Место, которое есть

Мысли Евы были не зрелы, но выдавали в ней, как говорится, человека радикального, жаждущего чего-то великого, но обязательно неосязаемого. Для многих этой неведомой прелестью становится любовь, которая заставляет со времен угаснуть то непонятное стремление, часто называемое страстью.
— Ид, я слепа, но несмотря на это, знаю, что в мире творится что-то ужасное, несправедливое, — сказала мне Ева после осушения очередного бокала.
— Кажется мне, что нечто подобное говорили многие, причем во все времена. Всегда обладатели того или иного века поносят мироздание, проклиная его устои, среди которых первым всем почему-то видится несправедливость. Может мир и не меняется вовсе?
— Глупости ты говоришь, я б даже сказала мерзости. Ты в свое время живешь, так зачем тебе думать о давно прошедшем? Дерзай сейчас! Да и в конце концов, неужели ты не видишь происходящего вокруг? Тебе кажется, что это естественное состояние мира?
— Может не мира, но времени — точно. Ведь минутам, секундам, тысячелетиям плевать на то, кого они выращивают и губят. Время лишь идет, причем по-настоящему оно идет только для нас, людей, так любящих возлагать мистические наветы на этот безмятежный поток.
— Перестань! Зачем ты такое говоришь?! Ужасно… — последнее слово она произнесла дрожащим голосом, отчего я понял, что мой жалкий псевдоматериализм по-настоящему причиняет ей душевный дискомфорт, хотя, по правде говоря, я не вдумывался ни в одно из сказанных мною слов, следовательно, говорилось все это только болтовни одной ради.
— Прости меня. — попытался оправдаться я. — Все это из-за моей мечтательности. На самом деле ты права — реальность ужасна, но с этим ведь ничего не поделаешь, верно? Вот я и стараюсь грезами утешить себя; думаю об отстраненном. Хочешь еще вина? — спросил я, вспомнив, что ее бокал пустует уже несколько минут.
— Да, пожалуй. — ее желание было удовлетворено, и Ева продолжила. — Ид, ты знаком с историей?
— Немного, но ты, если имеешь большой багаж знаний, легко сможешь поставить меня в тупик, так что я предпочел бы слушать, но никак не спорить, понимаешь, Ева? — веселой интонацией вопросил я.
— Понимаю. Я просто хочу тебе рассказать о некоторых своих размышлениях.
— Буду только рад слушать.
— Дело в том, что меня саму пугают мои теории. Я бы рада обо все этом не думать, да только совесть мучает. Мне больно знать о том, в каких условиях живут мои современники. Глупо, конечно, ведь так было всегда, что одни угнетены, а другие угнетают, но нынешняя модель кажется мне порождением чего-то самого отвратительного.
— Знаешь Ева, — сказал я после того, как прервал речь своей собеседницы смешком, — мне несколько странно слышать такие слова от человека, которого сама судьба определила в угнетатели. Сегодняшнее неравенство зиждется не на финансовых, расовых, идеологических и прочих из этого разряда причинах. Нет, нынче все дело только в анатомии. И эта дискриминация является самой справедливой, ведь ее навязывает нам сама природа.
— Я бы с тобой согласилась, — будто слегка отстраненно вымолвила Ева, — если бы некоторые очевидные вещи не говорили об обратном. В нынешнем положении виновата не природа и даже не роковой поступок того вспыльчивого человека, о котором нам наши историки говорят как об инициаторе Великой Войны. Все совсем не так. Нынешний мир — долгосрочный проект, структура которого разработана холодными и расчетливыми умами злых гениев. И сейчас потомки этих умов имеют то, чего желали для них праотцы — власть. И власть всегда будет наследственной. Казалось бы такое желание невероятно глупым, если бы вся эта государственность для определенной группы людей не была всего лишь игрой. Я с детства впитываю всю эту атмосферу, и с юности мне прививали такой взгляд… Разве это не ужасно? Расскажу тебе кое-что. Вот в мире осталась всего жалкая горстка людей, если сравнивать с довоенными показателями. Но города этой горстки почему-то разбросаны по всему миру, причем население в каждом не превышает и сотни тысяч. Почему так? Разве политикам не было бы проще управляться со всеми вопросами, если бы люди жили, скажем, в четырех или пяти крупных городах, находящихся поблизости? Однако, ответит, что так будет проще, лишь недальновидный управленец, мало чего смыслящий в вопросах социального характера. Расчетливый же гений от мира политики скажет, что города должны быть малонаселенными и находиться им следует на приличном расстоянии друг от друга. И все потому, что такие меры практически уничтожают всякую угрозу серьезного волнения народных масса. Но этих мер недостаточно, сверх этого необходимо сохранять этническую и религиозную раздробленность, чтоб уж наверняка искоренить даже самую малую возможность консолидации жителей городов. Умно, не так ли? За пять веков большинство различий между тысячами пускай даже самых отличных друг от друга этносов или конфессий стерлись, если бы только все жили бок о бок. Ассимиляция, унификация, как угодно можно назвать, важно только знать, что все это может стать серьезной головной болью для определенного круга лиц.
