Осторожно, женское фэнтези. Книга 2 (СИ)

Но пока, кажется, у него таких мыслей не было.
— Вы сказали, что начали писать книгу, чтобы отвлечься от действительности, — произнес Грин так, словно поверил во всю ту чушь, что я несла. — Что с вами произошло?
— Вы и это хотите знать? Зачем?
— Затем, что это тяготит вас сильнее, чем судьба мира. Тяготит и мешает жить.
— Нет. Уже нет.
Убедить его не получилось. Так же как уже четыре года не получалось убедить себя.
— Вы потеряли ребенка?
— Я потеряла все.
Он хотел знать. На самом деле хотел, будто для него это имело какое-то значение. Он готов был выслушать, а я…
Я, наверное, готова была говорить об этом.
Прежде не с кем было. И не нужно — все вокруг и так знали. Но сама я никогда и никому не стала бы…
— «Жигуленок» — это автомобиль. «Жигули». У отца был. А монитор… сложно объяснить. Волшебное зеркало? Только не волшебное. В том мире нет магии. Если бы была, то… У меня должен был быть ребенок, да. Вернее, он и был. Только не родился еще. В апреле должен был. А в феврале…
В феврале я оказалась в этом мире. В этом феврале.
Совпадение?
Возможно.
Все возможно, когда даже бог ничего не говорит наверняка.
— Родители ехали утром на работу, они врачи оба… Отец — невропатолог, а мама — детский инфекционист… были… Гололед на дороге… Нет, папа нормально ехал, и резину он на зиму поставил хорошую, и не гнал, он всегда очень аккуратно водил… Со встречки машина вылетела… со встречной полосы. Внедорожник, здоровый такой, еще и на скорости…
Трасса за городом, допустимая скорость там немаленькая, и экспертиза потом установила, что ничего водитель не нарушил. Об осторожности не думал — да, но не нарушил. И подушка безопасности у него сработала. А так — никто не виноват. Судьба.
— Отец — сразу. Мама в реанимации через две недели…
Не приходя в сознание.
Ни сказать ничего, ни просто в глаза посмотреть.
На кладбище, потом — к ней. На кладбище, к ней. На кладбище…
После — только на кладбище.
Похороны — одни за другими. Бабки у подъезда. Цветочные лепестки в грязи. Наташка Мальцева крестится поминутно. Муж обнимает за плечи, и под ребрами бьется тревожно…
— Одна женщина мне сказала, что бог невиновных не карает. И, наверное, была права. Потому что… Потому что я виновата. Мы ведь могли, как раньше, все вместе жить. Жили же так. Дедушка, бабушка, мама, папа и я. Квартира трехкомнатная, места хватало… Бабушка умерла, когда я еще в школе училась. Дед — когда институт заканчивала. Он тоже врачом был. Хирургом. Самым лучшим в городе, к нему отовсюду съезжались. А я его подвела, не пошла по стопам… А когда замуж вышла… У нас своей квартиры не было, не накопили еще, а муж не возражал, чтобы с моими родителями жить. Ему нравилось, как мама готовит, и с отцом они общий язык сразу нашли. Это я хотела отдельно, «как взрослые»… Уговорила его квартиру снимать. Даже нашли подходящую, но отец не позволил. У нас дача была в поселке в двадцати километрах от города: хороший дом, с удобствами… Они с мамой туда перебрались. Сказали, там и воздух лучше, и на работу им недалеко — всего полчаса на машине. А нам квартиру оставили…
Но Наташка все равно не права. И бог ее.
Если наказывать, то меня нужно было.
В смысле, только меня.
— Через неделю после маминой смерти… через восемь дней… на улице скрутило. Прохожие скорую вызвали…
Когда я уже в голос орать начала — вызвали. А до того топали мимо. Головами качали или отворачивались. Может, и плевались, не видела. Живот-то под широкой курткой почти не заметен — ползет себе какая-то вдоль забора, пусть себе ползет. Телефон, вон, выронила, пьянь… подзаборная…
— Срок большой уже был. При удачном стечении обстоятельств обошлось бы. Только обстоятельства… не стеклись… А потом…
Да-да, господин доктор, было еще потом. Сами хотели знать, так слушайте. Потому что я теперь не умолкну, пока до конца не выговорюсь. А там, может, еще и рыдать начну.
