Мне так хорошо здесь без тебя
Как ни странно, я знаю, Анна все еще меня любит. Иногда я смотрю на нее через комнату или с лестницы, когда она возвращается домой после работы с пакетом тщательно выбранных продуктов, и меня накрывает волна воспоминаний, причиняя физическую боль. Теряя любовь к Анне, я терял и часть любви к жизни. Я должен вернуть эти чувства и не знаю, чего я жду. И сколько я – мы вообще можем ждать.
Глава 2
В конце сентября мне позвонил Жюльен. Сказал, что у него для меня почта и новости. Я, как обычно, отвел Камиллу в сад, купил в пекарне круассан и съел его, стоя у газетного киоска. Я тянул время перед тем, как взять в руки надушенный конверт.
Когда Лиза сообщила о своем грядущем замужестве, она спросила разрешения мне писать. Все это напоминает мне песню Сержа Генсбура «Je t’aime… moi non plus» [2]. Лиза – маленькая озорница, даже похожа на Джейн Биркин. Короче, то ли я мазохист, то ли просто дурак, но я разрешил. Только на адрес галереи, не домой.
Стараясь представить, какими будут эти письма, я воображал, что они выдадут тоску по мне, раскаяние, желание вернуть все на свои места. Я надеялся, что со временем они станут длинными, пылкими, неприличными, ведь когда она все-таки выйдет замуж, она тоже почувствует на себе тяжесть уз законного брака, убивающую либидо. В своих фантазиях я намеревался отвечать ей, собрался ограничить авантюру с «посланиями в бутылке» галереей, держать свои эпистолярные похождения подальше от дома. «Я скучаю. Мне грустно и пусто. Но наши отношения действительно не могли продолжаться».
Реальность оказалась далека от фантазий. Послания Лизы приводили меня в такое уныние, что я ни разу не ответил. Думал попросить ее перестать писать, но в этом было много ребяческого, вроде игры «палки и камни», и я не сделал и этого. Палки и камни могут сломать кости, но слова также причиняют боль.
Когда после семи лет безупречного поведения в браке вдруг поддаешься влечению, оступаешься и гробишь всю свою жизнь, меньшее, чего ты можешь ожидать от своей подельницы, это ответных чувств. Если, конечно, у нее вообще есть совесть.
Я привык считать, что Лиза хочет увести меня из семьи. Конечно, ее цель именно такова, иначе зачем она со мной. Я был слишком поглощен этой мыслью, чтобы сесть и подумать – а действительно, зачем? Но потом она ответила на этот вопрос сама. Ради секса. Ради новизны. Просто ради удовольствия. И это из уст американской журналистки – женщины, не отягощенной ни ханжеством своих соотечественниц, ни этическим кодексом своей профессии! Нет, адюльтер работает совсем не так! Она должна была испытывать ко мне роковое влечение, должна была хотеть познакомиться с моей дочерью, мечтать стать ее умопомрачительной мачехой – более высокой, ослепительной, экстравагантной версией родной матери. Чего она точно не должна была делать, так это сообщать мне между прочим за легким обедом в суши-баре, что она уходит от меня к какому-то лондонскому дизайнеру столовых приборов, какому-то пижону по имени Дэйв.
– Он называет себя Дэйв? – переспросил я, поперхнувшись. – То есть даже не Дэвид?
– Нет. Дэйв. – Лиза пронзила палочками горку васаби, как сердце. – Он очень милый.
– О, не сомневаюсь, с таким-то именем.
– Да брось. Ты тоже не великий оригинал, Ричард. – Она вздохнула и отодвинула тарелку. – Ты что, правда удивлен?
Вот тут у меня, признаться, отвисла челюсть. Этим я и ответил на вопрос.
– Когда ты вообще успела его подцепить?!
– Ричард, ты женат. У меня масса времени.
Она попросила счет, и мы пошли гулять вдоль Сены под ее щебетание о том, как она писала про этого человека статью для раздела «Стиль жизни» в «Геральд трибюн». Будто бы этот Дэйв изобрел пластиковый гибрид ложки с вилкой для английских ресторанов быстрого питания, хотя на те же лавры претендует некий выскочка из Норвегии по имени Ларс.
– В общем, для него это все большой стресс, – заключила Лиза, возясь с шарфом.
