Праздник Святого Йоргена
— Но ведь это же вздор!
— И тем не менее людям не обойтись без веры в сверхъестественную силу, которая всегда может оказать им своё святое покровительство.
— А я обойдусь, — воскликнула Олеандра с жаром, — и вы тоже обойдётесь не хуже меня. Всё это одно притворство, красивые слова. Ведь самое главное — это сознавать, что я — человек, что солнце утром восходит, а вечером заходит, что сердце бьётся в моей груди и меня окружают люди, которых я люблю и которые меня любят. А до всяких суеверий мне нет никакого дела.
— Тебе нет никакого дела, дочь моя, то же самое я могу сказать и о себе, и о многих других людях нашего круга. Но подумай о людях простых и необразованных! Им этого мало. Им нужна вера: без веры они несчастны.
— Да вы сами внушили этим простакам, что им нужна вера. Так же как мы иногда смеха ради внушаем тётушке Размазне, что она смертельно больна; у неё тотчас же начинается головокружение, она ложится в постель и принимает капли. То же самое вы проделываете и с паломниками. Изо дня в день вы твердите им, что они — жалкие грешники и к тому ж ещё отпетые негодяи и если бы не святой Йорген — их ожидала бы неминуемая гибель… И вот каждый год эти бедняги тащатся в Йоргенстад, ноют и поют:
Скажи, о Йорген, нас любя,что б стало с нами без тебя!А вы глядите на них из окон да усмехаетесь себе в бороду: «Слава богу, урожайный нынче год на паломников».
Гроссмейстер ответил раздражённо:
— Отлично, дитя моё. Ты хочешь переделать мир заново. По-твоему, наш город — это разбойничье логово, где дурачат и грабят простой народ?
— Именно так, — согласилась Олеандра.
— Очень хорошо. Через две недели придут паломники. Выйди же им навстречу и скажи: «Простите, дорогие паломники, но вам лучше разойтись по домам. Как нам стало известно, всё это — гнусная ложь. В евангелии от Йоргена нет ничего, кроме старых побасёнок, которые, кстати, мы же сами и сочинили. И плащ мы сами сшили, и вообще всё это очень просто и понятно, непонятны только ваши простодушие и наивность»… Что, по-твоему, они тебе ответят? Разорвут тебя на части или прогонят домой, решив, что ты сумасшедшая, и уж наверняка не поверят ни одному твоему слову!
Олеандра пристально смотрела на отца. Об этом она никогда не думала.
— Но допустим, что они поверили тебе и сказали: «Неужели? Какая досада! Ну, ничего не поделаешь, пошли домой!» Что после этого станет с нашим городом? Ведь всё его благосостояние зиждется на праздниках святого Йоргена, все его обитатели от чердака до подвала живут за счёт паломников! Закроются лавки. Портные, которые шьют плащи, останутся без работы! Гончары выбросят на улицу тысячи кружек Йоргена, они всё равно больше никому не понадобятся. А гостиницы, постоялые дворы, кабачки и книжные лавки, где торгуют евангелиями и молитвенниками?.. Разоренье и нищета — вот чем это обернётся! Весь город пойдёт по миру! Ведь всех нас, да и тебя тоже, кормят приписанные к собору крестьяне! И неужели ты думаешь, что они будут по-прежнему исправно платить нам за подобный обман? Теперь тебе ясно, что каждый кусок, проглоченный тобой, тоже добыт «обманом», как ты это называешь? Поняла? Или, по-твоему, очень остроумно плевать в колодец, из которого пьёшь? Ну, отвечай!
Но Олеандре нечего было ответить. Она почувствовала себя маленькой девочкой, вдруг попавшей в большой и сложный мир.
Вечером ей подали ужин в постель.
* * *На другое утро гроссмейстер снова пришёл к дочери.
— Дитя моё, тебе, конечно, известно, что ты самая умная, самая красивая и самая знатная девица в городе. Однако ты до сих пор ещё никак не пристроена. Не пора ли подумать о муже?
— Обойдусь без мужа.
— Ты могла бы выйти замуж за кого только пожелаешь.
— Например?
— Выбирай кого хочешь.
— Разве есть из кого выбирать? — Олеандра безнадёжно посмотрела в окно.
