Бригантина

Однако:
— Марш в ногомойку!
Ногомойка и душевые — это как клуб, насмотришься тут на этих ангелочков. И не такие уж они и ангелочки, если приглядеться. Те же самые, которых на линейке видишь аккуратненькими, подтянутыми, которые командиров слушаются, команды чеканят, а к мастерским так и вовсе бегут наперегонки (для многих там куда интереснее, чем за партой!), они в ногомойке сразу дичают, стоит только воспитателю куда-нибудь отлучиться, как уже толчея, ссора:
— А ну, отваливай от крана, робот!
— А то что?
— По клыкам захотел? Как врежу, так и часовой мастер не соберет!
Двое малышей завелись, как петухи:
— Не брызгайся, не то так и двину!
— А ну, двинь!
— И двину!
И уже наскакивают друг на друга, пока кто-нибудь из старших не разнимет их внушительным тумаком.
Старшие, которым скоро выпуск, ведут себя сдержаннее, с оглядкой, ибо кому нее охота после спецшколы да попасть еще и в спецПТУ, — они того спецПТУ как огня боятся: там режим еще круче… Иное дело морское училище, но ведь туда с плохой характеристикой не суйся. Вот и стараются, нагоняют баллы… Только не все, есть и такие, как Бугор, у которого вся надежда на кулаки. Переросток с бычьей шеей, весь в татуировке, он тут верховодит, в ногомойке. Не успел Порфир опомниться, как Бугор уже стоял над ним, таращась нахальными глазами:
— Еще не «купанный»? А Нептун что велит?!
И как был Кульбака в одежде, так и втолкнули его гуртом в душевую кабину, хохоча, подперли спинами дверь, а сверху пустили во всю мочь струю холодной воды! Ладно хоть не кипяток! Выкупали, выбанили, а выпустив, предупредили, чтобы жаловаться не смел, а если спросят, где промок, говори, что сам ненароком под струю попал…
Новичок им для потехи, это уж так заведено.
Бугор и его прихвостни, окружив Порфира, устроили ему экзамен:
— Урок по-нашему как будет?
Не знает Порфир; но ему подсказывают:
— Хождение по мукам!
— Школяр на экзамене?
Снова молчит и снова слышит:
— Живой труп!
Двойка у них — «Обыкновенная история», новый воспитанник — «Подкидыш», часовой — «Непрошеный гость», пятерка — «Неуловимый Ян» или «Фата-Моргана». Учись, парень, должен уметь говорить на этом потайном языке.
Состязаясь в выдумках, наперебой загадывают Порфиру разные непристойные загадки и тешатся, что он никак их не может отгадать.
Потом Бугор, выглянув из ногомойки, не идет ли кто, начинает вполголоса напевать свою блатную песенку:
 
 
Когда шумит ночной Марсель,
 
Моя чувиха пьет коктейль,
 
А я сижу, гляжу в окно
 
И пью шампанское вино…
 
 
И без передыха заводит другую, и вовсе уж бессмысленную:
 
 
Лап-тап-туба!
 
Он резину жует,
 
Тянет горький самогон через соломинку.
 
Лап-тап-туба!
 
Лап-тап-туба!
 
