Надлом (ЛП)

  
Элиза Крейв 
 
Надлом 
 
  
Глава 1 
 
Вы знаете, что есть люди, которых нельзя злить, потому что это нехорошо. Например, свою
маму… если она у вас милая.
Вы знаете, что есть люди, которых нельзя злить, потому что у них есть власть, чтобы вас
наказать. Полицейских, политиков, шизанутых санитаров психушек, свою маму… если она у вас
злобная.
Но вы не знаете, что есть и другие люди, которых злить нельзя, так как никто не выжил, чтобы
вас об этом предупредить.
Я из этих «других».
Я пожираю души. Оболочки, с которыми они идут в комплекте, могут быть не ахти, но, к
счастью, я обладаю способностью очищать свою еду от скверной шелухи. Мои зубы рвут кожу,
челюсти ломают кости. Я быстра, молниеносно быстра, убийственно — о-так-это-была-твоя-жизнь?
— быстра. В память о своей (милой) маме, я пытаюсь поедать только плохие души. Для того чтобы
делать это, есть и другие причины, но они для хороших людей. Я не такая.
Наверное, поэтому я тут чувствую себя как дома.
Маленькие комнаты, толстые стены. Приглушенный шепот и раздражающие завывания.
Симфония страданий в такт наказаниям.
Маллиганская Психиатрическая Лечебница — обычная, просто разрекламированная
психбольница — тюрьма из трещин и серости.
Треснувшие подоконники, треснувшие стены, треснувшие умы. Не зли тут никого, и тогда не
будет треснувших черепов.
Серые стены, серые полы. Серые — когда-то бывшие белыми — рубашки. Кожа больных?
Серая. Кровать с металлическим каркасом? Постельные принадлежности? Серые, серые, серые.
Решетки на окнах…
Черные.
Упс. Картинка разрушена.
Маленькая поправка: тюрьма из трещин, серости и черноты.
Звук хлопнувшей двери вибрирует в темном коридоре, и я приподнимаюсь, опираясь на локти.
Стоит громкому хлопку стихнуть, как снова воцаряется мертвая тишина. Сейчас середина ночи,
может быть, раннее утро, не слышно ни единого шороха. Я до боли напрягаюсь, вслушиваясь в
тишину, ожидая. Наконец раздаются тяжелые шаги — ботинки стучат по линолеуму точно
барабанная дробь.
Кто-то идет. Мои пальцы сжимают выцветшее одеяло. Надеюсь, это он.
В ночную смену работают два санитара, значит пятьдесят на пятьдесят на то, что это может
быть и Гидеон.
Мне нужен другой — Самсон. Я тут из-за него. Меня привела к нему девочка-призрак, Келли.
Сначала я не собиралась ей помогать, но она настаивала. Она все настаивала и настаивала, пока мне
2 
не захотелось ее прибить. Они все такие — призраки, осознавшие, что я их слышу. Вечно что-то
требуют, и при этом их невозможно убить.
Обернувшись, я вижу в тенях полупрозрачное тело Келли. Она напряженно застыла, наклонив
голову и глядя сквозь стену на кого-то, невидимого мне. Кого-то в больших, громко стучащих по
линолеуму ботинках. При их приближении она отступает назад. Камера настолько крошечная, что,
сделав несколько шагов, она упирается в противоположную стену. Ну, вообще-то она проваливается
в нее.
Один взгляд на Келли, и я выпрямляюсь на постели. Возбуждение искрами бежит по венам.
Санитар, идущий по коридору — Самсон. Ее убийца.
Я бы могла схватить этого мерзкого санитара в его же собственном доме, спрятаться на
парковке у его машины, позвонить и сказать, что хочу купить его выставленный на продажу диван.
Мне не нужно было попадать в психушку, чтобы добраться до него. Просто в этом есть что-то
поэтическое — в воссоздании сцены, сыгранной санитаром с его собственной жертвой, но только на
этот раз с совершенно другой концовкой.
Келли со мной не согласна. Она хотела, чтобы я покончила с ним еще недели назад. Большую
часть времени здесь она прожигает меня нетерпеливыми взглядами и водит серебристыми пальцами
