Амаркорд

Лалло рассказывает, и вызванное его словами воспоминание оживает. 
Мы видим, как через большие стеклянные двери, ведущие в полутемный холл Гранд-отеля, входит эмир, за которым подпрыгивающей походкой следуют одна за другой тридцать закутанных в белые покрывала женских фигур. Весь персонал гостиницы, выстроившись по стенам холла, низко кланяется. 
Эмир с двумя телохранителями, громко хлопая в ладоши, сгоняют женщин, как кур, к дверям лифтов. 
Лалло продолжает свой рассказ: 
- Правда и то, что каждую ночь эмир собственноручно запирал на ключ двери всех тридцати комнат. До сих пор все соответствует действительности, но дальше рассказ Заклинателя трещит по всем швам... 
Выходящий на море фасад Гранд-отеля. Все окна освещены, и в каждом окне силуэт закутанной в покрывала восточной красавицы. 
Снизу, с набережной, Заклинатель Змей - тщедушный, маленький, кое-как одетый человечек с хитрыми глазками и сигаретой в зубах - с жадностью глядит на всех этих женщин. 
Вдруг из одного окна, потом из другого, третьего спускается вниз что-то белое. Это свернутые жгутом простыни. Заклинатель Змей быстро карабкается вверх по одной из этих веревок, проникает в комнату, и взору его открывается постель, на которой уже распростерлась совершенно обнаженная наложница эмира. Лица ее не видно, ибо его скрывает чадра. Заклинатель приподнимает чадру и видит под ней арабское лицо дивной красоты. Он бросается на постель, даже не дав себе труда раздеться. 
Потом спускается по скрученной простыне и карабкается вверх по другой. 
Заклинатель влезает в окно второй комнаты, где ведет себя так же, как и в первой. Вновь спускается на землю и лезет в третью комнату... 
Опять перед нами Лалло. Он говорит: 
- Заклинатель уверяет, что в ту ночь, не разбирая, где красотка, где дурнушка, он побывал в двадцати восьми комнатах! Вот тут-то враль и попался! Ведь даже я в мои лучшие времена за ночь мог посетить не более семи... комнат, что уже является европейским рекордом... Нет, если хотите знать правду, то я вам скажу другое: "старая дама" раскрывает свои объятия только вашему покорному слуге. Я занимаю свой пост, как только здесь начинают приводить все в порядок перед летним сезоном... 
Коридорные расстилают дорожки. Горничные снимают белые чехлы, закрывающие диваны и кресла, кисею, которой, подобно сетке от комаров, укутаны свисающие с потолка люстры. 
Мы видим, как к подъезду один за другим подкатывают роскошные лимузины. Мягко хлопают их дверцы. 
Лалло вполголоса комментирует: 
- Это сплошь "изотта-фраскини", "альфа-ромео"... А вот "мерседес-бенц"... видите эмблему на радиаторе? 
Вносят пестрящие гостиничными наклейками чемоданы прибывших. Сидя на диване в холле, Лалло рассматривает одну за другой проходящих к лифту женщин и провожает их томным взглядом. 
Потом поднимается и выходит на террасу, уставленную столиками, за которыми уже сидят разодетые, надушенные дамы. Бразильский оркестр начинает играть румбу. Несколько пар танцует между столиками. Лалло в сторонке потягивает фруктовый сок со льдом. Долго наблюдает за дамой, сидящей рядом с мужем. Обращаясь к нам, говорит: 
- Вот эта - моя прошлогодняя любовь. Чешка. 
Потом устремляет пристальный взгляд на другую даму, сидящую за столиком в одиночестве. Подходит к ней. Указывает на луну. Спрашивает на ломаном итальянском - так он обычно разговаривает с иностранцами: 
- Луну видеть? 
Женщина улыбается. Лалло подсаживается к ней и продолжает: 
- Леопарди писать стихи. Вы знать Леопарди? 
Женщина отрицательно качает головой и отвечает: 
- Нет, я первый раз приехать в Италия. 
- Данте Алигьери вот такой, а Леопарди такой. 
И Лалло показывает: Данте повыше, а Леопарди пониже. Потом встает из-за столика, помогает даме подняться и жестом приглашает следовать за собой. Они удаляются в сторону набережной. Теперь на террасе почти все танцуют, хлопают пробки шампанского, кто-то гасит брошенную сигарету каблуком блестящего лакированного ботинка. 
Вскоре Лалло возвращается с берега моря. Он один. Волосы у него слегка растрепаны. Он без стеснения, с оттенком нескрываемого удовлетворения делится с нами: 
- Я люблю ее. И она тоже меня любит. Сегодня вечером она дала неоспоримые тому доказательства... 
9 
Бобо, еще не совсем проснувшись, вяло и неохотно причесывается. Раздается голос матери: 
- Ты воду не пил? 
- Не помню. 
Кладет гребенку. Делает несколько шагов по комнате, надевает куртку. 
- Как так не помнишь! Если пил, то ты не можешь идти на исповедь! 
- Воду пить можно. Это есть нельзя. 
- И воду нельзя... Не забудь сказать ему, что ты бандит и постоянно выводишь из себя родителей... и сквернословишь. Все, все скажи. Платок не забыл? 
Бобо выходит из дома и затворяет за собой дверь. Ему до смерти надоели эти поучения, но вместе с тем он несколько смущен и испуган. 
Вот он уже в коридоре, ведущем в ризницу. Навстречу ему идут две старушки с длинными свечами в руках. Он их пропускает, потом входит сам. 
В ризнице вдоль стен высятся большие темные шкафы, украшенные резьбой. Подле деревянной скамьи стоит гипсовая статуя святого Людовика Гонзаги: святой держит в руке цветок лилии. Священник дон Балоза запирает ящик со свечами. Он говорит: 
- Встань вон там. 
И кивает на длинную скамью. 
Бобо опускается на колени перед скамьей и крестится на стену, в которую чуть ли не уткнулся носом. Дон Балоза спрашивает: 
- Как давно ты не исповедовался? 
- С рождества. 
- Ходишь ли ты к мессе по воскресеньям и на церковные праздники? 
- Когда у меня была свинка, то не ходил. 
- Чтишь ли отца и мать? 
Бобо поднимает глаза от стены и поворачивает голову к подошедшему дону Балозе, который остановился у него за спиной. 
- Я-то их чту, а вот они меня нисколечко. Если бы вы знали, как они меня лупят по башке! 
- Значит, есть за что. Лжешь ли ты? 
- Приходится. 
- Пожелал ли ты когда-либо добра ближнего своего? 
Бобо вновь отворачивается к стене. 
- Да. Особенно плащ Жерди. 
- Он тебе так нравится? 
- Чертовски! То есть я хотел сказать - да. Очень! Он весь в металлических пряжках, как у полицейских в штатском из английских фильмов.