Дуэль. Победа. На отмелях. (Сочинения в 3 томах. Том 3)

Он пробормотал какие-то ругательства, по всей вероятности, по адресу работодателей вообще, и воскликнул:
— К черту работу! Я не собака, которая станет плясать на задних лапках, чтобы выклянчить кость: я — спутник джентльмена. Вот различие, которого вы никогда не поймете, господин Шомберг Ручной.
Он тихонько зевнул. Шомберг, сохраняя военную суровость, усиленную слегка нахмуренным видом, позволил своим мыслям бродить бесконтрольно. Они сосредоточились на образе молодой девушки, отсутствующей, исчезнувшей, похищенной. Он чувствовал, что ярость его вырывается наружу. А этот разбойник дерзко смотрит на него. Если бы его не провели так хитро с этой девушкой, он не допустил бы, чтобы на него так смотрели, он не побоялся бы хватить бандита по черепу. После этого он не колеблясь пинками ноги вытолкал бы другого за дверь. Он представлял себе, как он это проделывает, и, переживая это доблестное видение, правая рука и правая нога его судорожно подергивались.
Внезапно очнувшись от своих мечтаний, он с беспокойством заметил в глазах Рикардо странное любопытство.
— Так вы скитаетесь вот так, по белу свету, играя в карты? — машинально спросил он, чтобы скрыть свое смущение.
Но взгляд Рикардо оставался напряженным, и Шомберг неуверенно продолжал:
— Здесь и там. и повсюду понемногу?
Он выпрямился и расправил плечи.
— Разве это не очень ненадежное существование? — спросил он твердым голосом.
Казалось, слово «ненадежное» возымело надлежащее действие, так как жуткое выражение настороженности исчезло из глаз Рикардо.
— Не так уж очень, — ответил он небрежно. — По моему мнению, люди будут играть, покуда у них будет хоть грош, чтобы поставить на карту. Игра? Да ведь то сама природа. Что такое сама жизнь? Никогда не знаешь, что может случиться. Беда в том, что никогда не знаешь точного достоинства карт, которые у тебя на руках. Где козырь? Вот в чем вопрос. Понимаете? Все люди играют, если дать им возможность; играют на грош или на все, что имеют. Сами вы…
— Я двадцать лет не держал карт в руках, — возразил Шомберг надменным тоном.
— О, если бы вы зарабатывали свою жизнь игрою, это было бы не хуже, чем то, что вы делаете, продавая пойло, скверное пиво и водку, проклятые снадобья, способные уморить старого козла, если бы их влили ему в глотку. Ах, я не переношу ваших проклятых напитков. Я их никогда не переносил. От одного запаха налитой в стакан водки мне уже делается тошно. Это со мною всегда было так. Если бы все люди были похожи на меня, кабатчики недалеко бы ушли. Вы не находите, что это несколько странно для мужчины, а?
Шомберг сделал снисходительный жест. Рикардо развалился на стуле, положив локоть на стол.
— Что я, признаться, люблю, так это французские сиропы. Их можно найти в Сайгоне. Я вижу, что у вас, в баре, имеются сиропы. Черт меня побери, если у меня от этой болтовни с вами не делается на языке типун! Ну-ка, мистер Шомберг, будьте гостеприимны, как говорит мой патрон.
Шомберг поднялся и с достоинством направился к стойке. Шаги его звонко отдавались на навощенном паркете. Он взял бутылку с этикеткой «Смородинный сироп». Легкий шум, который он производил: звон стакана, бульканье жидкости, хлопанье пробки содовой воды, принимал в окружающей тишине сверхъестественную резкость. Он вернулся к столу со стаканом розовой искрящейся влаги. Рикардо следил за его движениями косым взглядом своих желтых глаз, внимательных и настороженных, словно глаза кошки, следящей за приготовлением блюдца с молоком. Он выпил сироп, и его вздох удовлетворения напоминал почти в точности мурлыканье, очень мягкое, словно отдаленное, исходившее из глубины горла. Этот звук произвел на Шомберга неприятное впечатление, как новое доказательство того, сколько было нечеловеческого в этих людях, что и делало сношения с ними столь затруднительными. Призрак, кот и обезьяна — это была недурная компания, если с нею приходится иметь дело нормальному человеку, сказал он себе с внутренней дрожью. Воображение Шомберга одержало, по-видимому, верх над ним, и разум его уже не мог реагировать против фантастического представления, которое он составил себе о своих постояльцах. Правду говоря, дело шло не только о их внешнем виде. Конечно, манеры Рикардо представлялись ему очень похожими на кошачьи. Даже слишком! Но какие аргументы может благоразумный человек противопоставить призраку? Каково должно быть мышление призрака? Шомберг не имел об этом понятия. Что-нибудь ужасное, без сомнения, что-нибудь совершенно чуждое состраданию. Что ж касается обезьяны… всем известно, что такое обезьяна. От нее нечего ожидать хороших манер. Решительно, хуже этой истории нельзя себе ничего представить.
