Австрийский моряк (ЛП)
— Понятно. И быть может, вы объясните вот это?
Я протянул ему кусок алюминиевого провода, длиной сантиметра в три, оплавленный с одного конца.
— Я обнаружил это несколько минут назад за щитком электродвигателя. Полагаю, Месарош, вам известно, что это означает.
— Нет, герр коммандант.
— У меня есть подозрение, что кто-то намеренно устроил короткое замыкание, помешав нам опуститься глубже тридцати метров.
На лице старшего помощника не отразилось ничего.
— Это очень серьезное обвинение, герр коммандант. Саботаж в военное время карается смертной казнью.
— Вот именно. Я не могу этого доказать и не намерен искать виновных. По крайней мере, на этот раз. Но будьте любезны сказать мне, как офицер офицеру, почему все на этой лодки так трясутся, стоит завести речь о погружении на предельную глубину? Бога ради, Месарош! Мы ведь все добровольцы, и почему в то время как тысячи умирают каждый день на фронте, эти парни так заботятся о своем здоровье?
Он помолчал с минуту.
— Как понимаю, герр коммандант, вы не в курсе того, что произошло в последний раз, когда U-8 погружалась глубже тридцати метров? Вижу, что так. Так вот, мы погрузились на тридцать два метра, и корпус над двигателями треснул. Мы продули цистерны и успели выскочить прежде, чем лодка затонула, но два члена экипажа застряли в носовой части и погибли. Лодку подняли на следующий день, однако его благородие фон Круммельхаузен застрелился тем же вечером в своей каюте, оставив адресованное в Марине оберкоммандо письмо, где заявлял, что U-8 имеет неисправимые конструктивные недостатки и небезопасна на любых глубинах.
Некоторое время я не мог ничего ответить.
— Ясно. Выходит, вы хотите сказать, что экипаж не верит в способность лодки погружаться?
— Честь имею доложить, что экипаж питает незыблемую веру в способность лодки погружаться. В чем он значительно менее уверен, так это в ее способности всплывать.
— Так вот, Месарош, в чем заключается темная тайна «Дер Ахцер», от разговора о которой так уходят по вечерам в кают-компании! После ваших слов я начал понимать, почему вы все так настороженно относитесь к лодке. Но что нам остается? Передо мной стоит задача превратить это судно и ее экипаж в эффективную боевую единицу, но как я справлюсь с ней, если подозреваю собственных подчиненных в саботаже? Что будете вы делать, если с полдюжины французских эсминцев станут закидывать нас глубинными бомбами? Едва ли они проявят спортивный дух и не станут загонять нас глубже тридцати метров.
— Согласен, герр коммандант.
— Так не годится, Месарош. Нам нужно что-то делать.
Вернувшись вечером на «Пеликан», я долго сидел над картами. Потом запросил личной аудиенции у риттера фон Тьерри. Начальник выслушал мой рассказ сочувственно, после чего произвел ряд телефонных звонков в Полу. Повесив трубку, Тьерри посмотрел на меня.
— Итак, мой дорогой Прохазка. Просьба ваша необычна, но рад сообщить, что использовав обходные каналы, я сумел все устроить. «Геркулес» будет здесь завтра в пять тридцать утра. Как вы верно заметили, требуется демонстрация.
***Утро выдалось погожим и ясным, легкий зюйд-ост шуршал листвой лимонных деревьев, окружающих отель «Нептун». Экипаж был поднят из коек на борту плавбазы в четыре утра, а в пять тридцать два пронзительных гудка известили о приходе спасательного судна его императорского величества «Геркулес». После вчерашних событий команда притихла, и определенно не могла сообразить, что происходит, когда U-8 запустила моторы и двинулась в кильватер спасателю. Отлично, думаю, драматический эффект мне как раз и нужен сегодня, поэтому чем дольше зрители будут блуждать в темноте, тем лучше. Вот только мне хотелось бы самому питать немного больше уверенности, что все пойдет так, как прописано в сценарии…
Когда «Геркулес» застопорил машины и бросил якорь в пяти милях к зюйду от форта Верудела и в миле к западу от маяка на мысе Порер, недоумение экипажа усилилось. U-8 встала рядом с пароходом, всем был дан приказ покинуть субмарину и перебраться по трапу на палубу спасательного судна. Всем, за исключением Штайнхюбера и Григоровича, которым предстояло завести канатный строп через рым-болты на носу и на корме U-8. Как только с этим было покончено, мощные краны спасателя были развернуты на левый борт, а стрела опущена так, чтобы зацепить крюком середину стропа. Из люка рубки высунулась голова Штайнхюбера.
