Изувер

— Посадят, а потом и выпустят… Сынок! Он же вернется, он еще пуще измываться над нами будет!
Женщина, снова уже севшая на стул, безутешно и горько зарыдала.
— Помоги, Борис Григорич! — заплакал и Анатолий Степанович. — Мы, родители этого урода, просим тебя. Ты — уважаемый теперь человек в нашем районе, ты все можешь… Не нужен нам такой сын, обществу он не нужен. От него один вред и опасность для любого.
— Что ж вы такого сынка воспитали! — ковырнул Кашалот кровоточащую родительскую рану, не удержался. И в самом деле почувствовал вдруг себя «уважаемым в районе человеком», способным решать людские судьбы. Но бросил он это больше для проформы, лишь бы что-то сказать в этот момент.
— Мы никому не скажем, сынок! — снова заговорили мать «урода». Узнаем, что… убили его… или там… утоп… ну, и Бог ему судья. Весь грех на себя с Анатолием возьмем, пусть нас на том свете черти на сковородке жарят.
— Да менты-то на этом свете, а не на том! — усмехнулся Кашалот. — Они вас и не спросят, искать того, кто вашего Юрку замочил, или нет. Сами уголовное дело заведут. А вы, чего доброго, расколетесь потом: да вот, обидел нас сынок, мы и попросили знакомого человека…
— Ничего не скажем, Борис Григорич! — клятвенно стал заверять Анатолий Степанович. — Марья правильно сказала, под пытками тебя не выдадим!.. И это… мы же заплатим. Мы понимаем, так это за спасибо не делается. Машину продадим, еще кой-чего… Ты скажи нам, сколько это будет стоить, мы деньги соберем.
По тому, как говорил эти жуткие слова Анатолий Степанович, чувствовалось, что родители «урода» дошли до точки, что решение их выношенное, выстраданное, родилось не в один день. В казни сына они видели единственный выход из той ситуации, в какой оказались. Прощать своему «уроду» они явно ничего не собирались.
Кашалот невольно повел плечами, В семье, конечно, всякое бывает, и муж жену замочить по пьянке может, и жена мужа на куски порубит, да и детки с родителями конфликтуют, это не такая уж редкость. Но чтоб родители… чтоб порешить сына пришли нанимать киллера…
— А вы бы сами… сонного, — сказал Кашалот. — Замочить можно и без крови. И концы спрятать. Пропал без вести, да и все. Чего чужих людей в это дело втаскивать?!
— Да была и такая мысля, Борис Григорич, — признался Анатолий Степанович. — По дурости хватался было за топор., не поднялась рука. Родной все ж таки!.. А придушить… Да мы с бабкой и не справимся. Он же вон какой бугай, выше тебя на голову, боксом занимался Раскидает нас, как котят. Атак бы… чужой человек… Убили мерзавца и убили, что ж теперь! Никто по нему горевать не будет. Жены у него нет и не предвидится, детей тоже. Кто по нем плакать будет? Да никто.
Соседи и те вздохнут свободнее. Он и их замордовал.
— М-да-а, заявочка, — протянул Кашалот, снова закидывая ноги на стол. И чего вы ко мне приперлись? Кто вас надоумил? Или как провокаторов подослали?
— Какие провокаторы, Борис, ты в своем уме?! — взвилась мать «урода». Такая скотина t выросла, если бы ты только знал. Свет для нас со Степанычем не мил стал. Мы же знаем, что шпану ты в районе в руках держишь, боятся они тебя.
Защиты пришли просить.
— И простые люди уважают, — вставил Анатолий Степанович. — Ты же у нас тут как вторая власть А может, и первая Поди теперь разберись, какой власти кланяться Всяк на себя одеяло тащит.
— Ну, первая, вторая… — Кашалот раздумывал — как ему быть? Проще всего, конечно, отругать этих ополоумевших от позора и издевательств стариков да и выпроводить их прочь. Но вдруг что-то дрогнуло, захотелось помочь бывшим соседям (до того, как отец выстроил особняк, Кушнаревы жили с этими людьми в одном долю, и Юрку-«урода» Кашалот, разумеется, знал).
Может, и правда, сказать парням, чтоб отметелили этого мудака, предупредили, чтобы больше на отца-мать руку не поднимал… Да как это еще обернется? Может, потом «урод» еще больше озлобится…
— У меня специалиста такого нет, я такими делами не занимаюсь, — сказал он нейтральное, чтобы отвязаться. — Морду вашему Юрке набить — это пожалуйста, это я могу, скажу коекому, а мочить… К-гм!.. А лупить… это ж надо ему сказать, за что били. А он снова домой придет. Еще хуже будет.
