Проклятие Неферет (ЛП)

Я бросилась в его сторону, поджав свои губы, от густого смрада его дыхания, думая, что это просто ужасно.
― Отец, ты не заболел? Мне вызвать врача?
― Врача? Нет, нет, нет! Как дождь. Я как дождь. Просто нуждаюсь в некоторой помощи, чтобы добраться до комнаты Алисы. Я не столь молод, как раньше. Но я все еще смогу выполнить свой долг. Я заберу ее с сыном!― Говоря это, отец запинался, и затем опустил свою тяжелую руку мне на плечо, чтобы не упасть.
Шатаясь под тяжестью его тела, я направляла его к широкой лестнице, и сильно переживала, что он болен, и совсем не понимала, о чем он говорил.
― Я здесь. Я помогу тебе, ― это то, что я снова и снова шептала ему. Он навалился на меня еще сильнее, пока мы неуклюже поднимались на второй этаж и, наконец, остановились возле его спальни.
Он покачал головой взад и вперед, бормоча себе под нос:
― Это не ее комната.
― Это твоя спальня, ― сказала я, желая, чтобы его камердинер, или кто-нибудь еще появился.
Он смотрел искоса на меня, как будто испытывал затруднение, сосредотачиваясь. Тогда его слабое, пьяное выражение изменилось.
― Алиса? Так, ты готова нарушить свои холодные правила и присоединиться к моей постели сегодня вечером.
Его рука была горячей и влажной на плече моей длинной ночной рубашки тонкого белья.
― Отец, это — я, Эмили.
― Отец? ― Он мигнул и приблизил лицо ближе к моему.
Его дыхание почти заставило меня вырвать.
― Эмили. Действительно. Это — ты. Да, ты. Теперь я узнал тебя. Ты не можешь быть Алисой, она мертва.―Его лицо все еще было очень близко к моему, он добавил, ― Ты слишком худая, но у тебя действительно ее глаза.
Он вытянул и поднял прядь моих густых, темно-рыжих волос, которые вылезли из-под ночной шапочки.
― И ее волосы. У тебя ее волосы. — Он потрогал мои волосы и нечленораздельно произнес: ― Ты должна, больше есть, и не должна быть настолько худой. ― Затем, отец проревел имя Карсона для того, чтобы тот сопроводил его, и, выпустив мои волосы, пихнул меня в сторону и, шатаясь, ушел к себе в комнату.
Я должна была вернуться в свою кровать. Мне было ужасно неловко, и я бежала, позволяя своим ногам нести меня, куда они пожелают.
Когда я, наконец, остановилась, хватая ртом воздух, чтобы отдышаться, я увидела, что бег в слепую привел меня в сад, который простирался более чем на пять акров в задней части нашего дома. Там я рухнула на каменную скамью и села, под скрытым занавесом огромной ивы, прижимая к лицу руки, и заплакала.
Потом произошла что-то магическое. Теплый ночной ветерок приподнял ветви ивы и облака рассеялись, открыв Луну. Хотя там виднелся только тонкий полумесяц, но он был почти серебряным в своем блеске, и, казалось, излучал металлический свет, освещая огромный белый мраморный фонтан.
В фонтане, извергая воду из своего открытого рта, была статуя греческого бога Зевса, в форме быка, который обманул и затем похитил деву, Европу. Фонтан был свадебным подарком отца для матери и стоял в центре обширного сада, начиная с моих самых ранних воспоминаний.
Возможно, это было потому, что фонтан был подарком матери, или, может быть, это было из-за музыкальности бурлящей воды, но мои слезы остановились, когда я изучала его.
В конце концов, сердцебиение замедлилось, и мое дыхание стало нормальным.
И, даже когда луна снова скрылась под облаками, я все так же сидела под деревом, слушая воду и позволяя ей, так же как тени ивы скрыться, чтобы успокоить меня, пока я не могла спать. Затем я медленно добралась до третьего этажа и пошла в свою спальню.
Той ночью я мечтала, быть Европой, чтобы белый бык унес меня к красивому лугу, где никто никогда не умирал, и где я была бы, вечно, молода и беззаботна.
  