— Честь имею доложить, герр коммандант, что все готово. Балластные цистерны один и два, а также дифферентные заполнены согласно вашему приказанию.
— Отлично, таухфюрер! — говорю я. — Теперь поднимайтесь к нам на палубу. Я собираюсь произнести небольшую речь.
Легар и Штайнхюбер построили матросов на баке, фрегаттенлейтенант Месарош занял место на фланге. Моряки застыли навытяжку, облаченные в синие бушлаты и полосатые тельняшки, ленты бескозырок трепетали на ветру. На по-строевому серьезных лицах не отражалось ничего, но в воздухе витал ощутимый дух ожидания. Я запрыгнул на кабестан.
— Вольно! — Послышался шорох сапог по доскам палубы. — Итак, ребята. Вы наверняка недоумеваете, чего ради я выкурил вас из гамаков этим чудесным весенним утром и притащил сюда. Не стану томить. Причина в том, что на протяжении двух минувших недель я замечал среди вас определенную робость, особенно ярко выразившуюся в нежелании опускать эту лодку на глубину более тридцати метров. Хотя вам чертовски хорошо известно, что она безопасна даже на сорока пяти. Так вот, сейчас у нас двадцатый век, а я не дубиноголовый служака. Однако идет война, мы обязаны к концу месяца вступить в строй, а в боевых условиях нам наверняка придется погружаться глубже сорока метров. Я понимаю вашу настороженность после случившихся в марте событий. Отдаю себе отчет и в том, что вы не вполне доверяете своего новому капитану. Но факт остается фактом: все мы австрийские моряки, все добровольцами вызвались служить на подводных лодках — в связи с чем, позволю заметить, многие из вас получают надбавку, почти удваивающую основное жалованье, — а я, если сочту нужным, имею право отправить любого или всех скопом шлифовать наждачкой якоря на линкорах.
Тут для вящего эффекта я возвысил голос.
— Не нам выбирать лодку, на которой сражаться, поэтому я намерен убедить вас хотя бы в способности U-8 безопасно погружаться на максимальную глубину. И сделаю это посредством личного примера. Если вы правы, а я нет, мне предстоит заплатить за ошибку собственной жизнью. Но если правда окажется на моей стороне, я рассчитываю впредь видеть в вас столько же уверенности в судне, сколько выказано мной. Итак, для начала продемонстрирую, что все без обмана. Таухфюрер, назначьте лотового.
— Электроматрозе Дзаккарини, шаг вперед! — скомандовал Штайнхюбер. Из первой шеренги выступил и взял под козырек электромеханик Оттавио Дзаккарини — рослый, худой итальянец из Зары с вислыми черными усами, похожими на щетку для платья. — Дзаккарини, взять лот и сделать промер глубины по левому борту.
Матрос подошел к поручням и, взмахнув лотом словно пушинкой, и по изящной траектории отправил его в воду прямо перед носом U-8.
После некоторой паузы послышался доклад:
— Сорок пять метров, таухфюрер.
— Отлично, — сказал я. — Теперь, если не возражаете, я покину вас ненадолго. Внизу я пробуду ровно десять минут, при желании можете пока покурить.
У трапа меня перехватили мой старший офицер, Штайнхюбер и Легар.
— Герр коммандант, мы идем с вами, — заявил Месарош, уцепившись за мой рукав.
— Никак нет.
— Но герр коммандант…
— Это приказ. — Я понизил голос. — Если что-то пойдет не так, пусть отряд подводных лодок лишится одного офицера, а не двух и вдобавок еще двух старшин-старослужащих. Поэтому прошу меня извинить…
Я спустился на узкую палубу субмарины, забрался по трапу в рубку, затем протиснулся в люк. Задержавшись, я посмотрел на цепочку заинтригованных лиц вдоль фальшборта. О чем на самом деле они думают? В случае с темными крестьянами, составлявшими армию Радецкого, может и хватало громовой команды и вращения усами, но я как-то сомневался, что подобный рецепт подействует на выпускников Пражской технической академии. Никто не курил. Вполне вероятно, подумалось мне, эти люди станут свидетелями морских похорон. Я махнул стоявшему на лебедке моряку «Геркулеса», и стрела крана развернулась, отведя U-8 так, что оба судна разделяли теперь десять метров. Когда я спустился вниз по стальным ступенькам и приготовился задраить люк, осознание безумия поступка, вопреки моей воле, захлестнуло меня с головой.