Австрийский моряк (ЛП)

Броненосный крейсер «Джузеппе Гарибальди»
Должен сказать, что вопреки смраду и собственному состоянию, экипаж проявил себя с лучшей стороны. Наш кораблик загудел от организованной деятельности — не прошло и тридцати секунд как предохранители на торпедных аппаратах были сняты, крышки открыты. С бака до меня донесся рапорт: «Обе торпеды готовы!». Торпедомайстер Горша скрючился между аппаратами, лицом ко мне, руки его лежали на спусковых рычагах. Почти невыносимое напряжение повисло в зловонном воздухе. Я уже повернул U-8 на девяносто градусов влево с целью увеличить сектор обстрела и лечь на параллельный неприятелю курс. Теперь я выдвинул боевой перископ, чтобы прицелиться. Сердце мое замирало от страха, что итальянцы заметили нас и отвернули. Но нет, вот он, крейсер, именно там, где и должен быть, по-прежнему идет на четырех узлах в блаженном неведении о нашем присутствии. Я оглядел в перископ горизонт и обнаружил, что параллельным курсом, метрах в шестистах к осту, идут два эсминца и крейсер-разведчик типа «Нино Биксио». Все с умом, подумалось мне — эта завеса из эсминцев очень затруднила бы нам подход к флагманскому кораблю. Чего итальянцы не приняли в расчет, это что подводная лодка может просто всплыть позади устроенного ими барьера. Я успел также уяснить причину, ради которой сюда отправили это флотское соединение. Маяк на Првастаке уже превратился в груду камней, а из форта поднимался дым. Прямо на моих глазах корабли снова окутались дымом, и очередная порция снарядов обрушилась на остров.
Впрочем, какое-то время форту придется самому позаботиться о себе — перед нами стояли более срочные задачи. В уме стремительно проносились расчеты, которые мне приходилось делать только во время учебных атак в проливе Фазана. Так, пять узлов — это примерно 150 метров в минуту. Чтобы преодолеть триста метров, торпедам потребуется пятнадцать секунд. Получается, упреждение примерно двадцать градусов, с пятисекундным интервалом в пуске для наибольшего поражения. Все как-то слишком просто.
— Рулевой, семьдесят градусов вправо!
Единственный электромотор давал U-8 ход достаточный только для того, чтобы лодка слушалась руля. Последний взгляд через перископ и неожиданный, секундный укол сожаления о том, что предстоит обречь на смерть могучее судно и шесть сотен людей. Короткие красная и белая сигнальные ракетки вскинулись в левой моей руке. Затем приказ:
— Торпедный аппарат правого борта, пли!
Шипение сжатого воздуха с бака, лодка резко дергается, когда первая уравновешивающая партия устремляется вперед. Перед перископом мощно забурлили пузыри.
— Торпеда правого борта вышла! — послышался доклад.
— Торпедный аппарат левого борта, пли!
Снова рывок и топот ног по палубе. На этот раз нам почти не повезло: когда нос подпрыгнул вверх, я увидел круг ярко-синего неба, а когда снова пошел вниз, я успел заметить грязно-коричневую спину торпеды — та выскочила на поверхность, и лишь затем включившийся регулятор опустил ее на заданную глубину. Каким-то чудом лодка осталась под водой вопреки потере веса. Мы погрузились на десять метров, и я вернул U-8 на параллельный курс. Теперь оставалось лишь затаить дыхание и считать. В те бесконечные секунды тишина стояла такая, что было бы слышно как перышко падает на палубу. Десять, одиннадцать, двенадцать… Потом лодка вздрогнула от двух коротких, но мощных ударов, как если бы в соседней комнате рухнул на пол тяжеловесный предмет мебели. Громкое «ура!» разнеслось по зловонной атмосфере кораблика. Все-таки мы это сделали. Не более пяти минут назад мы представляли собой экипаж доходяг, вынужденных всплыть посреди боевого задания при обстоятельствах, способных превратить нас в посмешище для всего флота. Но военная фортуна предоставила нам случай, и мы ухватились за него. Мы продолжали следовать курсом, параллельным курсу нашей жертвы на скорости в полтора узла, а команда, обливаясь потом и чертыхаясь, запихивала в опустевшие аппараты запасные торпеды. Когда с этой работой было покончено, я заставил U-8 описать крутую циркуляцию левым бортом и лечь на обратный курс. Наступило время взглянуть на цель — вдруг требуется еще одна торпеда, чтобы покончить с ней?