 
И это бессмысленное «лап-тап-туба» хором, но приглушенно подхватывают другие голоса, а несколько голышей, взявшись за руки, еще и пританцовывают, как дикарята из какого-нибудь африканского племени.
— А ты почему не подпеваешь? — Бугор строго пялится на Кульбаку.
— А мне не нравится.
— Ух, ты ж, меченый атом! А ну еще раз его под душ!
Хорошо, что в эту минуту проходит по коридору дежурный Григорий Никитович, который обычно сидит в задумчивости у тумбочки в конце коридора. С приближением дежурного хлопцы унимаются, даже слишком рьяно плещутся возле умывальников, словно соревнуются в наведении чистоты. Но стоит дежурному пройти, как они снова сбегаются в круг и опять за свои тары-бары, просят Юрка-цыганка из Мукачева рассказать, как это он коней умел раздобывать. Цыганенок только сейчас такой образцовый и командир отряда, а в прошлом давал концерты… Однажды даже у циркачей коня увел, правда, на этом и попался… Горячая цыганская кровь и тут дает себя знать: как увидит хлопец коня в степи, сразу задрожит весь, готов к нему без памяти бежать…
И впрямь «меченые атомы»! Есть среди них такие, что убегали, даже по нескольку раз. Стахура вот этот сорвался было в сильнейшие морозы…
— Только и приключения — смеется он, — что на угольной платформе до Кривого Рога прокатился, пальцы отморозил…
Даже малышонок худющий, по прозвищу «Хлястик», и тот пытался через забор перелезть, потому что о щеночке очень соскучился…
— Не умеете вы убегать, — авторитетно поучает Бугор. — Я бы уж если дал стрекача, то прежде всего мелкокалиберку где-нибудь раздобыл или пистолет. Маску карнавальную на глаза, и в универмаг, к девушкам-продавщицам: «Выкладывай кассу!» А уже с кучей денег — куда хочешь!
Среди всех «меченых» Бугор наиболее «меченый», из душевой выходит набычившись, играет мускулами, дает меньшим рассмотреть, как густо он татуирован: на груди у него наколота русалка, которая, по его словам, ночью шевелится. Бугор якобы сам ее накалывал, заверяет, что мог бы и тут мастерскую тайную для малышей открыть, если бы ему только тушь раздобыли да две иголки…
Появляется воспитатель Борис Саввич, и все сразу меняется, потому что этого воспитателя хлопцы побаиваются, а некоторые и любят, он с ними словно бы полутоварищ, удивительные истории рассказывает им о Курилах, где служил моряком.
— Вишь, какие чистенькие, культурные, просто загляденье, — весело говорит он.
Умытых, прихорошенных ангелочков наконец ожидает спальня, дежурный по режиму принимает хлопцев от воспитателя под расписку. Марыся Павловна тоже тут, она показывает Порфиру, где его кровать.
— Вот эта? — Он стоит перед кроватью радостно оторопевший, даже несколько растерянный от этой прямо-таки отпугивающей чистоты. Простыни никем до тебя не тронутые, пушистое одеяло в цветастом узоре, белоснежная подушка… И особенно эта кружевная, сияющая, как пена морская, накидка на ней, к которой даже и прикоснуться боязно.
— И это мне тут ложиться?
Марыся Павловна улыбнулась:
— Тебе. А кому же?
— Я думал, каким-нибудь херувимчикам с крылышками…
— Нет, тебе, грешному, — подтверждает Борис Саввич.
Порфир все разглядывал эти накрахмаленные кружева, потом сказал решительно:
— Не лягу.
— Так всю ночь и простоишь у кровати? — подняла брови учительница.
— Я вот здесь!.. В курене!
С этим возгласом Порфир — не успели воспитатели и ахнуть — юркнул под кровать.
— Кульбака, что за фокусы… Вылезай!
— Не вылезу… Мне тут сподручней!
Было мороки, пока вытащили его оттуда и со смехом уложили наконец в то белоснежное.
Укрывшись, лежал, похихикивал, точно от щекотки, так ему непривычно было, хоть и дома не всякий же день замурзанным ходил. Мама чистоту любит. Всегда требовала, чтобы грязи в хату не наносил, в хате у нее рушнички, а летом еще и свежей рогозой полы устланы.
Уже перед тем как расстаться на ночь с воспитателями, Порфир неожиданно спросил:
— Что такое бумеранг?
Удивленная Марыся Павловна не смогла сразу ответить.
— Это пусть Борис Саввич объяснит, — перевела она взгляд на коллегу. — Я уверена, он лучше меня в этом разбирается…
Борис Саввич уловил в ее голосе нотку ревности; иногда Марыся Павловна даже завидует тому, что он хоть и нелюдим, но с воспитанниками «контактный», хлопцы в свободное время так и вьются вокруг него, в будущем, пожалуй, половина их на Курилах окажется… И про бумеранг Борис Саввич кое-что слышал. Это такой, мол, метательный снаряд у австралийских племен, в виде согнутой палки…
— Лук — не лук… Имеет свойство: после полета к тебе сам назад возвращается…
— Полетит и к тебе опять прилетит?
Есть работа для воображения Порфира!
Можно и самому на плавнях вырезать такое из молодого ясеня, согнуть и…
— Вот так и в жизни, — говорит Марыся Павловна. — Если ты зло кому причинил, то рано или поздно оно к тебе же и вернется…