— Постой-постой, дорогая моя Ева! — сказал я резко: мне было неприятно все это слушать; всегда ненавидел эти пустые, годные лишь для сотрясения воздуха разговоры о политических заговорах прошлого и несправедливости нынешних властей. Для чего это? Занять пустоту во времени? Может и так, но какой от этого прок? Ни наслаждения, ни последствий. Я решил остановить Еву, ибо боялся, что она может стать крайне неприятным для меня субъектом.
— Я понимаю, что ты — дочь политика, и все у тебя шито-крыто, причем настолько, что скука ото всего одолевает, но, прошу, не надо сейчас россказней про несправедливое правительство и их запреты. Я устал от этого. Подобных проповедей я уже наслушался в свое время… Знаешь, — решив смягчить показавшейся мне забавной шуткой свой короткий монолог, заговорил я после недолгого молчания, — а ведь обычно о таких вещах в такой манере говорят ребята, подобные тем, что сегодня троянцами были, если ты, конечно, помнишь кратковременную встречу с гостями из глубокого прошлого. Извини, если чересчур грубым показался. Если это как-то смягчит мою дерзость, то скажу, что я искренне уважаю твой достойный всех похвал нигилистический героизм.
— Я не совсем поняла твоей похвалы, — улыбнувшись, произнесла Ева, лицо и тон которой никак не выдавали в ней обиженного человека.
— Ну, я о том, что ты справедливо поступаешь, когда ругаешь своего отца и его братию, если в чертогах твоего мозга хранится уверенность в то, что эти господа чинят произвол.
— Как ты назвал это? Нигилистический героизм? Смешно, по-настоящему смешно…
После этого разговоры о политике сошли как-то само собой на нет, дав тем самым начала беседам иного характера. Например, мы заговорили о генетике современных людей. Я ни черта в этой науке не смыслю, поэтому никаких теорий выдвигать не решился, а вот Ева сказала, что ей кое-что известно об этом «менделевом ученье». Она начала говорить что-то об РНК-интерференции, рибосомах и теломеразах. Причина же столь странного механизма наследования увечий, согласно ее утверждениям, кроется в неполном доминировании летальных аллелей. Я не особо-то всему этому верил, но чтобы не обижать свою и так не раз мною одернутую собеседницу, почти со всем соглашался. Так бы, наверное, длилось еще долго, если бы в один из моментов нашего столько веселого времяпрепровождения из соседней комнаты не послышался постепенно приближающийся голос Ипполита:
— Очень похвально! Но все вами сказанное не имеет никакого смысла. Для такого широкого круга отклонений не может быть одинакового механизма наследия. Половая система современных людей на удивление плодовита, но в тоже время она не годится для воспроизводства полноценного организма. И эта самая половая система — сверхновое явления в мутациях и физиологии. Что бы понять суть отклонений сначала нужно до конца исследовать природу каждой причины и проблемы. Примером одной из трудностей может быть следующий научный курьез: «отравляющие» компоненты оружия повлияли только на людей, тогда как животные и растение остались абсолютно невредимы и продолжают цвести и плодиться так, как они это делали двести лет назад или пять тысяч лет назад. В чем же причина всего этого? Во-первых, в непонятном способе воздействия оружия, именуемого Гипербореей, а во-вторых, в особенностях строения половой системы человека.