Просто так. Он очень пропорционально сложен. И, конечно, развит физически. Это упражнение на перилах доставляет ему удовлетворение. Ведь сверзиться-то ничего не стоит. Прощай, мама! - И Лешка помахал над ухом рукой 
- Я знаю сказала Жужелка - он закаляет волю, преодолевает страх. 
- Ну да еще. Очень это ему надо. Просто нравится. На этих перилах он чувствует себя на краю гибели, как наш шарик. 
- Какой шарик? 
- Наш, земной. 
- Это он сам так говорит? 
- А то кто же. Это, правда, опасно для жизни. Зато когда снизу смотришь, впечатление сильное 
Он сказал честно все, что мог. Больше он ничего не мог сказать. Он лег на живот, лицом в песок, и ему не хотелось больше ни о чем говорить, ничего слушать. 
За пляжем, гудя, прополз товарный поезд - в порт На море потянулся дым. 
Вот возьмет да и уедет куда-нибудь. Если Славка не соврал и он получит за эту аферу с обрезками какие-то деньги, так он в самом деле возьмет и махнет куда-нибудь. 
Когда он поднял глаза, Жужелка сидела все в той же позе,. 
на его ковбойке, обхватив .руками колени. Лешка мог протянуть руку и дотронуться до нее. Он украдкой смотрел на ее ноги, и у него было такое чувство, точно свершилось что-то непоправимое. 
Пришли какие-то парни, поскидали робы, плюхнулись на песок и принялись резаться в карты. Они были загорелы, обветрены и разрисованы татуировкой. Проигрывая, они ругались, новетер, к счастью, относил прочь их крепкие морские выражения. 
Заметив Жужелку, они принялись то и дело посматривать в ее сторону, переглядываясь между собой, смеялись. 
- Что это за девушка была вчера? - спросила Жужелка, не замечая того, что происходит сейчас на пляже. 
- Так, какая-то, - отмахнулся Лешка, следя за парнями, 
- Ты знаешь, я видела. Славка целовал ее. 
- Ну и что? 
- Да так как-то. Странно. Лицо у нее было какое-то... Ничего в ней не было такого... 
- Какого? 
- Ну, счастливого. 
- Счастливого? 
- Ну да. 
Парни громко заспорили. 
- Да вам много не надо, - грубо сказал Лешка. 
- Кому это вам? 
- Вашему брату. 
- Глупости! - Она сердито поправила плечом волосы. - Противно слушать. 
А ему было все равно, ему даже хотелось задеть, рассердить ее. 
-Чего мы сидим?-сказала Жужелка немного погодя. - Пошли купаться. 
Он качнул наотрез головой, притянул к себе брюки и достал сигарету. Он не хотел ни вставать, ни идти купаться с ней. Он хотел бы уткнуться в песок и забыть, что она существует. 
Жужелка поднялась и пошла к морю. 
Парни, бросив игру, не сговариваясь, встали и двинулись за ней к морю, насвистывая, раскачивая темными от загара спинами, облепленными приставшим песком и мелкими ракушками. 
Лешка отстегнул часы, сунул их под ковбойку, вскочил и быстро зашагал наперерез парням, тиская в кулаки пальцы. 
Жужелка шла по берегу у самой воды, по выутюженной прибоем песчаной кромке, в своих полосатых трусах и лифчике, закинув руки за голову. Парни молча стояли и смотрели ей вслед, и пенистая вода ударяла по их ногам. 
И тут же на берегу между ними и Жужелкой стоял Лешка в "фестивальных" трусах, с мотавшейся туда-сюда косынкой на шее. 
Жужелка вошла в воду, подпрыгивая в набегающей волне, эютом поплыла. 
Парни тоже полезли в море. Они ныряли, карабкались друг другу на плечи, плыли наперегонки, забыв про Жужелку. 
Дом двадцать два на Пролетарской улице. Он расположен тлежду пошивочным ателье легкого женского платья и городским тиром. Собственно, даже не сам дом, а чугунные ворота уездного значения, оставшиеся от прежних дней. Они ведут во двор, горбатый, мощенный булыжником. 
Двор проходной. Если перевалить через горку, можно выйти в другие ворота на Кривую улицу. При этом надо обогнуть сваленные тут железные обрезки. Вот они - невелика куча! Прикрыты сверху ржавым листом - так целее будут. Точно кому-то они нужны. В сущности, они захламляют двор, но с этим почему-то мирятся. Время от времени в ворота вползает полуторка, гремят в кузове обрезки, пустеет эта часть двора, только железная мелочь еще кое-где под ногами. А через неделю-другую опять с кроватной фабрики волокут сюда на телеге обрезки. Жители двора привыкли к ним, как к неизбежному злу, но стараются входить в ворота с Пролетарской. Здесь, на ветру, долетающем с моря, вздрагивает тонкий кран водопровода, расцветает крученый паныч, похожий на маленькие граммофонные трубы; сохнут на веревке куртки-спецовки, гавкают разномастные собаки, колесящие по двору; на летней мазаной печке бренчит крышка кастрюли, и рвущийся наружу пар пахнет лавровым листом, перцем, петрушкой и сельдереем, а в другом углу двора на такой же белой печке медленно и сладко упревают черешня в кипящем сахаре. 
Это уголок старого города, каких еще немало. Всех дольше живет здесь старуха Кечеджи. 
Из-под темного платка низко, на брови ей спускается другой, белоснежный, старые темные глаза так и поблескивают изпод сизых век. Глядя на нее, с волнением думаешь о чем-то таком смутном, древнем, чего и сам толком-то не знаешь. Ведь это ее предкам, уведшим из Крыма из-под татарского ига своих жен, детей и скот, была дарована Екатериной II земля Азовского побережья, где и основан город. Это было давно, а ныне греки растворились в пестрой уличной толпе. 
Старуха Кечеджи живет с дочерью, женщиной еще сравнительно молодой и красивой и, как истая южанка, расположенной ко всему яркому, веселому. Но из-за неудачно сложившейся личной жизни - разошлась с мужем - хорошее настроение у нее долго не удерживается. 
- Для чего жить? - вдруг подавленно спрашивает она. 
Мать вне себя. 
- Живем ведь, как ни говори. Ты живешь для своего дитя. 
А между прочим, может, еще и человек найдется. 
- Ай, мама! Иди в баню. 
- Не ты его бросила, он тебя - пусть ему будет стыдно. 
Дочь работает делопроизводителем в райжилотделе. Заработок у нее маленький, а еще надо от себя оторвать, чтобы послать деньги в Рязань, где в фельдшерском училище учится "дитя". Поэтому они пускают на свою жактовскую жилплощадь командированных. Две чисто заправленные койки, по семь рублей суточных - "частный сектор" металлургического завода на квартире у старухи Кечеджи.