Одного взгляда в перископ хватило, чтобы понять: coup de grace [14] не нужен. Не прошло и пяти минут с момента как наши торпеды взорвались, но крейсер уже был на пороге агонии — он еще сохранял ход, но накренился на левый борт так, что волны лизали палубу. Тяжелые орудия были развернуты направо в надежде уменьшить наклон, но тщетно. Море вокруг пестрело обломками и головами пловцов, а леера правого борта были усеяны одетыми в белое моряками. Прямо на моих глазах крен резко возрос. Нок рея коснулся воды, а ошметки толпы оторвались от лееров и заскользили беспомощно по палубе в море. Сквозь толщу воды мы отчетливо слышали протяжный, глухой треск, похожий на далекий гром — это переборки крейсера не выдержали и машины, котлы и сотни тонн угля в бункерах поехали с одной стороны трюма на другую. Корабль завис на несколько секунд, из задней трубы вырвался большой клуб пара и сажи, а затем опрокинулся — перевернулся вверх килем за время меньшее, чем мне потребовалось, чтобы рассказать вам об этом. Крейсер лежал, покачиваясь, в таком положении, а люди карабкались на темно-красное, покрытое бородой водорослей днище. Когда он пошел на дно, один из его винтов еще вращался. Несколько отстраненно, завороженный ужасом картины, я смотрел как лопасти врезаются в гущу пловцов, взбивая на поверхности воды розовую пену. На миг показался руль и цепляющийся за него человек, погрозивший нашему перископу кулаком. Затем все кончилось, не осталось ничего кроме пузырей, перевернутых шлюпок, плавающих обломков и бессчетного множества голов, будто сотни футбольных мячей покачивались на волнах под пеленой дыма и угольной пыли. Я посмотрел на часы. Было 8.39 – прошло не полных восемь минут с того момента как я отдал приказ открыть огонь.
Все случилось слишком стремительно, чтобы я мог ощутить что-то кроме какой-то странной пустоты, будто ужасная драма, только что разыгравшаяся на моих глазах, не имела ко мне никакого отношения. Фрегаттенлейтенант Месарош пожал мне руку и поздравил от лица экипажа, после чего я осторожно поднял перископ, чтобы в последний раз оглядеться перед уходом. Первое, что я увидел, это как итальянские эсминцы осторожно пробираются среди массы выживших. Корабли спускали шлюпки и сбрасывали с борта трапы. Меня посетила мысль выпустить две оставшиеся торпеды, но также быстро ушла. Во-первых, стрелять в гущу барахтающихся людей не входило в мое представление о правилах войны, пусть даже итальянский корабль оставался во всех смыслах законной целью. Во-вторых, обе торпеды были установлены на глубину в четыре метра, а это слишком много для такого мелкосидящего судна как эсминец. Нет, подумалось мне, если мы хотим провести следующие четверть часа столь же удачно как предыдущие, самое время заняться крейсером-разведчиком.
Я развернул перископ прямо по курсу и застыл в ужасе. Живо, как будто все происходило вчера, я вижу на запечатлевшейся в моем мозгу фотографической пластине каждый ржавый подтек на смертоносном форштевне и вспененный бурун эсминца, летящего на полном ходу прямо на нас! Воспоминания о следующих нескольких секундах у меня остались весьма разрозненные. Помню, что орал: «Погружаемся!», как круг света превратился вдруг в испещренную пузырьками воздуха зелень — перископ ушел под волны. Потом жуткий, гулкий удар сверху. Лодка качнулась влево, перископ вырвался у меня из рук и повернулся так резко, что одна из ручек влепила мне по скуле, отчего я перелетел весь центральный пост и врезался в переборку. Электрические лампы моргнули, потускнели, а потом все погрузилось во тьму, потому как я потерял сознание.