Дуэль. Победа. На отмелях. (Сочинения в 3 томах. Том 3)

Если истинная сила характера заключается в том, чтобы превозмогать внезапную слабость, Шомберг проявил недюжинную силу. Сравнение с мухой заставило его удвоить строгое достоинство осанки с усилием, подобным тому, с каким взрослый человек расширяет грудь, чтобы надуть воздушный шар ребенка. Развязная и пренебрежительная манера Рикардо действительно могла хоть кого свести с ума.
— Вот что я за человек, — продолжал секретарь. — Этого нельзя было подумать — а? Нет? А надо, чтобы это знали. Потому-то я вам говорю об этом, но вижу, что вы мне верите только наполовину. Во всяком случае, вы не можете заподозрить меня в том, что я пьян, сколько вы на меня ни смотрите. Я за весь день не выпил ничего более хмельного, чем стакан ледяной воды. Нужно быть настоящим джентльменом, чтобы разглядеть, что у человека в желудке. О, он-то сумел меня понять! Я говорил вам, что мы немного поговорили о том о сем во время плавания. И я сквозь окно каюты видел, как он играл там в карты с теми, другими. Надо же было убивать время. Как-то раз он это заметил, и тогда-то я ему и сказал, что люблю карты… и что я обычно довольно счастлив в игре… О, он сумел оценить меня по достоинству. Почему бы и нет? Джентльмен стоит другого человека… и даже немного больше.
Шомберг внезапно понял, что эти два авантюриста прекрасно подходили друг к другу, несмотря на страшное различие. Под несхожими масками они скрывали совершенно тождественные души.
— Тогда он сказал мне, — продолжал фамильярно Рикардо: — «Я готов. Пора удирать, Мартин».
Он в первый раз назвал меня Мартином. Я спросил:
— Вы полагаете, сэр?
— Вы же не думали, что я стану бегать за этим дурацким кладом? Я хотел уплыть потихоньку. Я избрал немного дорогой способ передвижения, но он был очень удачен.
Я дал ему понять, что принадлежу ему. С ним я готов был на все и не больше задумался бы над тем, чтобы убить человека, чем чтобы поиграть с ним в орлянку.
I — Убить? — проговорил он своим спокойным тоном. — Что вы хотите сказать, черт возьми? О чем вы говорите? Есть люди, которых приходится убивать, потому что они лезут вам под ноги, но в таком случае это законная самозащита, понимаете?
Я понял. Я сказал ему, что спущусь на минутку вниз, чтобы сунуть кое-какие вещи в свой матросский мешок. Я никогда не хотел обременять себя большим багажом; я любил чувствовать себя в море налегке. Поднявшись снова наверх, я увидел, что он шагает по палубе, как будто вышел по своему обыкновению подышать перед сном свежим воздухом.
— Вы готовы?
— Да, сэр!
Он даже не взглянул на меня. С тех пор как мы днем бросили якорь, на воду у кормы была спущена шлюпка. Он швырнул в воду окурок сигары.
| — Вы бы могли вызвать капитана наверх? — спросил он меня.
Этого я меньше всего ожидал. На мгновение я утратил дар слова.
— Можно попробовать, — говорю я.
— Ну, тогда я сойду вниз. Позовите его и задержите здесь до тех пор, покуда я вернусь. Будьте внимательны. Поняли? Не упустите его до моего возвращения.
Я не мог не спросить, зачем он велит мне разбудить капитана, когда нам нужно, чтобы все мирно спали для того, чтобы мы могли спокойно покинуть судно. Он тихонько засмеялся и сказал, что я еще не понимаю всей его игры.
— Внимание, — повторил он, — не давайте ему уйти, покуда не увидите меня возле себя.
Он посмотрел мне в глаза.
— Это значит? — спрашиваю я.
— Чего бы это ни стоило ему: всеми возможными и невозможными способами. Я не хочу, чтобы мне помешали в моем маленьком деле; он может наделать мне неприятностей. Я беру вас с собой, чтобы вы избавляли меня в разных случаях от такого рода неприятностей, и сейчас время приниматься за дело.
— Слушаю, сэр, — отвечал я.
И он скрылся на трапе. Когда имеешь дело с джентльменом, всегда знаешь, куда идешь, но это было щекотливое дело. Я не больше беспокоился о капитане, чем забочусь в данную минуту о вас, господин Шомберг. Вы можете на моих глазах закурить сигару или разбить себе башку — это мне совершенно безразлично, и вы можете сделать то и другое, нисколько меня не огорчив. Вызвать капитана наверх было совсем не хитро; доста точно было несколько раз хорошенько топнуть ногой над его головой. Я топнул изо всех сил. Но как удержать его, когда он очутится рядом со мною?
