Отчуждение. Резервация разума

– Так точно, товарищ полковник, – ответил я твердо. – Но дело здесь не во мне и не в моей голове, а исключительно в шлеме. Вот в этом.
Я показал шлем, но в руки полковнику его не передал.
– Своего рода – «волшебная палочка»?
– Примерно. Хотя имеет официальное название. И даже вполне научное, по моему мнению. Но мое мнение ничего в данном случае не отражает, потому что все равно не смогу объяснить, что это такое в расширенном понимании. Мы же можем пользоваться автоматом, не очень понимая принципов горения пороховых газов, и не обязательно зная начальную скорость полета пули.
– Офицер-пограничник обязан это знать, и знает, – твердо сказал полковник.
– Офицер спецназа тоже, но эти знания не являются определяющими в его профессиональной пригодности.
– С натяжкой, но соглашусь. Тем более, солдаты держат в руках автомат чаще, чем офицеры, и они могут многого не знать. Так, какое же «звание» у твоего шлема?
– Квантовый киберкомпьютер, товарищ полковник.
– И соображает, как начальник оперативного отдела?
– Только воплощает сам, и лучше. Но не все умеет. С чем не знаком, делать не умеет.
– Например?
– Например, вчера я попросил его сделать мне светошумовую мину, он отказался, потому что не знает, что это такое. Пришлось сгонять его довольно далеко за рюкзаком нашего взводного сапера, где эти мины были.
– Быстро слетал?
– Он, похоже, не летал, а телепортировался. Через несколько секунд доставил.
– Телепортировался. Это что такое? – спросил Сорабакин. – Не понимаю я твою терминологию. Не для простого она ума предназначена. Это, думаю, что-то из высокой науки.
– Около того, товарищ полковник. Телепортировался – просто переместился на расстояние, презрев время. Был рядом, пропал, и тут же опять появился рядом, уже с рюкзаком.
– Шлем?
– Скутер по команде шлема. Летательный аппарат.
– Не сказки рассказываешь, старлей? – полковник смотрел недоверчиво.
– Самому не верилось, пока не увидел.
– Тогда сразу, старлей, вопрос на засыпку.
– Слушаю, товарищ полковник.
– Твой скутер супербыстрый. Умеет за секунды преодолевать громадные расстояния. Умеет телепортироваться. Как же так наши мальчишки из простого ПЗРК сумели подбить его? Ведь ПЗРК пригоден больше для того, чтобы сбивать вертолеты. Почему? Исключительно потому что у них скорость низкая. Что там произошло?
– Не могу знать, товарищ полковник. Могу только подозревать.
– И что ты подозреваешь?
– Я знаю, что скутер этот нес в себе существо не нашей цивилизации. Мне вчера объясняли, что это не внеземная цивилизация, а что-то типа параллельного мира. Мы их зовем пауками.
– Да, наши посты несколько раз видели этих гигантских пауков. Более того, они даже похитили одного нашего военнослужащего.
– Я слышал об этом. Только сами пауки утверждают, что они гуманисты, и никого не похищали. Что касается солдата-пограничника, то он просто дезертировал, и они помогли ему оказаться дома, у родителей. Он пришел к паукам с оружием в руках, покинув пост. Пауки не знают наших законов и обычаев. Они просто выполнили волю солдата.
– Даже так? Ну, с этим мы разберемся. Но ты мне объясни, как случилось, что наряд пограничников сумел подбить скутер, как ты его зовешь? Сможешь объяснить?
– Я – нет. Но шлем слышит наш разговор. Разрешите, я у него спрошу.
– Шлем еще и разговаривать умеет! – возмутился полковник Сорабакин. – К сожалению, в Резервацию невозможно вызвать дежурный вертолет из психиатрического отделения госпиталя. Иначе одного из нас, или меня, или тебя, старлей, обязательно туда отправили бы. Так, значит, шлем отвечает на твои вопросы?
– Он, товарищ полковник, разговаривать не умеет. Он просто вкладывает мне в голову готовые ответы. Иногда словами, иногда образами. Разрешите надеть шлем.
– Да хоть три шлема сразу. – Сорабакин откровенно сердился, закипал понемногу, но еще, кажется, не закипел окончательно.
