Осторожно, женское фэнтези. Книга 2 (СИ)

— Я о том, Бет, — отвечал на ходу целитель, — что мисс Милс — чудесная женщина и заботливая мать. Но иногда она не отдает себе отчета в том, что своей заботой ставит сына в неловкое положение. А Саймон слишком мягкосердечен, чтобы прямо заявить ей об этом. Вот и выкручивается, как умеет. Например, сегодня зашел ко мне в лечебницу и попросил прикрыть его за ужином. Уверен, вы понимаете причины.
— Понимаю. Значит… Вы это подстроили? Чтобы меня увести?
— Нет, я честно намеревался полакомиться гусем. А это — экспромт от матушки-природы.
— Так куда мы идем?
— Уже пришли.
Он указал мне на обнесенный живой изгородью домик, на пороге которого нервно переминался с ноги на ногу выдернувший нас из-за стола человек.
— Идемте, Бет, — поторопил Грин. — Помощь мне в самом деле не помешает. А вам будет внеурочная практика.
— Но…
Времени на расспросы мне не оставили. Подлетел нервный мужчина, вцепился в рукав доктора, тараторя, как замечательно, что тот пришел, и так, за рукав, потащил в дом.
Я пошла следом.
— Это — мисс Аштон, — представил меня Грин хозяину, помогая избавиться от пальто. — Сегодня она моя ассистентка.
В голове, перебивая волнение и тревожные предчувствия, пронеслась мысль о том, как бы смотрели на меня завтра на целительском, объяви я себя во всеуслышание его ассистенткой. Но этого, естественно, не будет.
Нас повели в комнаты. Хозяин шепотом рассказывал о чем-то доктору, тот так же негромко что-то уточнял, но какой-то особой обеспокоенности не выказывал, и я подумала, что случай не настолько опасный, как мнилось поначалу.
А затем услышала женский плач. Или стон? Протяжный, вымученный стон-плач, показавшийся до боли знакомым. Сердце сжалось, а ноги приросли к полу, не желая переступать порог комнаты, за которым…
— Ну что же вы, Бет? — ободряюще улыбнулся мне Грин. — Не бойтесь, я не собираюсь устраивать вам экзамен по акушерству и заставлять принимать роды в одиночку. Просто смотрите, слушайте и следуйте во всем моим указаниям.
Нужно было уйти.
Извиниться и уйти.
Я не его подчиненная, не его студентка, и не обязана слушаться.
Но все мысли и чувства, включая чувство самосохранения, вдруг отключились. Остались только рефлексы, один из которых, вероятно, — подчиняться тому, кто старше, умнее и опытнее, и кто, в отличие от меня, знает, что нужно делать.
Я кивнула и заслужила еще одну улыбку.
— Не нервничайте так. У миссис Ланфорд это уже четвертые роды. Вы и опомниться не успеете, как все закончится.
…Он не соврал: опомниться я не успела. Двигалась как в тумане. Беспрекословно делала все, что он говорил. Только внутри жглось все сильнее, и даже плакать не хотелось от пришедшего давным-давно осознания, что слезами этот жар не залить…
А потом словно лопнуло что-то.
Прорвалось.
Выплеснулось наружу, и оказалось, что это — лишь пустота. Не кровь, не яд, не гной от застарелой раны, а пустота. Словно застоявшийся в легких мертвый воздух, мешающий сделать новый вдох.
И так стало… нет, не хорошо. Больно. Стократ больнее, чем раньше. Но чувство было такое, что боль эта другая — не та, что живет годами, а чистая острая боль, как от свежего пореза, который однажды затянется. Может быть, не так скоро, как хотелось бы, но затянется. Оставит шрам на долгую память, но болеть уже не будет. Разве что самую малость. Иногда…
— Бет, — Грин выскочил на крыльцо, куда я вышла, как только он отпустил меня. — Замерзнете же без пальто… Пойдемте в дом.
— Мне не холодно, — сказала я, удивляясь тому, что, оказывается, умею говорить.
— Холодно. Вы просто не чувствуете этого сейчас, — он сжал в ладонях мои руки и заглянул в глаза, и я снова удивилась, что не отвернулась. — Простите меня, пожалуйста. Я не подумал, как это может подействовать на девушку… неопытную и…
— Нет, все не так. Это… прекрасно, правда. Так замечательно… Ребенок. Живой здоровый ребенок. Он же здоров?
