Автобиография

Аркадий Аверченко 
Автобиография 
Еще за пятнадцать минут до рождения я не знал, что появлюсь на белый свет. Это само по себе пустячное указание я делаю лишь потому, что желаю опередить на четверть часа всех других замечательных людей, жизнь которых с утомительным однообразием описывалась непременно с момента рождения. Ну, вот. 
Когда акушерка преподнесла меня отцу, он с видом знатока осмотрел то, что я из себя представлял, и воскликнул: 
- Держу пари на золотой, что это мальчишка! 
"Старая лисица!" - подумал я, внутренне усмехнувшись, - "ты играешь наверняка". 
С этого разговора и началось наше знакомство, а потом и дружба. 
Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днем моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю, при чем здесь еще какой-то праздник? 
Приглядевшись к окружающему, я решил, что мне нужно первым долгом вырасти. Я исполнял это с таким тщанием, что к восьми годам увидел однажды отца берущим меня за руку. Конечно, и до этого отец неоднократно брал меня за указанную конечность, но предыдущие попытки являлись не более как реальными симптомами отеческой ласки. В настоящем же случае он, кроме того, нахлобучил на головы себе и мне по шляпе - и мы вышли на улицу. 
- Куда это нас черти несут? - спросил я с прямизной, всегда меня отличавшей. 
- Тебе надо учиться. 
- Очень нужно! Не хочу учиться. 
- Почему? 
Чтобы отвязаться, я сказал первое, что пришло в голову: 
- Я болен. 
- Что у тебя болит? 
Я перебрал на память все свои органы и выбрал самый нежный: 
- Глаза. 
- Гм... Пойдем к доктору. 
Когда мы явились к доктору, я наткнулся на него, на его пациента и свалил маленький столик. 
- Ты, мальчик, ничего решительно не видишь?  Ничего,- ответил я, утаив хвост фразы, который докончил в уме: "...хорошего в ученьи".
Так я и не занимался науками. 
* * * 
Легенда о том, что я мальчик больной, хилый, который не может учиться, росла и укреплялась, и больше всего заботился об этом я сам. 
Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами, каким бы образом поскорее разориться? Это было мечтой его жизни, и нужно отдать ему полную справедливость - добрый старик достиг своих стремлений самым безукоризненным образом. Он это сделал при соучастии целой плеяды воров, которые обворовывали его магазин, покупателей, которые брали исключительно и планомерно в долг, и пожаров, испепелявших те из отцовских товаров, которые не были растащены ворами и покупателями. 
Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом, и я так и остался бы неграмотным, если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная, сулившая им массу новых ощущений мысль заняться моим образованием. Очевидно, я представлял из себя лакомый кусочек, так как из-за весьма сомнительного удовольствия осветить мой ленивый мозг светом знания сестры не только спорили, но однажды даже вступили врукопашную, и результат схватки -- вывихнутый палец - нисколько не охладил преподавательского пыла старшей сестры Любы. 
Так - на фоне родственной заботливости, любви, пожаров, воров и покупателей - совершался мои рост и развивалось сознательное отношение к окружающему. 
* * * 
Когда мне исполнилось 15 лет, отец, с сожалением распростившийся с ворами, покупателями и пожарами, однажды сказал мне: 
- Надо тебе служить. 
- Да я не умею, - возразил я, по своему обыкновению выбирая такую позицию, которая могла гарантировать мне полный и безмятежный покой. 
- Вздор! - возразил отец. - Сережа Зельцер не старше тебя, а он уже служит! 
Этот Сережа был самым большим кошмаром моей юности. Чистенький, аккуратный немчик, наш сосед по дому, Сережа с самого раннего возраста ставился мне в пример, как образец выдержанности, трудолюбия и аккуратности. 
- Посмотри на Сережу, - говорила печально мать, - Мальчик служит, заслуживает любовь начальства, умеет поговорить, в обществе держится свободно, на гитаре играет, поет. А ты? 
Обескураженный этими упреками, я немедленно подходил к гитаре, висевшей на стене, дергал струну, начинал визжать пронзительным голосом какую-то неведомую песню, старался "держаться свободнее", шаркая ногами по стенам, во все это было слабо, все было второго сорта. Сережа оставался недосягаем! 
- Сережа служит, а ты еще не служишь... - упрекнул меня отец. 
- Сережа, может быть, дома лягушек ест, - возразил я, подумав. - Так 
и мне прикажете? 
- Прикажу, если понадобится! - гаркнул отец, стуча кулаком по столу. Черрт возьми! Я сделаю из тебя шелкового! 
Как человек со вкусом, отец из всех материй предпочитал шелк, и другой материал для меня казался ему неподходящий. 
* * * 
Помню первый день моей службы, которую я должен был начать в какой-то сонной транспортной конторе по перевозке кладей. 
Я забрался туда чуть ли не в восемь часов утра и застал только одного человека в жилете без пиджака, очень приветливого и скромного. 
"Это, наверное, и есть главный агент", - подумал я. 
- Здравствуйте! - сказал я, крепко пожимая ему руку - Как делишки? 
- Ничего себе. Садитесь, поболтаем! 
Мы дружески закурили папиросы, и я завел дипломатичный разговор о своей будущей карьере, рассказав о себе всю подноготную. 
Неожиданно сзади нас раздался резкий голос: 
- Ты что же, болван, до сих пор даже пыли не стер?! 
Тот, в ком я подозревал главного агента, с криком испуга вскочил и схватился за пыльную тряпку. Начальнический голос вновь пришедшего молодого человека убедил меня, что я имею дело с самим главным агентом. 
- Здравствуйте, - сказал я - Как живете-можете? (Общительность и светскость по Сереже Зельцеру.) 
- Ничего, - сказал молодой господин. - Вы наш новый служащий? Ого! Очень рад! 
Мы дружески разговорились и даже не заметили, как в контору вошел человек средних лет, схвативший молодого господина за плечо и резко крикнувший во все горло: 
- Так-то вы, дьявольский дармоед, заготовляете реестра? Выгоню я вас, если будете лодырничать!