15 апреля, 1893 год
 
Личный Дневник Эмили Вейлор
 
Я должна была сделать запись в свой дневник, раньше, но с момента моей последней записи я чувствовала себя странно, мне было так трудно, что я была сама не своя. По-детски, я думала, что, если я не буду писать о произошедших событиях, развернувшихся ранее, я смогу заставить себя поверить в то, что все это не произошло на самом деле, и больше не произойдёт.
Я ошиблась.
Все изменилось, и я должна использовать этот дневник в качестве доказательств.
Даже если я сойду с ума, он будет разгадкой моего безумия и, как я первоначально надеялась, укажет путь к моему исцелению. И пока я не сошла с ума, мне нужно записать все события так, как, возможно, каким-то образом, они смогут помочь мне выбрать новое будущее.
Позвольте мне начать заново.
После той холодной ночи в январе, когда отец вернулся домой пьяный, я никогда больше не дожидалась его прихода с работы. Я пыталась не думать о нем, пыталась не вспоминать его дыхание, его горячую, тяжелую руку и те слова, которые он сказал.
Вместо этого, когда он отправлялся на позднюю встречу, я желала ему приятного вечера, и говорила, что уверена в том, что по возвращении домой Карсон ему поможет.
Сначала это останавливало его пламенный взгляд. Я была так занята управлением Дома Вейлоров, что за исключением наших ужинов вместе, видела отца очень редко.
Но за последние месяцы ужины изменились. Хотя, нет, ужины не изменились, а изменилось количество вина, которое пил отец. Чем больше он выпивал, тем чаще его глаза прожигали меня, когда он желал мне спокойной ночи.
Я начала выливать его вино. Он еще не заметил.
И затем я полностью уделила все свое внимание Дому Вейлоров.
Да, конечно, Мэри и Карсон помогали мне… точнее давали советы.
Повар составлял список продуктов, но именно я одобряла меню. Как когда-то сказала Мэри, это было похоже на то, как будто дух моей матери вселился в меня — я больше не была девочкой.
Я пыталась убедить себя в том, что это был прекрасный комплимент.
По правде говоря, я думаю, что, начав выполнять свой долг сейчас, и продолжать выполнять его дальше, это не лучшая идея.
Не только работа хозяйки Дома Вейлоров так изменила меня. Люди тоже изменили своё отношение ко мне.
Да-да, поначалу я была охвачена, обязанностями, принадлежавшими матери. Я и понятия не имела, что она не только управляла домашним хозяйством и слугами, помогала разобраться отцу в его рутине, контролировала меня и вызвалась добровольцем два раза в неделю в Общей Федерации Женского Клуба кормить и заботиться о бездомных женщинах и детях Чикаго. Мать умерла пять месяцев назад, и за это время я полностью посвятила себя её работе. Таким образом, когда Эвелин Филд и Камилла обратились ко мне в середине утра, в начале прошлого месяца, и спросили, не хотела бы я присоединиться к их поездке на велосипедах к берегу и устроить пикник, я была действительно поражена радостью к свободе, тем более, зная то, что отец уже уехал в банк.
― О, да! ― радостно ответила я, убирая свою авторучку и отодвигая список продуктов, который я просматривала. Я помню, какими счастливыми были Эвелин и Камилла, когда я согласилась. Мы внезапно засмеялись.
― Эмили, я так довольна, что ты поедешь с нами. ― Камилла обняла меня. ― И ты выглядишь так хорошо — не бледная и вообще не худая.
― Так и есть, совсем не бледная! ― согласилась Эвелин. ― Ты так же красива, как и всегда.
― Спасибо, Эвелин. Я так по всем скучала. ― Я колебалась, чувствуя потребность разделить уверенность хоть с кем-то, кто не был слугой — или моим отцом.
― Было очень трудно, когда твоя мама умерла. Действительно трудно. ― Камилла закусила губу. Эвелин выглядела так, как будто сейчас расплачется. Я быстро вытерла щеки тыльной стороной руки и снова улыбнулась. ― Теперь, когда вы обе здесь, я чувствую себя намного свободнее, чем в течение многих дней и недель.
― Именно об этом мы и подумали. Моя мать пыталась сказать мне, что ты слишком занята, чтобы отвлекаться по поводу велосипедной езды, но я поклялась не слушать ее и позвать тебя в любом случае, ― сказала Камилла.