Хотя — нет, если выговорюсь, то не начну.
— Меня в роддоме оставили, в послеродовом блоке. Должны были сразу перевести… или не сразу? Но там врач — мамина хорошая знакомая. Она меня оставила. Сказала, понаблюдать надо. А за мной, как выяснилось, не наблюдать, а следить нужно было, и днем, и ночью. Но днем еще куда ни шло, а ночью… Там палаты рядом, девочки с детками лежат, с новорожденными. Медсестра на посту. Но медсестра ночью идет в пустую палату спать… стул в дверях ставит и халат на него вешает, чтобы видели, где ее искать, и спит… А дети плачут… Не все, с ними же матери — покачают, накормят… А если мать вышла…
В туалет она вышла и задержалась. У многих после родов с этим проблемы.
А малыш плакал.
Рядом совсем плакал.
И грудь болела. Это я потом узнала, что мне должны были сразу дать что-то или уколоть, но там суматоха такая поднялась, что забыли, наверное.
— Я просто пошла и взяла его. Просто. Я думала… Думала, что это мой ребенок. Не знаю, почему, но… Взяла и унесла к себе в палату. А когда его мать вернулась… Ей плохо было, она и легла сразу, даже в кроватку не заглянула. Решила, что ребенок спит, раз не плачет… Утром только кинулась…
Не помню ее лица. Совершенно.
Только крик. Визг, от которого уши закладывало.
Сумасшедшей меня называла. Воровкой. В психушку грозилась сдать. И заявление в прокуратуру написать.
И ребенка требовала обследовать, потому что я его могла неизвестно чем заразить. Мой же отчего-то умер…
— Не «умер», — зажмурилась от ставшего вдруг слишком ярким света. — Она сказала не «умер». Сдох… Но я ее понимаю. Я и сама так ругалась бы, если бы… А меня в гинекологию перевели. Только я там не осталась…
Слухи приползли за мной следом. Неизвестно откуда, но люди вокруг знали обо мне все. О моих родителях, моем ребенке. О чужом ребенке и о том, что я на всю голову больная.
— Попросила мужа забрать меня домой.
На этом, наверное, стоило остановиться, и так сюжетец уже на десяток слезливых мелодрам. Но, к сожалению, это был еще не конец.
— Через три недели попала в то же отделение. В этот раз уже через операционную. Нужно было сразу пролечиться, но… Не до того было. Не до чего, если честно… Врач, седенький такой дядька, все допытывался потом, не мог понять, как я раньше не почувствовала, болеть же должно было. Может, и болело… Но не все так плохо. Пятьдесят процентов здоровой женщины во мне еще осталось. При желании и при должном контроле можно через пару годиков попробовать… Найти бы, с кем пробовать — и можно…
Вот теперь — всё.
— А ваш муж? — впервые с начала моего рассказа подал голос Грин.
— Мы развелись.
— Он…
— Бросил меня? Нет. Это я… отпустила его. Когда мужчина приходит домой, он, не говоря уже о борще и тапочках, хочет видеть свою женщину, а не молчаливое, едва ползающее по квартире существо, давно забывшее о существовании душа и расчески. Он старался, честно, но… Сказал, что не готов еще умирать, даже вместе со мной. Тогда я думала, что это оттого, что он никогда не любил меня на самом деле. А потом поняла, что, наверное, и я его не любила. Потому что, когда любишь человека, ради него будешь готов не только умереть, но и жить… Так ведь? Да я и сама не умерла. Выкарабкалась как-то, сделала модную стрижку, навела порядок в квартире… И начала писать эту дурацкую книжку.
— Чем же она дурацкая? Разве здесь так ужасно?
Такого вопроса я не ждала.
— Вы серьезно? — уточнила недоверчиво. — Серьезно спрашиваете?
— Да.
— Значит… вы мне верите?
— Я думал, вы это поняли, раз уж рассказали все.
С минуту мы смотрели друг на друга, и я первой отвела глаза.
— Я рассказала, потому что устала молчать, — проговорила медленно. — Мне было неважно, поверите вы или нет.
— Мне так не показалось, — не согласился он. — И да, я вам верю. Вы не сумасшедшая, как я уже говорил, и не вижу причин, по которым стали бы придумывать подобное. Зато вижу, что воспоминания о прошлом причиняют вам настоящую боль.