по грязным серым стенам. Однако если ей не нравится мой план, пусть ищет другого видящего
призраков пожирающего души монстра. Я за свои семнадцать лет ни разу на таких не наткнулась, но
она может попробовать поискать. Как говорила моя мама: есть два пути сделать что-то — легкий и
правильный. Хотя, с другой стороны, еще она говорила мне не играть с едой.
Я бы не сказала, что мы с Келли — друзья. А скорее, она бы не сказала, что мы друзья, даже
если бы могла говорить. Она же может только бомбардировать меня своими воспоминаниями. Келли
попала в психбольницу, потому что не могла принять то, насколько чудовищен мир. Я — одно из его
чудовищ, так что у нас с Келли мало что общего.
Но сейчас я — это все, что у нее есть, и, слыша, как приближается ее убийца, она смотрит на
меня, ища во мне успокоения.
— Расслабься, — успокаиваю ее я. — Ты уже мертва.
Ее глаза наполняются слезами, и я закатываю свои. Ох уж эти призраки.
Мои соседи по камерам молчат, едва дыша, и я практически слышу, как они кричат в своих
поврежденных умишках: «Только не меня, только не меня». Ботинки останавливаются дальше по
коридору. Я представляю, как коренастый, здоровенный как бык Самсон пристально смотрит сквозь
затянутое решеткой непробиваемое стекло, до ужаса пугая обитателя камеры. Раздается тихий,
размеренный стук — Самсон хочет быть уверен, что привлек внимание пациента. Келли морщится
от этого звука, но храбрится и, подняв подбородок, смотрит настолько грозно, насколько это может
сделать напуганная маленькая мертвая девочка. Но тут снова слышны шаги, и она съеживается от
страха у стены. Ее глаза теперь направлены на меня.
Я понимаю намек. Вскакиваю с кровати, подхожу к стене и, развернувшись, притуляюсь у нее,
опустившись на корточки и положив голову на колени. Какое сладкое чувство дежавю. Когда он
пришел за ней, Келли сидела точно так же, уткнувшись в колени и плача. С разбитым сердцем. Когда
он с ней закончил, она была уже просто разбита.
Линолеум ледяной, и тонкая ткань ночнушки не защищает от холода, но меня согревает
разгорающийся под кожей жар. Голод был очень терпелив, он недели спокойно дожидался, когда я
загоню свою добычу в ловушку, но теперь позевывает и потягивается, от чего покалывает кончики
пальцев.
Шаги Самсона все ближе, однако он снова останавливается и стучит в чью-то дверь. Я не
против. Периоды короткого ожидания приятны. Они заставляют меня задаваться вопросом: придет
он ко мне или нет? Похоже на предвкушение поцелуя: поцелует или нет? Вот только это не
любовная история.
Ботинки опять стучат, приближаясь, и по моей спине пробегает дрожь возбуждения. Девочка-
призрак вжимается в угол, проваливаясь в стену.
Тени закрывают полоску света под моей дверью, и меня опаляет огнем. Весь мир
окрашивается красным.
3 
У меня гость.
Восхитительно.
Я не тороплюсь смотреть на него. Еще рано. Я чувствую, как его взгляд шарит по моей коже.
Я знаю, что он видит. Маленькую, худенькую, угловатую, хрупкую девушку. Мои темные волосы с
одной стороны подстрижены рваными прядями, с другой — длинны. Я сама так постриглась. Сюда
ведь не пускают абы кого. Это эксклюзивный гадюшник. Самсон видит человеческого подростка —
что верно лишь наполовину. Я подросток, но только не человеческий. Кем бы я ни была, я не
человек.
Я не позволяю ему видеть свои глаза. Говорят, глаза — зеркало души, а я не хочу себя выдать.
Раздается резкий стук в непробиваемое стекло. Он хочет моего внимания. Я уже вся внимание, но не
даю ему этого увидеть. Самсон снова стучит, уже настойчивее. Редко когда он не получает того, чего
хочет, но если он хочет моего внимания, то пусть войдет и получит его. Тени от его ботинок на полу