— Да, выбор, к сожалению, невелик: либо Герман, сын секретаря, либо Давус, сын преподобного хранителя сада.
— Давус!!!
— Или Герман.
— Герман!!!
— Да, или Давус… а кто же ещё?
— Больше никого, — согласилась Олеандра и тяжело вздохнула.
— Вот уже три года они ухаживают за тобой. Ты же не слепая. Так выбирай! Да поспеши!
Олеандра сложила руки и подпёрла ими щёку.
— Оба они мне надоели, — сказала она устало.
— А где взять лучших женихов, моя девочка? — уныло спросил гроссмейстер.
Олеандра смотрела на далёкие горы. По небу летел белый лебедь; он казался очень одиноким, но перед ним был весь мир. А она должна жить в этой гнусной дыре и завидовать беззубым и хромым старухам — невестам Йоргена… или, что ещё хуже, жить… с Германом… или с Давусом!!!
Её пылкое сердце вдруг словно покрылось железной бронёй.
— Я не выйду замуж, — сказала она твёрдо и спокойно.
Гроссмейстер одобрительно кивнул головой. Теперь он знал, что делать дальше.
Он наклонился к дочери. Его серые глаза смотрели в её серые глаза, словно в зеркало.
— Олеандра, — начал он спокойно, — раз ты не хочешь выходить замуж, перед тобой открываются широкие горизонты. Ты говорила, что невесты Йоргена никуда не годятся. И ты права. А почему бы тебе не стать ею? Я думаю, тебе это удалось бы. С моей помощью, разумеется. Будь соборной невестой!
Сердце Олеандры чуть не выскочило из груди. Ну конечно, у неё получится, да ещё как! Олеандра уже представляла себе, как, гордая и прекрасная, она едет в золочёной соборной карете и её приветствует многотысячная толпа!.. Покончено с Германом! Покончено с Давусом! Уф! А вместе с тем, какой смелый шаг! Теперь всё пойдёт по-иному. А какой страшный удар по злобной клике заносчивых старых дев! Посмотрим, какие они скорчат рожи: Аврелия!.. и Лобелия!..
Олеандра испытующе смотрела в испытующие глаза отца. Она ничего не ответила, но оба чувствовали, что они заодно.
— А что скажет главный капеллан? — спросила Олеандра.
— Он не хочет, чтобы казначей захватил соборный луг возле его клеверного поля. Что же касается хранителя плаща, то он никогда не ладил с капелланом.
Рука Олеандры лежала на столе, а рядом красовалась великолепная двустворчатая раковина. Олеандра не отрываясь смотрела на неё. Достаточно было протянуть руку, чтобы взять раковину. Она чувствовала на себе взгляд гроссмейстера.
— Протяни руку, и соборная карета твоя, — сказал он. — Это так же просто, как взять вот эту раковину.
Она смотрит на раковину. И ясно видит золочёную карету, девушек, окружающих невесту, ликующие толпы народа, разъярённых Аврелию и Лобелию — и тут же, словно для контраста, вдруг появляются Давус и Герман, Герман и Давус…
Олеандра протянула руку, взяла раковину и крепко зажала её в кулаке.
— Я согласна, — сказала она, встала и гордо прошла мимо отца в свою спальню.
Восемь дней воевали между собой знатнейшие семьи Йоргенстада за право породниться со святым Йоргеном. Восемь дней знатнейшие старые девы всячески интриговали и нещадно поносили друг друга с присущей им злобой и ехидством. Олеандра сидела в своей комнате и выжидала; лишь тёмные круги под глазами да побледневшее лицо выдавали её волнение.
Одиннадцать раз собирались члены соборного капитула на совет и не могли прийти к согласию. Зал, где они совещались, был сплошь усыпан, словно снегом, избирательными бюллетенями.
А праздник святого Йоргена был уже не за горами. Старый Коркис до блеска начищал чугунные пушки перед крыльцом гроссмейстерского дворца, пушки, которые вскоре возвестят о том, что праздник начался. Однако с невестой Йоргена дела обстояли очень неважно. В двенадцатый раз собрался соборный совет, а казначей и хранитель плаща по-прежнему обливали друг друга грязью.
— У Аврелии хоть зубы целы, — говорил казначей.
