Третья Варя

Еще налил водки в стакан. Выпил. Вытер ладонью бороду и пошел дальше без умолку.
— Историй за век собралось! Все-то и не перескажешь! Старуха моя слушает, слушает да носом и клюнет… Вот раз происшествие было. Заходит ко мне в избушку мужик молодой. По охоте знакомый, Андроном звать. Медведей мы с ним годиков пять вместе стреляли, с того и дружба… Про медведей тоже история есть. Об этом потом. Сначала, что с тем Андроном, скажу. Заходит, значит. То да се, посидели, выпили. Захмелели малость. Ночуй, Андрон, говорю. А он: нет. Уперся: нет и нет. Домой, говорит, надо. Дома баба, говорит, с малым дитем дожидается. И пошел. А ночь. Дело зимнее. Лес снегами завален. Глухо. Он давай песню петь, песней себя веселить, чтобы страх разогнать. Глянь, а впереди, на дороге, собака. Серая, уши подняты, хвост поджат. Андрон на нее с пьяных глаз как шумнет: «Шу, мол! Прочь с дороги!» Собака как оглянулась, зубами как лязг! Лязгнула, он и отрезвел. Волк! Здоровый, лобастый. Загривок стойком. Уши вверх подняты, хвост поджат, глазищи разбойничьи. А зубы: лязг да лязг. Андрон и струхнул. Ни ружья при нем, ничего. Он и пал духом. А они, волки, чуют, кто их боится. Их бояться нельзя, враз учуют. Тогда пощады не жди. Андрон бежать. Оглянулся: волк за ним. Он шибче. Бежит, задыхается. Разве от серого уйдешь? Тем и кончилось… Утречком, после ночи, пошел участок проверять, а на дороге лежат Андроновы белые косточки. Белым-белые! Всего и осталось памяти от мужика, что белые косточки. Лежат на дороге кучкой, словно кто нарочно сложил… — Лесник помолчал и снова потянулся к бутылке. — Елки-палки!
Варя, обхватив себя крест-накрест руками за плечи, в страхе слушала лесника.
— Неправда все это! — сказал Людмил, сердито вставая из-за стола. — Неправда! Одевайся, Варя! — позвал он, взяв с лавки ее голубое пальтишко. — Одевайся, идем. Неправду вы о волке рассказываете. Не было так!
— Ты чего? Ты чего? — зачастил лесник, уставив пьяный взгляд на Людмила. — Скорый какой, а? Не так, а? По-вашему, по-болгарски, может, не так, а по-нашему, по-здешнему, в точности так. Наши-то звери…
— Довольно о зверях! — оборвал Людмил. — Объясните дорогу.
— Отчего не объяснить? Объясню, — неожиданно добродушно согласился лесник. — Не приметили разве, как шли? Тропкой шли. Тропка до ельничка вас доведет, увидите ельничек, темнай-претемнай, от ельничка к Оке поворот. Сама тропа повернет, вы знай не сбивайтесь, а она верно вас выведет… Ночевали бы, ребятушки, а? Вы меня не пугайтесь, я смирный. Я на печку залезу. О Пятнахе больно скучаю… Бывало, хвостом об пол от радости бьет, как из лесу меня дождется… Ночевали бы, а? Ну, как знаете. Тропки держитесь. Тропка прямо вас к Оке приведет, а бережком и лодку сыщете…
Держась по стенке и лавкам, лесник, покачиваясь и хромая, вышел проводить их на крыльцо.
— Старухи моей долго нету. Встретится, скажите: «Огород, мол, неполитый стоит, хозяин, мол, охромел, не до поливок ему». У-ух, побежит! Она у меня на всякую работу ловка!
Маленький, заросший волосами лесник стоял на ступеньках своей лесной избушки и сиротливо глядел вслед Людмилу и Варе, пока лес не скрыл их из виду.
— До свиданья! До свиданья! — покричали Варя и Людмил.
Дедовы часы на руке Людмила показывали восемь тридцать. Восемь тридцать! Значит, дед ходит дома из угла в угол и ждет, сейчас распахнется в палисадник калитка, затопают резвые ноги в сонях и Варя, запыхавшись, влетит в избу: «По приказанию прибыли…»
Но дед ждет напрасно… Но ничего. У них с Людмилом есть резервное время. Дед разрешил в крайнем случае явиться прямо в клуб к девяти часам. Наверно, там набилось колхозников на доклад Клавдии, в первые ряды не протискаешься, а уж деда-то, конечно, посадят в первые ряды. Может быть, его посадят на сцену, в президиум. Таким образом, они могут опоздать на доклад Клавдии, дед не заметит. Жалко опаздывать, но ничего не поделаешь. Не могли же они бросить лесника без помощи! Не могли они оставить его одного, с вывихнутой ногой под осиной. Когда-то старуха хватилась бы!
