Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
– Ничего подобного я не говорила, мисс Марр! – возмущенно возразила Эллен.
– Значит, я подумала о ком-то другом. Или о чем-то другом. Вам нравится коктейль, милый?
Клод кивнул. Его охватило восхитительное ощущение благоденствия. Он так и видел себя со стороны: он привольно сидит в спальне Хлои Марр, той самой прекрасной мисс Марр, о которой столько судачат. Тут перед его мысленным взором возникла иная картинка: Венера и ее зеркало. Современная Венера, сплошь изящные изгибы, сидит за туалетным столиком, а за ней, отраженный в зеркале и очень далекой и маленький, чопорно выпрямился на чопорно-жестком стуле очень старый джентльмен в очень жестком воротничке и чопорно держит на коленях цилиндр. Это была бы аллегория… аллегория… чего-нибудь… Или, может, выбросить мужчину и, если уж на то пошло, зеркало тоже, зато поместить бедную старую Эллен. Или отражение Эллен в зеркале. Две женщины… Зеркало показывает, к чему неизбежно идет красота. Да, так было бы хорошо. Но разумеется, первым он увидел очень маленького старого джентльмена в цилиндре, поэтому, наверное…
– О чем вы задумались, милый? – спросила у зеркала Хлоя.
– О моем искусстве, – с одной из редких своих улыбок ответил Клод.
– И я тоже. – Она присмотрелась к себе внимательнее. – Ну? – спросила она, поворачиваясь. – Каков вердикт?
Клод сделал глубокий вдох.
– Вы были правы. Прекраснее быть невозможно.
Хлоя победно рассмеялась, и зазвонил телефон.
– Вам придется сейчас уйти, милый. Мне нужно одеться.
2
Как часто говорил ей Барнаби, она была самой чудесной, самой милой, самой верной, самой доброй, самой щедрой девушкой на свете. И всегда (потом) он осознавал, что ни одним из этих качеств она не обладает. Разве только чудесной красотой. И эта красоту нельзя было бы назвать легкой или умиротворяющей, душевной или даже такой, которая расцвечивает и приукрашивает красоту душевную. Ее красота была триумфальной: живой, провокационной и неудержимой, – эдакое молниеносное и необоримое наступление на мужское начало любого, кто носит брюки. Вдали от Хлои Барнаби частенько задумывался, была ли эта атака холодной и рассчитанной, а рядом с ней признавал свое поражение, ведь счастьем было просто смотреть на нее. Поэтому он смотрел на нее раз в неделю… а остальные дни о ней думал.
Барнаби было тридцать с небольшим, и на мир взирало честное, тупоносое, неприятное, но одновременно красивое лицо и дружелюбные серые глаза под вздернутыми на концах бровями. Когда его взгляд соскользнул с лица Хлои на счет, она спросила:
– У нас все в порядке, милый?
Хлоя любила ходить на ленч в дорогие рестораны, и Барнаби любил ее туда водить, но у них было соглашение, что счет никогда не должен превышать двадцать четыре шиллинга. Однажды, давным-давно, получилось двадцать четыре шиллинга, и она сказала:
– Давай эту черту не преступать, ладно?
Когда они не переступали, у них все было в порядке.
– Пожалуй, неплохо, – ответил он.
Отведя взгляд от зеркальца, она посмотрела на счет.
– О, милый!
– Лишняя пара коктейлей, – объяснил он.
– И верно, – с облегчением отозвалась она и вернулась к зеркальцу. – Но теперь и вправду хорошо, верно?
– Не знаю, как насчет хорошо, – сказал Барнаби. – Просто я благоразумен. И если ты думаешь, что я предпочел бы ленч за шиллинг одному в какой-нибудь жуткой чайной ленчу за тридцать шиллингов с тобой, то ты просто сумасшедшая.
– Милый! – Она наградила его чудесной, быстрой, нежной улыбкой, которой, как он знал, награждала сотню мужчин, но которая всегда доставалась даром ему одному. – Я очень-очень дорого тебе обхожусь?
– Ты стоишь каждого пенни, золотко.
– Но ведь не взаправду же, да? Мы ходим на ленч или еще куда раз в неделю, когда мы оба в Лондоне, что гораздо меньше, чем просто раз в неделю, и если получается чуть больше фунта каждый раз…
– Я думал, истинная леди никогда не забивает себе такими мыслями прелестную головку.
– С тобой я никогда не бываю истинной леди, милый. Разве ты еще не понял?