Трех шлемов у меня в наличии не было. Я удовлетворился тем, что один одел, хотя помнил, что шлем мог бы дать мне ответ и тогда, когда я его в руке держал. Между нами существовала связь непонятного мне характера. Однако пока шлем ничего не подсказывал, почему-то тянул время. При этом я надеялся, что, будучи у меня на голове, он станет отвечать на мои вопросы. И мысленно я повторил вопрос полковника Сорабакина. Опыт удался. Шлем вложил мне в голову ответ, который я тут же и повтори вслух, даже чувствуя, что это не совсем мой голос говорит:
– Прсжнан, сын Матомоссэ, летел очень медленно. Он видел ракету, что летела в него. При этом он имел возможность мыслью уничтожить ракету. Но не стал этого делать, потому что подозревал, что в ракете находится живое существо, разумный организм. Он мог направить летящую в него ракету на скалы, но из тех же соображений не сделал так. А потом было уже поздно.
– Гуманизм, значит. Махровый гуманизм, который не позволяет убивать живое существо. – с непонятным неудовольствием высказался полковник Сорабакин, и глубоко задумался.
– Так точно, товарищ полковник. Гуманизм.
Он не обратил на мои слова никакого внимания, и даже как-то демонстративно отвернулся к окну, и смотрел за стекло, словно там происходило что-то очень интересное. Мне оставалось только ждать, но ожидание затянулось, и я осмелился напомнить полковнику, что времени у нас остается все меньше:
– Товарищ полковник, так мы летим?
Сорабакин обернулся резко, и посмотрел на меня с возмущенной обидой в глазах:
– Ты что, желаешь меня дураком показать перед всем штабом? Хочешь, чтобы я у всех на глазах корячился, забираясь в твою «этажерку», которая не может летать в принципе, по определению. Это простой ящик, хотя и красивый. И чтобы потом мне в спину со смехом показывал любой лейтенант! Знаешь что, старлей. У нас на «губе» очень хороший карцер. Посажу я тебя, пожалуй, туда. Суток на трое. Остынешь, из головы вся дурь уйдет.
Он словно забыл, что сам сознавался, как наблюдал в окно за моим подлетом к штабу. Трое суток в карцере. А нашей группе на всю операцию трое суток отпущено. Это значило, что в карцер мне никак было нельзя. И потому я не согласился:
– Это невозможно, товарищ полковник. Извините уж, но я напомню вам, что вы сами в окно наблюдали мой полет, в который теперь не верите. Кроме того, вы получили официальный приказ о содействии нашей группе.
– Да. Не верю я во всякую ерунду. А наблюдал я какие-то фокусы. Иллюзион. Коперфильдщина [2] сплошная. И вообще думаю, что это твое внушение, а я ничего не видел. И никто этого не видел. Пользуешься моей дурной славой!.. Нашел, чем пользоваться! На то она и дурная, что ее опасаться следует. Трое суток в карцере – тогда поумнеешь!
Сорабакин даже рукой, как саблей махнул, иллюзии своего зрения разрубая.
– Тем не менее, товарищ полковник, при всем моем уважении к вашим погонам, я не могу согласиться на трое суток. Просто по обстоятельствам – не могу, и все. И повторяю еще раз, что это категорически невозможно. И я вынужден буду принимать собственные контрмеры, которые, боюсь, как раз и сделают вас посмешищем, стать которым вы так откровенно опасаетесь.
– Что? – до полковника не сразу дошло, что я не склонил смиренно голову. Он в высокогорном погранотряде, оторванном от большого мира, привык чувствовать себя царем и хозяином, и, судя по поведению дежурного по штабу майора, проявлял при этом некоторую долю самодурства. Возможно, столкновение с самодурством и солдата-пограничника вынудило дезертировать. Такие вещи случаются сплошь и рядом, и я этому при подтверждении не удивился бы. – Ты что, старлей, не понимаешь, что здесь я хозяин? Как я скажу, так и будет.
– Было. – поправил я его?
– Что? – опять не понял возмущенный полковник.
Шлем уже отработал необходимые мероприятия. Меня поведение полковника сильно смущало. Я не понимал, чем оно вызвано. Не понимал, почему он своим глазам не хочет верить. Словно уже обманывался в них многократно.