Вот что-то не бежит, не встречается им на тропке…
Тропка, заметно протоптанная (видно, по ней нередко ходили), вела через смешанный лес. По сторонам тропки густо росли кусты орешника и черемухи, уже отцветающей, но еще пахучей, и из этих кустов, из их чащобы, таинственно щелкали и по всему лесу раскатывались птичьи трели. Неужели соловьи? Варя, Варя! Соловьев она слышит впервые!
По сторонам тропки поднимался высоконький молодой березнячок, и в глазах пестрело и кружилось от его бело-пестрых стволов. Темной стеной вставал путаный частый ольховник, показывая, что невдалеке где-то сквозь лес пролег овраг с ручейком или родниками на дне.
Где же сосновый бор на берегу? Там просторно, там золотисто-розовый свет, ногам весело скользить по усыпанной хвоей почве… «Тропка до ельничка доведет, увидите ельничек, темнай-претемнай, от ельничка к Оке поворот. Сама тропа поворотит, вы знай не сбивайтесь…»
— Слушай, Людмил, отчего ты думаешь, что он неправду сказал про Андрона?
— Неужели ты ему поверила, Варя? Он просто пьян.
— Пусть пьян, но отчего ты думаешь, что он сказал неправду?
— Он глупав. У нас в Болгарии почитают старых людей. Но он просто глупав старик…
— Ты на него рассердился… Ты не хотел меня пугать, да, Людмил? Думал, я испугаюсь его истории? Оттого ты сказал, что неправда?
— Сказал: неправда, оттого что неправда.
— Отчего ты так уверен?
— Как он мог знать, что было с Андроном? Как Андрон встретил… ведь он же не мог все это знать, как ты думаешь, Варя?
— Он мог представить.
— Он просто болтун, твой лесник! А белые косточки на дороге! Кто их кучкой сложил? Неужели ты не поняла, что он сказки рассказывает!
Некоторое время они шли молча. В кустах щелкал, задумывался и снова упоенно свистел соловей.
— Мне кажется, Варя, скоро должен появиться тот ельник, — оглядываясь по сторонам, сказал Людмил.
— Да, наверно. Мы долго идем? Сколько у тебя на часах?
— Девять.
— Значит, там уже начался доклад. Хорошо, что дед дал нам часы, да, Людмил? Будто предчувствовал, как нам пригодятся его часы. Людмил, ты заметил, все сумрачней…
— Напротив, почти совсем еще светло. Сейчас такое время, что почти нет ночи. Скоро покажется ельник. Он не мог напутать. Я посмотрел — от избушки вела одна только эта тропа.
— Отчего-то его старуха не бежит…
— Должно быть, осталась послушать мамин доклад.
— Хорошо бы нам успеть на середину доклада или хоть кончик захватить, верно, Людмил? Как я рада, Людмил, что мы завтра вместе едем в Москву!.. Гляди, как темно в кустах.
— А слышишь, там соловей? Знаешь, когда я снова приеду в Москву, хочу поступить учиться в Литературный институт имени Горького.
— Имени Горького? — спросила Варя. — Есть такой институт? Значит, через сколько же лет?
— Варя! А сначала вы приезжайте с дедом к нам в Болгарию. Я покажу тебе наш город Несебр с красными кровлями. Там есть каменная ветряная мельница. Во всем свете нет такой ветряной мельницы! А крепостные стены обрываются прямо в море. Вечером в бухту приходят с моря сейнеры с рыбой. Полны палубы ставриды и скумбрии. На всех улицах Несебра пахнет морем и рыбой. Когда разыграется буря, брызги от волн долетают до всех улиц. Заборы и стены домов в Несебре немножко солены от этого… Хочется написать какой-нибудь интересный рассказ. Будто ты приехала в Несебр и…
— Людмил! — она позвала чуть слышно: — Людмил!
Шагах в десяти от них на тропке стоял волк. Странно, она все время ждала этого. Он был похож на собаку. Если бы лесник не рассказал им о случае с Андроном, они приняли бы его за собаку. Большую темно-серую собаку с поднятыми ушами и поджатым хвостом. Но это был волк. Что-то было в нем особое, волчье. Он стоял впереди на тропке и глядел на них. Это продолжалось секунду. Он сошел с тропки и исчез в чащобе кустов.
Будь Варя одна, она подумала бы, что ей почудилось. Но не могло почудиться то же самое сразу двоим!