– Не настолько полно, как хотелось бы.
И снова эта улыбка – на сей раз с тенью смеха, – сокровенная и исполненная любви. Даже если такая доставалась всем прочим тоже, он был не в обиде.
– С тобой я всегда чувствую себя по-другому. Ты же знаешь.
– Господи помилуй, да. Я практически единственный приятный мужчина, кого ты встречала.
– Ну, ты единственный, кому я могу сказать все, что хочется.
– А что бы тебе хотелось?
Она коснулась его ладонью.
– Я собиралась сказать, что…
– …настоящая леди или нет…
– …что получается всего пятьдесят фунтов в год, и за эту сумму мы получаем уйму счастья, правда, милый?
– Получаем. И стоит оно даже втрое дороже.
Так и правильно, ведь к этому все сводилось: пятьдесят фунтов плюс-минус. А на остающиеся четыреста пятьдесят он вполне перебивался – и жил гораздо счастливее, чем на любые миллионы, но без Хлои.
Она начала искать перчатки. Обычно за ними приходилось возвращаться, или она доставала из сумочки другую пару со словами: «Не важно, милый. Всегда можно позвонить метрдотелю».
– Когда снова увидимся, голубчик?
– Когда захочешь, – ответил Барнаби. – Как насчет поездки за город? Целый день вдвоем?
– А как же пыльная контора?
– Беру с понедельника неделю отпуска, чтобы подстроиться под женатых.
– Восхитительно, дружок! Почему ты мне не сказал? Куда ты едешь?
– Ждал, пока ты спросишь. Следующий четверг подойдет?
– Не глупи, дурачок. Разве ты не уедешь отдыхать, как все приличные люди?
– Нет. А поедем вместе как неприличные? Поедем в Бретань. Я знаю одну деревушку.
Снова тот взгляд, та краткая интимная улыбка. Но иная. Раньше никто такой не удостаивался, разве только… Да и вообще, какая разница?
Вздохнув, Хлоя надела перчатки.
– Почему бы и нет. Почему мы не…
– Один Бог знает.
– Я недостаточно тебя люблю, мой милый.
– Так я и думал.
– Тебе бы не понравилось, если я любила бы тебя по-настоящему.
– Нет, понравилось бы.
Она довольно рассмеялась.
– Ах, золотко, я так рада, что ты это сказал. Я бы возненавидела тебя, если бы ты сейчас ударился в Теннисона.
– Попытайся ради разнообразия возненавидеть. Что угодно, лишь бы выделиться из остальных. И если уж на то пошло, мне не понравилось бы.
– Думаю, понравилось бы. Думаю, понравилось бы.
– Нет. Если бы ты сделала это для меня, то сделала бы и для всех остальных. А мне было бы противно.
Сверкнув на него взглядом, Хлоя занялась перчатками.
– Давай держаться Англии. Четверг? Если тебе не хочется за город, можем взять корзинку для пикника и поехать на матч в «Лордс». Джентльмены и крикет.
– Ладно, милый. И… Однажды мы поедем в Бретань!
– Поедем.
– Честно-пречестно.
– И я тебе обещаю. Возможно, мне тогда уже стукнет девяносто, но плавание через Ла-Манш я как-нибудь осилю.
– Будем сидеть на палубе в инвалидных креслах и попросим, чтобы их поставили рядом.
– Надеюсь, море будет спокойное. Оно обязательно должно быть спокойным – из-за инвалидных кресел.
– Теперь на инвалидные кресла ставят тормоза, чтобы не катились под уклон в Лиз-эт-Фолкстоун. Раньше на этом курорте уйма старых дам погибала.
– Я разузнаю, – пообещал Барнаби.
– Ах, милый, как же я тебя люблю! – воскликнула Хлоя, и ему показалось, что это внезапный крик из самого сердца, но означал он: «Ах, милый, как бы мне хотелось тебя любить!»
В такси он сказал:
– Сними перчатки, пока не приедем к «Антуану»…
– Милый… Ты дальше поедешь на такси?
– Думаю, так лучше, не то опоздаю. Куда поедем в четверг?
– Посмотрим по настроению, милый. Позвони мне во вторник и обсудим.
– Ладно.
Даже если бы он женился на Хлое, даже если бы Хлоя принадлежала ему безраздельно, ему пришлось бы сейчас ее оставить. Не мог же он сидеть и держать ее за руку полтора часа, пока ей будут делать укладку. Это странно выглядело бы.