— Сведи нас с таким человеком, Борис Григорич! — Анатолий Степанович протянул к Кашалоту руки. — Ты в стороне будешь. Мы ему заплатим. Сами его просить будем.
— Может, и сведу, — думал вслух Кашалот.
Решительность и непреклонность родителей убеждали его, что те от замысла своего не откажутся.
Не поможет он — пойдут в другое место, к другим людям. И так же будут предлагать деньги. А деньги немалые. С какой стати, в таком случае, отдавать их другим? Любая его бригада замочит кого угодно, лишь бы заплатили. Стоит только сказать тому же Колорадскому Жуку или Мосолу… Сами они, бугры, руки пачкать не станут, конечно, а их мордовороты… Впрочем, лучше все же сделать это руками постороннего парня… Кашалот снова подумал о том человеке, который положил милиционеров у Дома офицеров. Найти бы его, найти… Киллеру хватит и половины того, что могут дать родители «урода». А если он запросит ббльшую сумму, то, опять же, надо будет сказать старикам, пусть подсуетятся, перезаймут, что ли, или что-нибудь. Это уже их проблемы. Работать бесплатно никто не будет, тем более, делать та — кую работу! А старики жизнь прожили, деньги и ценности им теперь ни к чему.
— Квартира у вас какая? — спросил он. — Я что-то забыл.
— Двухкомнатная, как и у вас была, — сейчас же отозвался Анатолий Степанович. — Так мы там и живем. И помирать, видно, там же придется. А ты чего спрашиваешь об этом, Борис Григорич?
— Да так… просто, — Кашалот сделал вид, что очень занят сигаретой, которая никак не разгорается от слабого огонька газовой зажигалки.
«Упускать клиентов, конечно, не стоит, — думал Кашалот. — Пообещать им найти „специалиста“, потянуть время. Люди это надежные, да. Юрок их довел до точки кипения, вряд ли они передумают. Старики эти язык за зубами будут держать, однозначно. Это в их интересах. А если „вякнут…“»
Дальше свои мысли Кашалот не пустил. Ничего пока не решено, сегодня он бывшим соседям откажет, но не окончательно, не резко. Надо подождать. Жизнь сама все расставит на свои места.
Может, старики помирятся еще со своим «уродом», придут потом к нему, Борис Григоричу, извиняться, просить о том, чтобы об их просьбе никто не узнал — это же и позор, и повод для новых семейных распрей…
Кашалот встал, одернул легкую летнюю куртку.
— Пока отложим, Степаныч! — сказал он веско. — Попробуйте еще потолковать с сыном. Может, он образумится.
Супруги тоже поднялись с мягкого кожаного дивана. Марья хлюпала мокрым носом, а Степаныч хмурился, смотрел на Кашалота решительно, с недовольством.
— Сведи нас с человеком, Борис Григорич! — сказал он с надрывом. — Мы ему заплатим. Деньги у нас будут. У меня машину, «Жигули», сосед по гаражу просит продать. Нравится она ему. Почти что новая, движок хороший… Мы не отступимся с Марьей, слово сами себе дали. Не нужен нам такой сын. Мы его породили, мы и казним.
— Прямо как Тарас Бульба! — хмыкнул Кашалот.
— Тарас, конечно, за другое сына порешил, мы ему не ровня. Но и предатели, и бандиты не должны на белом свете жить.
— Крутой ты, оказывается, Степаныч, я и не знал, — Кашалот покрутил головой.
— Продавать машину? — твердо спросил Анатолий Степанович, не слушая. Сведешь с нужным человеком?
— Приходи через месяц-другой, — уклончиво ответил ему Кашалот. — Если ничего дома не изменится, поговорим. В церковь сходи. Может, охолонешь, стыдно перед Богом станет. Мало ли!..
— Мы не дети, Борис Григорич! Седые вон с Марьей уже. Сами головы свои на плаху кладем.
— Ладно, идите, — Кашалот проводил просителей до двери. Анатолию Степановичу пожал руку, а с теткой Марьей просто раскланялся.
Ушли старики вполне обнадеженные.
А Кашалот, снова усевшись за стол, спросил по селектору свою молодую-длинноногую: