Крестная мать

Татьяна молчала. Она понимала Глухова: человек он мягкий и всего лишь выполняет чью-то волю. Да, из отдела сокращали еще двух инженеров, но те были как раз пенсионного возраста, особенно не расстраивались.
— Таня, я все понимаю, — печально говорил Глухов. — У тебя беда за бедой, а тут я со своими разговорами. Ну давай вместе список посмотрим — кого я могу предложить на сокращение? Я ни на одного из вас не хотел бы руку поднимать. Но что делать?.. Слушай, может, ты на рабочее место пойдешь, а? В сорок восьмой цех — чистота, белые халаты, приличные заработки.
— Я подумаю, Григорий Моисеевич, — дрогнувшим и глубоко обиженным голосом сказала Татьяна, поднимаясь, и гладко выбритое лицо начальника КБ поплыло у нее перед глазами. Вот как ее отблагодарили за многолетний добросовестный труд! Вот как ценят ее заслуги перед заводом! Вот как принимают во внимание ее семейную беду! Господи, какое бессердечие, какая жестокость! И разве она, как женщина-мать, как гражданка, не права, призывая разоружаться, тратить деньги не на войну, а на другие, гуманитарные цели?! Да во всем мире женщины — и не только женщины — борются именно за это!..
Погруженная в невеселые мысли, Татьяна вышла и* троллейбуса на своей остановке, завернула по пути і хлебный магазин, потом в овощной, купила кочан капусты и крупных румяных яблок. Яблоки были очень хороши, так и притягивали взгляд, и она не устояла перед соблазном, хотя денег в кошельке было в обрез. Да и когда теперь придется ей получать зарплату — неделю назад ее уволили-таки по сокращению штатов, выдали денег на два месяца вперед, как и полагается, начислили выслугу, еще чего-то начислили… словом, рассчитались с ней по закону, формально ничего не нарушили, а по сути — избавились от неугодной сотрудницы, выгнали. Живи как хочешь.
Дверь квартиры она открыла машинально, нагруженная сумками, вошла на кухню и вскрикнула от неожиданности. За столом сидел рослый незнакомый парень, с короткой стрижкой и слегка растерянным, виноватым лицом.
— Вы… вы что здесь делаете? Как вы сюда попали? — в сильном волнении спросила Татьяна, стараясь говорить как можно громче и решительнее, отступая к двери. Надо, наверное, выскочить, закричать, позвать соседей.
Парень поднялся — большой, сильный, широкоплечий. Одет как-то странно. На нем были явно военные, пятнистые брюки, но гражданского покроя куртка, из-под которой опять же выглядывала рубашка зеленого, защитного цвета. Кто это? Солдат? Или переодевшийся в солдатское домушник? И один ли он в квартире?
— Татьяна Николаевна, вы извините меня, ради Бога! — Он назвал ее по имени, и Татьяна, по-прежнему озадаченная, настороженная, готовая к худшему, продолжала пятиться к двери. — Я вам все объясню, не пугайтесь. Я не вор и не грабитель.
— Как вы вошли в квартиру? Я вызову милицию и тогда мы с вами поговорим.
— Не надо никого вызывать, прошу вас! Татьяна Николаевна, мне ваш адрес Ваня говорил, ваш сын. Я не мог вас ждать на улице весь день… Простите! Мы с Ваней вместе служили в Чечне, воевали…
— Вы служили с Ванечкой?!
— Да. Вот фотографии, посмотрите, пожалуйста. И успокойтесь.
С этими словами парень вытащил из нагрудного кармана зеленой своей рубашки потертый бумажник, развернул его. На Татьяну глянуло родное лицо: Ванечка с такими же стрижеными солдатами у дверей казармы; Ванечка — с автоматом в руках, а рядом с ним — да, этот самый парень, так нежданно-негаданно оказавшийся в ее квартире. На следующей фотографии их уже пятеро — молодцы как на подбор, все в пятнистой форме, в беретах, чему-то заразительно, весело смеются. А вот — у турника, голые по пояс, обтираются снегом…
От волнения у Татьяны ослабли ноги. Она, не сняв пальто, села на кухонный табурет, разглядывала фотографии, две-три из которых были и у нее в семейном альбоме (Ваня присылал). Ее гость тихо сидел напротив, спокойно смотрел на нее смущенными глазами.
— Как тебя звать, сынок? Откуда ты взялся? — спросила Татьяна, поднимаясь, снимая пальто, и парень шагнул к ней, принял пальто из ее рук, повесил на вешалку в прихожей. Потом вернулся на кухню, стал неторопливо рассказывать.