Когда женщина, в постели доводившая вас до слез, сообщает вам, что уходит к гордому изобретателю, скрестившему вилку с ложкой, вы ждете знака, когда начинать смеяться. Ведь это шутка, правда? Вы точно не ждете следующего признания: она не просто к нему уходит, она намерена стать его женой. Эту подробность я узнал, сидя на бетонной скамье над Сеной. Воняло мочой, шершавый бетон усеивало зеленое битое стекло.
– Я думал, ты не признаешь брак. Я думал, ты в него не веришь.
– Удивительно… – сказала она, смахивая на землю стекляшку. – Вот говорят, встретишь того самого человека – сразу поймешь. И это правда. У меня в голове что-то щелкнуло. И сразу стало так спокойно. Нет всей этой драмы, которая была с тобой.
Я поднял на нее изумленные глаза, ожидая увидеть заводной ключ между ее лопаток. Кто эта кукла и что она сделала с моей Лизой?
– Ты не сердишься? – спросила она, прижимая мою ладонь к своей щеке. – Ты ведь понимал, что это у нас не могло продолжаться вечно. Хотя и было хорошо. – Бесстыжим полуоткрытым ртом она поцеловала мою ладонь, поцелуй вышел мокрым. – Очень хорошо.
Она стала целовать мои пальцы. Я отдернул руку.
– Значит, ты серьезно.
Теперь настала ее очередь удивляться:
– Ну конечно! Я переезжаю в Лондон. Через два месяца.
Я смотрел на свои кроссовки, на Сену.
– Я от тебя без ума, – продолжала она, – и ты это прекрасно знаешь. Однако еще немного, и наши отношения могли бы разрушить твою жизнь.
Это говорит дама двадцати девяти лет мне, тридцатичетырехлетнему. Она даже не подозревала о том, как изменила мою жизнь. В собственном доме я был вынужден спать в гостевой спальне, потому что эта женщина наполняла меня такой энергией, таким желанием каждый день и каждый час проводить, слившись с ней в экстазе, что для семьи я превратился в зомби. Целые дни просто выпадали из моей памяти. Я забывал, о чем говорил с дочкой по дороге в сад, я под дулом пистолета не смог бы вспомнить, в какой одежде была моя жена на прошлой неделе – да что там, накануне! Я пил больше обычного, ел меньше обычного, и никогда, ни в одном кошмаре мне не могло присниться, что между нами внезапно все закончится.
Вот, в сущности, и все. С того дня до ее отъезда в Лондон мы виделись четыре раза, и никакого секса не было. Она благополучно и без всяких угрызений совести крутила роман с женатым мужчиной, но стоило самой засобираться замуж, как откуда ни возьмись появилось такое благочестие!.. Она заявила мне, что наигралась в адюльтер и теперь намерена стать верной и преданной женой – с такой подачей, будто шла в поход за Святым Граалем. А потом она меня покинула. Оставила метаться между тоской по ней и ненавистью, оставила с наказом не пытаться ее вернуть, но при этом смиренно попросила разрешения мне писать. Оставила меня на милость матери моего ребенка, требующей, чтобы я прервал отношения, вымораживающие меня изнутри. И тот факт, что конец отношениям положил не я, что это был не мой выбор, делал задачу возвращения к прежней жизни еще сложнее.
Я стряхивал со свитера россыпь крошек от круассана, когда к газетному киоску на видавшем виды скутере подъехал человек в лиловых берцах и ярко-желтом шлеме.
– Ричард! – радостно завопил он, поднимая забрало. – Я тебя издалека узнал!
Ну да, не успел я подумать, что мой боевой дух упал до самого дна, как снизу постучали. Я вытер масляные пальцы о джинсы и протянул ему руку.
– Привет, Патрик. Как жизнь?
– Прекрасно, прекрасно! У меня новая студия в Берси, вот как раз туда еду. Встал на красный, смотрю, ты или не ты! Сто лет тебя не видел!
– Ну да, сто лет, – выдавил я, пожимая плечами. – Сам знаешь, ребенок…
– Да? Здорово! У меня вот тоже. – Он снял шлем. – Слушай, как я рад! Все думал, что же тебя нигде не видно… Наверное, путешествовал много?
– Да нет, не особо. А ты? – Я знал, что любой его ответ вызовет у меня неприязнь. – Я думал, что ты вернулся в Данию.