Положительный (СИ)

 – Какая разница.
 – В смысле? – пораженно смотрю в его ссутуленную спину. – Большая разница. Ты же не... сам. Ты не виноват.
 – Я все равно заражен, – пожимает плечами. – Виноват или не виноват – плевать.
 Молчу, прекрасно понимая, что он прав. Но эти его спокойные, обреченные слова царапают то, что называют чувством справедливости. Заставляют сжать кулаки в глухой злобе. А Саня вдруг едва слышно начинает говорить. И история, которую он так спокойно и размеренно излагает, словно уже давно выучил наизусть, заставляет волосы на голове встать дыбом.
 ***
 Он проиграл в споре и должен был сбежать из пансиона в город и сфотографироваться на фоне одного фонтана в парке. Днем возможности незаметно выйти не было, но в тот день вечером организовывалась дискотека. Ему оставалось только тихо свалить из зала, а дальше – дело техники. Естественно, к тому времени, а это была осень, когда Саня возвращался, на улице стемнело.
 Марку затормозившей у обочины машины он не помнил. В салоне было несколько человек неславянской внешности, пьяные. Они предлагали подвезти, один из них вышел, показывал деньги. Наверное, приняли его за проститута. Он побежал, но споткнулся, расшиб колено. Мужчина, предлагавший деньги, схватил его и потащил внутрь. Саня кричал, но на трассе было почти пусто, тем более от проезжающих автомобилей происходящее закрывала машина.
 После всего, его просто вышвырнули на обочине и уехали.
 Нашли Саню только под утро – заметил мужчина, проезжавший на велосипеде. Он и вызывал "скорую".
 Подробностей изнасилования младший мне так и не рассказал. И за это я, к своему стыду, был благодарен.
 ***
 – Значит, их так и не нашли? – подрагивающими пальцами вытягиваю из пачки сигарету и прикуриваю.
 – Как ты понимаешь, – Саня тяжело сглатывает, – это практически невозможно. Тем более я не помню ни их лиц, ни марки машины.
 – Тебе было очень больно? – вырывается само собой, я тут же прикусываю язык, но уже поздно.
 Младший некрасиво усмехается, склоняет голову набок и спрашивает:
 – Как думаешь, если человека разложить на капоте и оттрахать его втроем без смазки – это очень больно?
 Я не нахожусь, что ответить, и просто судорожно затягиваюсь.
 – В полиции... – Саня замолкает на секунду, – следователь думал, что я занимался проституцией и просто нарвался не на тех клиентов. Они пришли в пансион, опрашивали моих одноклассников. Там теперь все знают, что произошло. И то, что я болен – тоже. Мне позволили доучиться только потому, что я должен был сдать экзамены. Теперь, наверное, я буду снова учиться в нашей школе около дома.
 Твою мать... Значит, все его одноклассники были в курсе того, что с ним сотворили? Я не психолог, но...
 – Я все равно не смог бы учиться там дальше, – мелкий словно читает мои мысли, – я просто не смог бы... выносить это все. Понимал, что не стоит обращать внимание, что нужно сосредоточиться на учебе, я ведь за этим прихожу, но... Они выделили мне отдельную комнату, потому что никто не хотел даже за руку со мной здороваться. И на том спасибо, – он всхлипывает, но сжимает зубы и сдерживается. – А в классе... Я не думал, что надо мной когда-нибудь будут так издеваться.
 Я смотрю на его прикушенную дрожащую губу и чувствую, как щиплет в глазах. Осторожно касаюсь Саниного предплечья, тяну брата к себе и мягко обнимаю. И плевать, что это «не по-мужски».
 Он снова тихонько всхлипывает, и через секунду я уже глажу его трясущуюся от беззвучного плача спину.
 ***
 Саня долго не мог успокоиться. Когда я, усадив его на кровать, попытался напоить его водой, он пролил половину себе на грудь просто потому, что его била нервная дрожь.
 Я чувствовал себя самой настоящей сволочью, ведь именно я завел этот разговор. А Саня то и дело сквозь всхлипы шептал о том, что он отдал бы все, лишь бы забыть о случившемся.
 Но, в конце концов, истерика прекратилась. Мелкий затих, уткнувшись лбом в согнутые колени, а я обнимал его за плечи и просто не знал, что делать и говорить.
 Но Саня заговорил сам.
 – Я просил родителей не говорить тебе ничего, потому что думал, что ты будешь меня презирать, – это он выдает сбивчивой скороговоркой, не поднимая головы. – Я не хотел, чтобы ты брезговал прикасаться ко мне.
 Вот так вот просто. Саня, господи, ну почему это произошло именно с тобой?
 – Почему ты решил, что я стану брезговать? – ненавязчиво глажу его по спине.
 – Думал, будешь бояться заразиться, – голос у младшего тусклый, словно истерика выпила из Сани все силы. Хотя так оно, наверное, и есть. – А я очень хотел тебя поцеловать.
 В который раз за вечер просто не нахожу слов. Машинально сжимаю пальцы на плече брата, пытаясь сообразить, что должен ответить.
 Бля, как же все сложно-то! Логично предположить, конечно, что, после всего произошедшего, Саня получил глубокую психологическую травму, отсюда и это странное влечение ко мне. Но мне-то самому как быть? Я ведь не гей.
 Твою мать, да при чем тут ориентация?! Я же его брат! Родной, блядь, брат!
 Но если сейчас начну толкать про это речь, он, естественно, решит, что мне противно!
 – Тебе ведь не неприятно меня касаться? – спрашивает едва слышно и вдруг поворачивается и заглядывает в глаза. От этого его взгляда у меня что-то словно лопается в груди.
 Мотаю головой, потому что не уверен, что сейчас могу нормально говорить, и обнимаю его, прижимая совсем близко.