— Зовут меня Андрей, а фамилия у меня смешная — Петушок. Вот, посмотрите солдатскую книжку, а то, может, не поверите?.. Родом я с Урала, из Перми. Слышали о таком городе?
Она кивнула, машинально взяла книжку, глянула. Такой же, как и ее Ванечка, парень, смотрел с фотографии. А фамилия действительно смешная, к парню совсем не подходит. Ему бы что-нибудь… Громов, или, там, Медведев…
— Татьяна Николаевна, еще раз простите, что вошел в квартиру, не дождавшись вас. Но я двое суток не спал, ехал сюда, в Придонск, на перекладных, шофера-«дальнобойщики» подвозили, сил больше не было ждать. А Ваня мне рассказывал еще до начала боев, что дверь у вас на один замок закрывается да и тот… Вы все мужа своего ругали, что не может сделать как следует.
— Ругала, да, — она вздохнула, вернула ему документы. — Теперь некого ругать — ни Ванечки, ни Алексея.
— У вас еще что-то случилось? — усталое лицо сослуживца Ванечки болезненно напряглось.
Татьяна не выдержала, заплакала.
— Убили мужа, Андрей! Вскоре после того, как Ванечку похоронили, девять дней только прошло… Звери какие-то, а не люди. Топором его зарубили, машину отняли.
По лицу парня пошли желваки, увесистые кулаки, лежавшие на столе, сами собой шевельнулись.
— Гады! Знать бы, кто это сделал!.. Ваня ваш батю любил, он про вас и про него много рассказывал. После службы звал в Придонск. Говорил, что город у вас красивый, особенно весной, летом. И девчат много красивых. А вы в милицию обращались, Татьяна Николаевна?
Она потерянно вздохнула, махнула рукой.
— Обращалась. Ищут… Ты расскажи мне про Ванечку, Андрюша. Офицер, который его привозил… Леонов, кажется?
— Леонтьев. Это наш ротный, старший лейтенант.
— Да, Леонтьев. Он рассказывал, как Ванечка погиб, про девочку-чеченку рассказывал, фотографию ее привез… Но ты еще расскажи. Я же половину не слышала… хоронили в тот день.
Петушок потянулся к пачке сигарет, лежавшей на холодильнике.
— Я закурю, можно, Татьяна Николаевна? Такое вспоминать… сами понимаете.
— Кури, Андрюша, конечно! — Она захлопотала возле гостя, так неожиданно свалившегося невесть откуда: достала из кухонного шкафа спички, принесла из гостиной пепельницу. Всполошилась. — А ты ел что-нибудь? Сидишь тут целый день, да? Утром приехал?
— Ага, утром. Думал, застану вас до работы, мне Ваня говорил, что вы рано на работу ходите.
Она усмехнулась.
— Ходила, да. Рано. В семь пятнадцать уже из дома выходила. А теперь — безработная. Сократили. А если правду сказать, то отомстили. По митингам ходила, да с начальством спорила, правоту свою доказывала. А таких и сокращают в первую очередь.
— М-да. — Петушок крутнул головой, вздохнул.
— Ты рассказывай, рассказывай! — напомнила-попросила Татьяна. — Что ж теперь! Где-нибудь устроюсь.
Петушок аккуратно стряхнул с сигареты пепел, уселся поудобнее.
— Ну вот. Я ваш дом где-то около восьми утра нашел. Звоню — никого. Соседка сверху спускалась, спросила, кого, мол, ищете? Я ваше имя назвал, она и сказала, что вы уже ушли Что, думаю, делать? Маячить мне на улице особенно нельзя, да вид у меня, сами понимаете… Вот я и рискнул, открыл перочинным ножичком дверь. Она и правда у вас для честных людей. И сразу спать на диване лег. Вы уж простите меня, Татьяна Николаевна!
— Ничего-ничего! Рассказывай!
— Мы с Ваней, когда нас в Чечню привезли, адресами родителей на всякий случай обменялись. Я ему рассказал как мою маму найти, а он про вас с Алексеем… Павловичем, да?
— Павловичем.
— Ну, и про замок еще сказал.
— Андрюша, сынок, а почему ты, если я правильно поняла, прячешься?
— Ушел я из части, Татьяна Николаевна. — Он смотрел ей прямо в глаза. — Дезертировал, можно сказать. Не стал воевать неизвестно за что. Да еще и с такими бездарными командирами… Вы, может, знаете, что было в Грозном в ночь с тридцать первого декабря на первое января? Сколько там наших ребят полегло.