— Что случилось, мистер Рикардо? — услышал я за спиной.
Он появился, а я еще не придумал, что ему сказать. Я не обернулся. Лунная ночь была светлее, чем иные дни в Северном море.
— Зачем вы меня вызвали? Что вы там рассматриваете, мис тер Рикардо?
Моя поза ввела его в заблуждение. Я ничего не рассматри вал, но его фраза подсказала мне идею.
— Я смотрю вон там… как будто лодка, — проговорил я мед ленно.
Капитан тотчас встревожился. Но это не был страх перед туземцами, каковы бы они ни были.
— Вот несчастье! — воскликнул он. — Как это досадно!
Он надеялся, что яхта останется некоторое время незамеченной с берега.
— Для нашего дела будет очень скверно, если куча негров примется следить за нами… Но уверены ли вы в том, что это лодка?
— Может быть, это и ствол дерева, — ответил я, — но я подумал, что лучше, если вы сами посмотрите. Вы видите лучше, чем я.
Зрение его было много хуже моего, но он сказал:
— Конечно, конечно. Вы отлично сделали.
Я действительно заметил на закате плававшие по воде стволы. Но я тотчас разобрал, в чем дело, и, не беспокоясь больше, позабыл о них до этой минуты. Нет ничего удивительного в том, чтобы увидеть в открытом море у подобного побережья плавающие деревья, и пусть меня повесят, если капитан не увидел одного из этих стволов в столбе лунного света. Удивительно, от какого пустяка зависит жизнь человека: иногда от одного слова. Вот вы, например, сидите передо мною, ничего не подозревая, и можете нечаянно сказать слово, которое будет стоить вам жизни. Не потому, чтобы у меня было к вам малейшее недоброе чувство; у меня нет вовсе никакого чувства. Если бы капитан сказал: «Вот ерунда!» — и повернул мне спину, ему бы не пришлось сделать и трех шагов к своей койке. Но он стоял на месте и таращил глаза. И теперь вопрос заключался в том, чтобы удалить его с палубы, на которой он больше не был нам нужен.
— Мы стараемся разглядеть, что это там: лодка или ствол дерева, — сказал он мистеру Джонсу.
Мистер Джонс поднялся так же спокойно, как и сошел вниз. Покуда капитан рассуждал о лодках и уносимых течением деревьях, я за его спиной знаком спросил мистера Джонса, не пучше ли его оглушить и спокойненько сбросить за борт? Ночь исходила и пора было удирать. Отложить дело до следующего дня не было уже возможно. Нет, ни в коем случае. И знаете почему?
Шомберг отрицательно покачал головой. Этот прямой воп- |юс стеснял его, нарушал молчание, навязанное этому превращенному в слушателя болтуну. Рикардо закончил с оттенком презрения:
— Вы не знаете почему? Вы не угадываете? Нет? Да потому, что мой патрон унес денежный ящик капитана, поняли?
— Проклятый вор!
Шомберг прикусил язык на секунду позднее, чем следовало; он окончательно очнулся, увидев хищный оскал Рикардо, но спутник «просто Джонса» не покинул своей ленивой, располагающей к болтовне позы.
— Черт возьми! А если он хотел вернуть свои деньги, как самый ручной из лавочников, колбасников, маляров или писарей? Такая черепаха, как вы, осмеливается высказывать свое мнение о джентльмене. Джентльмена так не судят! Я сам иногда попадаю впросак. В ту ночь, например, он ограничился тем, что погрозил мне пальцем. Удивленный капитан прервал свою дурацкую болтовню:
— Что случилось? — спросил он.
Что случилось? Это было всего лишь дарование ему жизни.
— Нет-нет, ничего, — говорит мой джентльмен. — Вы совершенно правы, это ствол дерева, только ствол дерева.
Да, да, дарование ему жизни, говорю вам, потому что, если бы капитан долго тянул свои идиотские рассказы, пришлось бы его прикончить, чтобы убрать с нашей дороги. Я с трудом удерживался, думая об убегавшем драгоценном времени. По счастью для него, его ангел-хранитель надоумил его замолчать и пойти спать. Я не мог стоять на месте при мысли о времени, которое мы из-за него теряли.