Между тем Шомбергу удавалось сохранять спокойный вид. Он снова взял в свои толстые пальцы, один из которых украшало золотое кольцо, отложенную было для приготовления сиропа сигару и курил с суровым видом. Сидя против него, Рикардо поморгал, потом закрыл глаза с видом дремлющей перед очагом кошки. Через минуту он их широко раскрыл и, казалось, удивился, увидев Шомберга.
— Дела сейчас идут неважно, а? — сказал он. — Но этот проклятый город совсем мертв, и я никогда не видел за столом та ких сонливых типов, как здесь. Не успеет пробить одиннадцать часов, они уже собираются расходиться. Что это с ними? Они хотят идти спать или что другое?
— Не думаю, чтобы вы из-за этого теряли свои доходы, — заметил Шомберг с оттенком мрачного сарказма.
— Нет, — согласился Рикардо с усмешкой, растянувшей его рот от уха до уха и обнажившей его белые зубы. — Только, видите ли, раз уж я взялся, я бы стал играть на орехи, на овечий горох, на что угодно. Я бы играл на их души. Но эти голландцы ни на что не годны. Выигрывают ли они или проигрывают, они как будто никогда не горячатся. Я в этом убедился! Проклятая кучка нищих, живые огурцы с холодной кровью!
— О, если бы произошло что-нибудь несколько необычное, они бы с тем же холодным спокойствием расправились с вами и с вашим джентльменом, — проворчал сердито Шомберг.
— Ах, в самом деле, — медленно проговорил Рикардо, словно измеряя Шомберга взглядом. — А что бы вы при этом делали?
— О, вы хорошо притворяетесь! — не выдержал трактирщик. — Вы толкуете о рыскании по свету в поисках счастья, а сами прилипли к этому грязному делу!
— Правду говоря, это не золотоносная жила, — сознался Рикардо с неожиданной откровенностью.
Шомберг покраснел от прилива храбрости.
— Я… я нахожу это жалким, — пробормотал он.
— Да, если хотите; пожалуй, большего и сказать нельзя, — проговорил Рикардо, который, казалось, был в сговорчивом настроении. — Я бы этого стыдился, но, видите ли, мой патрон подвержен припадкам…
— Припадкам? — вскричал Шомберг, не возвышая, впрочем, голоса. — Вы не хотите сказать…
Он внутренне ликовал, словно это открытие некоторым образом сглаживало затруднительность положения.
— Припадки!.. Вы знаете, это серьезная штука! Вам следовало бы свезти его в городскую больницу. Это отличное учреждение.
Рикардо с усмешкой покачал головой.
— Это серьезная штука, вы правы. Настоящие женские припадки, как я говорю. Время от времени он все сваливает на меня, и тогда немыслимо заставить его пошевелить пальцем. Если вы думаете, что мне это очень нравится, вы жестоко ошибаетесь. В общем, мы с ним хорошо ладим. Надо уметь держать себя джентльменом. Я не раб хлеба насущного. Но, когда он скажет: «Мартин, мне все опротивело!» — тогда все кончено; мне приходится только молчать, черт бы меня побрал!
Сильно подавленный, Шомберг сидел с раскрытым ртом.
— К чему же ведут эти припадки? Зачем он это проделывает? — спросил он. — Я не понимаю.
— Ну, я-то понимаю, — ответил Рикардо. — Джентльмен, знаете ли, не такой простой человек, как мы с вами, и обращаться с ним тоже не так уж просто. Если бы только у меня было, чем его поднять!
— Что вы хотите этим сказать? Чем его поднять? — прошептал Шомберг унылым тоном.
Это непонимание вывело Рикардо из себя.