— Абсолютно. Чудесный сильный мальчик.
— Мальчик, — кивнула я. — У меня тоже был мальчик. Я видела — на мониторе, на УЗИ. И потом тоже, но… на мониторе он был живой. И здоровый. Отец говорил, нужно «жигуленок» наш хоть покрасить, а то стыдно будет такого богатыря в обшарпанной колымаге возить. Часто это повторял. А потом «жигуленок» всмятку, и возить некому и некого… Такая вот вселенская справедливость…
Посмотрела на Грина, все еще греющего мои ладони в своих, и улыбнулась. Не специально — просто почувствовала, что улыбаюсь.
— Наверное, думаете, что я сумасшедшая?
— Нет, — он покачал головой. — Сумасшествие я распознал бы сразу. Но я не все понял из вашего рассказа. Что такое «жигуленок»? И «монитор»? А самое главное… кто вы такая?
Странный вопрос. Но ответ на него еще страннее: я не знаю.
— Пойдемте.
Мужчина потянул меня за руку, и я опять подчинилась. Послушно надела пальто, так же послушно переставляла ноги, позволяя вести себя куда-то.
Когда идти стало некуда, а темнота и прохлада позднего вечера сменилась уютным теплом и светом ламп, зажмурилась, на миг ощутив себя падающей в темноту терминала, а вернувшись снова в реальность, огляделась.
— Где мы?
Просторная комната — гостиная, наверное. Глубокое мягкое кресло, в которое меня усадили, развернуто в пол-оборота к очагу, где тлеют за решеткой угли. На каминной полке — часы: два грифона, сложив крылья, поддерживают блюдо-циферблат, по которому движется, вздрагивая, тоненькая стрелка…
— У меня дома, — ответил целитель.
Действительно, куда бы еще он мог меня привести, если не собирался сдавать в богадельню?
— А где кошка? — спросила я, чувствуя, что должна что-то сказать.
— Гуляет. Или спит где-то. Она же кошка.
— А у меня кот.
Какая теперь разница?
А кот — это не самая страшная правда. Кот — это даже мило. Обычно так. Нормально.
Вот сидит в кресле странная девушка, говорящая странные вещи и ведущая себя так же странно, но у нее есть кот, а значит, все не так страшно и, может быть, еще поправимо…
— Кот, — повторила, словно хотела убедить присевшего на корточки рядом со мной мужчину, в существовании этого самого кота. — Граф. Зовут его так — Граф. А вашу кошку?
— Кошка.
— Просто Кошка?
— А зачем что-то усложнять?
Доктор поднялся и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Отсутствовал он недолго… или долго — я не следила за временем… а когда вернулся, осторожно вложил в мои ладони чашку с золотистым питьем, пахнущим травами и медом.
— Успокоительное?
— Чай, — ответил он.
И не спрашивал ни о чем. Хотя… Он ведь уже спросил. И все еще ждал ответа.
— Хотите знать, кто я? — усмехнулась, представляя, каким бредом покажутся мои следующие слова. — Я — демиург этого мира. Может быть. А может быть, и нет. Я — автор. Самый бездарный автор, которого только можно представить.
Мэйтин не говорил, что я не имею права рассказывать об этом. И я рассказывала. О глупой своей книжке. О поисках кота на чердаке, оказавшемся терминалом. О самом Мэйтине, ни капли не похожем на свои изображения в храмах, язвительном, но добром мальчишке, не способном игнорировать звонки-молитвы и играть не по правилам.
Если бы Грин, сидевший в кресле напротив, на расстоянии вытянутой руки, перебил меня хоть раз, переспросил что-нибудь или хотя бы взглянул недоверчиво, я тот час умолкла бы. Но он слушал спокойно и внимательно, и я продолжала говорить. Рассказала о том, что не писала ничего о ритуале, изменяющем реальность, а потому не знаю, кто его провел и зачем. И вообще ничего не знаю — слишком отличается этот мир от того, что я представляла, сочиняя свое женское романтическое, а причинно-следственная связь — сложная штука, по словам моего знакомого бога, и не исключено, что никакой я не демиург, и не автор даже, а случайная жертва, по ошибке оказавшаяся в иномирной версии самой себя…
Рассказ закончился вместе с чаем.
Пустую чашку я поставила на подлокотник. Подумала, что при первом моем неловком движении она упадет на пол, и придется мне опять покупать доктору новую. Если он не отправит меня все же в психушку.